новый I Сильный воздвигся (…) и рухнул… — Имеется в виду провоз¬глашение Наполеона I императором в 1804 г., в 1814 г. он вынужден был отречься от престола, в марте 1815 г. вновь занял французский престол, вторично отрекся 22 июня 1815 г.

Ст. 44—46. Мертвый товарищ умершего племени, чуждый живому ~ Зрителей… — Это поэтическое описание отсутствует у Гебеля.

Ст. 56. … разогрелося сердце… — В первой публикации, в БиП и С 4 читается: «разгорелося сердце». По-видимому, в С 5 — опечатка. Но так как речь идет о де-финитивном тексте, оставляем его без изменения

И. Айзикова

ст.

Две были и еще одна

(«День был ясен и тепел; к закату сходящее солнце…») (С. 52)

Автограф (РНБ. Оп. 1. № 30. Л. 71—74 с об.) — черновой, без заглавия, 1—217 (далее листы из альбома вырваны). Начало рукописи помечено Жуков-1м датой: «29 мая».

Впервые: Муравейник. 1831. № 4. Апрель. С. 1—16 — с заглавием «Две были и еще одна». В архиве поэта (РНБ. Оп. 2. № 5. Л. 1—16) сохранился печатный эк¬земпляр этого журнала с карандашными поправками Жуковского. Напротив ряда стихов (146, 150, 258) «Двух былей» на полях имеется помета: «а la ligne» (в ряд, отбить строку. — фр.)-

В прижизненных издан и я х: БиП, БП, С 4—5. Во всех изданиях под за¬главием: «Две были и еще одна». В С 5 (Т. 5. С. 15—35) — в подборке произведений 1832 г.

Датируется: 29 мая — 11 июня 1831 г. — на основе собственноручного спи¬ска произведений, написанных в 1831 г. (РНБ. Оп. 1. № 35. Л. 8 об.)

Переложение трех разных произведений — баллад Р. Саути «Магу, the Maid of the Inn» (1796), «Jaspar» (1798) и прозаического рассказа И.-П. Гебеля «Kannitverstan» из его сборника «Schatzkastlein des rheinischen Hausfreundes» (1811), восходящего, как это установлено Ю. Д. Левиным, к сюжету рассказа «Le parisien а Amsterdam» («Парижанин в Амстердаме») из французского издания «Almanach des prosateurs» (Paris, 1805. Р. 185—187). Об этом см.: Ог Карамзина до Чехова: К 45-летию научно-педагогической деятельности Ф. 3. Кануновой. Томск, 1992. С. 89—93.

Переложение баллад осуществлено с небольшим изменением объема (у Сау¬ти первая баллада состоит из 21 строфы по 5 стихов, у Жуковского им соответ¬ствуют ст. 22—145, вторая баллада содержит 45 четверосгиший, у Жуковско¬го — ст. 151—257), без разбивки на строфы, а главное — с изменением размера подлинника: строфический амфибрахий, перемежающийся с анапестом, заменен гекзаметром. Характерно, что при переводе баллад Саути Жуковский место дей¬ствия из Англии перенес в Германию, небольшой островок на Рейне. Гекзаметром выполнено и переложение прозаического рассказа Гебеля (от ст. 265). Свою точ¬ку зрения на этот размер Жуковский высказал еще в предисловии к «Красному карбункулу», переводу стихотворной повести Гебеля (1816), где утверждал целе¬сообразность его применения к «простому рассказу». Особое значение он придает разговорно-сказовому гекзаметру и в «Двух былях и еще одной»: все три состав¬ляющие этой повести, по точному выражению Ц. Вольпе, были переведены Жу¬ковским «на язык гебелевских идиллий» (Стихотворения. Т. 2. С. 483).

