другие просто четырехстопными стихами, и, чудное дело! Жуковского узнать нельзя. Кажется, появился новый обширный поэт и уже чисто русский» (Гоголь. Т. 10. С. 214).
Основным источником сказки Жуковского «О царе Берендее» является запись русской народной сказки «Некоторый царь ехал на войну», сделанная Пушкиным в Михайловском, по-видимому, в конце 1824 г. (см.: Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Л., 1977. Т. 3. С. 408—410). При создании «Сказки о царе Салта¬не» Пушкин пользовался другой своей фольклорной записью — «Некоторый царь задумал жениться» (Там же. С. 407—408). П. В. Анненков заметил по этому по¬воду: «…по какому-то дружелюбному состязанию Пушкин и Жуковский согласи¬лись написать каждый по русской сказке. Кому принадлежит первая мысль этого поэтического турнира, мы можем только догадываться» (Пушкин Л. С. Сочинения / Изд. подг. П. В. Анненков. СПб., 1855. Т. I. С. 319). Выражение «поэтический турнир», по-видимому, не совсем точно передает особенности дружеского обще¬ния двух авторов. В царскосельских сказках Жуковского и Пушкина раскрылся тот художественный потенциал, который был накоплен ими ранее в процессе работы над произведениями в народном стиле. Пушкин, в совершенстве овладевший в Михайловском «народным стихом» (см., например, его «Песни о Стеньке Разине», 1824—1826), обратился, тем не менее, к четырехстопному хорею, Жуковский же — к разговорно-сказовому типу гекзаметра, с которым в его сознании прочно связы¬валось представление о простонародности и который сам он считал «совершенно отличным от гекзаметра греческого» (см. его письмо к П. А. Плетневу 1845 г.; С. 7. Т. 6. С. 591). В 1831 г. гекзаметр расценивался Жуковским как вполне перспек¬тивный в плане дальнейшего расширения его тематико-стилистических возмож¬ностей на русской почве. Эта работа была для поэта продолжением той, которую он начал в 1816 г., переведя гекзаметрами два стихотворения Гебеля — «Овсяный кисель» и «Красный карбункул». В предисловии к сказке «Красный карбункул» Жу¬ковский писал: «…прилично ли будет в простом рассказе употребить гекзаметр, ко¬торый доселе был посвящен единственно важному и высокому?» (Труды Общества любителей российской словесности при Московском университете. 1817. Ч. IX.
С. 49—50). Для своего времени замысел сказки гекзаметрами в русском народном сгиле был подлинно новаторским. Вероятно, Пушкин с большим интересом следил за этой работой Жуковского. Он недолюбливал гекзаметры еще с лицейских лет (см., например, его эпиграмму 1813 г. «Несчастие Клита» и комментарий к ней в: Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: В 20 т. СПб., 1999. Т. 1. С. 577). В одной из черно¬вых редакций поэмы «Домик в Коломне» (1830) Пушкин выразил свое отношение к гекзаметру со всей определенностью, сославшись при этом на его техническую сложность: «Он мне не в мочь» (Пушкин. Т. 5. С. 373).
Привлечение к работе подлинной фольклорной записи придало работе Жу¬ковского над «Сказкой о царе Берендее» особый характер (вероятнее всего, что на этот путь его увлек Пушкин). Элементы русской сказки включались Жуковским и другими поэтами его времени в произведения различных жанровых форм с ори¬ентацией на изображение «русской старины» (баллада, сентиментальная и роман¬тическая повесть, волшебно-рыцарская поэма). В русской печати раздавались на¬стойчивые призывы к собиранию подлинных народных сказок, к более активному вовлечению их в литературный процесс. В действительности же представления о сказке и ее эстетической значимости были еще очень расплывчатыми, и этим можно объяснить значительный разнобой в оценке критикой первой трети XIX в. произведений в фольклорном стиле, принадлежащих авторам самых различных направлений. Даже замысел такого рода сочинений способен был вызвать как по¬ложительные, так и резко негативные оценки, зачастую связанные с пренебрежи¬тельным отношением к русскому фольклору и недостаточностью знаний о нем (в это время русская фольклористическая мысль находилась еще в стадии своего за¬рождения). Это пришлось испытать на себе не только Жуковскому, но и Пушкину, сказки которых едва ли не в равной степени стали объектом многочисленных на¬реканий со стороны критики по поводу воплотившихся в них элементов народно¬сти (см. об этом: Березкина С. В. Сказки Пушкина и современная им литературная критика// Пушкин. Исследования