Именно это обстоятельство сразу бросилось в глаза современникам Жуковского. В. К. Кюхельбекер, записывая свои впечатления о повести 21 октября 1840 г. (по¬сле прочтения ее в С 4), отмечает: « «Две были и еще одна» (с аллеманского) не без большого достоинства, однако, по-моему, уступает старому моему знакомцу «Крас-ному карбункулу». Жуковский едва ли не примирил меня опять с экзаметром» (Жу-ковский в воспоминаниях. С. 300). А. С. Пушкин также воспринял повесть в связи с «Красным карбункулом» как логическое и закономерное продолжение начатых Жу-ковским еще в 1816 г. художественных опытов в области жанра и стихосложения. В письме П. А. Вяземскому от 11 июня 1831 г. из Царского Села он сообщает: «Жуков-ский (…) теперь пишет сказку гекзаметрами, вроде своего «Красного карбункула», и те же лица на сцене. Дедушка, Луиза, трубка и проч. Все это явится в новом издании всех его баллад, которое издает Смирдин в двух томиках. Вот все, чем можно нам утешаться в нынешних горьких обстоятельствах» (Пушкин. Т. 14. С. 175).

Произведение действительно создавалось для задуманного издания «Балла¬ды и повести», оно даже специально отмечено астериском как не печатавшееся в предыдущем издании стихотворений. Наряду с другими балладами и повестями, созданными в 1831 г. и составившими вторую часть БиП (и вышедшие вслед за пер¬вым изданием БП в одном томе), повесгь обозначала «общую перспективу движе¬ния, путь к новым формам художественного мышления» Жуковского (Янушкевич. С. 184). Вместе с тем это было программно-итоговое произведение. Кроме размера, сказового повествования в связи с этим весьма показателен возникающий здесь об¬раз дедушки, который появился у Жуковского еще в 1816 г. в том же «Красном кар¬бункуле» (на что и обратил свое внимание Пушкин) и в «Тленности». Эксперимен¬ты 1810-х гг. сейчас приобретают законченную форму. Перед читателем предстает «поэзия во всем совершенстве простоты» (ПЖТ. С. 164). Жуковский стремился к этому, начиная со второй половины 1810-х гг., вполне осознавая тогда, что он стал работать «в совершенно новом и нам еще неизвестном роде».

В «Двух былях и еще одной» читателю явлены конкретизация идиллических характеров, изображение природы как живого подвижного универсума. Для созда¬ния народного колорита Жуковскому уже не нужно введение в текст русских имен, реалий быта (хотя в черновом автографе Эми была названа Марьей, вероятно, так Жуковский перевел английское Магу). Атмосфера народности передается самим способом мышления рассказчика — дедушки. Конечно, Жуковский сохраняет, как и в ранних своих переводах из Гебеля, дидактизм, характерную для народного со¬знания соотнесенность жизни природы и человека (см., напр., Оп. 1. № 53 — на об¬ложке находится список произведений Жуковского, озаглавленный «Повести для детей», и среди них «Две были и еще одна»).

И вместе с тем «Две были и еще одна» — это был уже шаг к эпическому во-площению целостного бытия. Отсюда цикличность произведения — единого, но состоящего из множества. Это единство определяется целостностью мышления рассказчика — дедушки. Три разные были и связывающее их слово дедушки — это глубочайший и органичный синтез лирики и эпоса, смешного и страшного, мора¬ли, философии и психологии. Романтическая концепция мира и личности сейчас осложняется такой категорией, как реальные, вполне будничные обстоятельства. Человек вводится в контекст повседневности. Установка на правдивость изобра¬жения жизни была дана Жуковским уже в подзаголовке. В начале повести, напи¬санном самим Жуковским в стиле идиллической поэзии Гебеля и представляющем собой по форме разговор дедушки с внуками, проводится специальное жанровое уточнение: в ответ на просьбу детей рассказать сказку дедушка говорит: «… все бы вам сказки! Не лучше ль послушать вам были? Быль расскажу вам и быль не одну, а две». Таким образом, «Две были и еще одна» демонстрируют активный процесс сближения поэзии и прозы в творчестве Жуковского.

С этим во многом и была связана выбранная в данной повести сказовая (ими-тирующая непосредственный устный рассказ) манера повествования. Именно в 1830-е гг., постоянно размышляя о «простом слоге», о соотношении поэзии и про¬зы, о достижениях современной поэзии и прозы, Жуковский активно перелагает прозу в стихи. Однако позиция Жуковского в этом вопросе была довольно сложной и компромиссной, что доказывает, в частности, контекст «Двух былей и еще одной» в «Муравейнике»: повесть была опубликована в № 4, а в следующем — № 5 публи-куется противоположный опыт: «Каннитферштан. Быль», текст, представляющий собой прозаическое переложение третьей части повести «Две были и еще одна» (подписано: Р. П.). В предыдущих выпусках «Муравейника» находим подобные экс-перименты: в № 1 «Разговор деда с внуком» (подписано: М.) — прозаическое пере-ложение «Тленности»; в № 2 — «Пери и ангел» в прозе (подписано: RM). О «Мура-вейнике», его участниках, авторсгве статей альманаха см.: Смирнов-Сокольский Н. П. Книги, изданные для немногих // Смирнов-Сокольский Н. П. Рассказы о книгах. М., 1977. С. 324).

Весьма показательна в этом плане и работа Жуковского над текстом. Уже в чер-новом автографе очевидна тенденция к отказу от поэтических украшений текста в пользу его простоты и естественности, а также в пользу его звучания как непринуж-денной речи. Вместе с тем понимание «истинности» во многом возводится к идее психологической точности изображаемого материала, к принципу самовыражения автора. С этим также связано немало правок повести, начиная от чернового авто¬графа и кончая последним прижизненным изданием, причем большинство из них находим в первых двух частях произведения (см. постишный комментарий).

Ст. 23. Медленно с неба спускаясь, все осыпает лучами… — Этот стих в черновом автографе имел два варианта: а) «Тихо склонялся к западу, все украшает лучами…»; б) «Ясно катится с неба и все украшает лучами…». В «Муравейнике» появляется более простое описание, оно и становится окончательным вариантом, хотя в БиП Жуковский пробовал заменить глагол «осыпает» другим — «украшает».

Ст. 27—32. Быстро бегут по водам; а наша приходская церковь. / Окна ее, как огни, меж темными липами блещут; / Вкруг мелькают кресты на кладбище, и в воздухе теплом I Птицы вьются, мошки блестящею пылью мелькают; I Весь он полон говором, пеньем, жужжаньем…. прекрасен / Мир Господень! сердцу так радостно, сладко и вольно! — Пер¬воначальный вариант был более поэтически украшенным, но менее детализиро¬ванным: «Быстро по Рейну бегут, осгавляя струю за собою; / В воздухе птицы парят, как рыбы в воде, и на солнце / Мошки блестящею пылью сверкают. Прекрасно Творенье / Господа Бога! Сердцу так радостно, сладко и вольно». Далее в автографе идет ст. 33, т. е. описание церкви отсутствует, слово «церковь» написано лишь на полях. Уже в «Муравейнике» появился окончательный вариант этих стихов, за ис¬ключением ст. 27, в котором было снято конкретное географическое название реки и который стал читаться: «Быстро бегут по водам» только в С 5.

Ст. 48—50. … в землю глаза неподвижно уставив, по целым / Дням сидела она перед дверью трактира на камне. / Плакать она не могла, но тяжко, тяжко вздыхала… — В черновом автографе в этих стихах много зачеркиваний. Жуковский ищет точные средства передачи внутреннего состояния героини. Сначала зачеркивает: «в землю уставив свои неподвижные очи», затем пробует менять порядок слов, потом зачер-кивает первоначальное: «целые дни проводила она перед домом на камне». Поэт переносит место действия — к двери трактира. После ст. 50 в черновом автогра¬фе, в публикациях «Муравейника», БиП и БП следует сгих, отсутствующий в С 5: «Словно как бремя с души ей сдвинуть хотелось».

Ст. 60. Быстро туда указав, смеялась смехом безумным… — Черновик свидетель-ствует о большой работе, проведенной Жуковским для более точного изображения психологического сосгояния Эми. Возникают следующие варианты: «туда указав, смеялась страшной усмешкой», «туда указав, улыбалась безумной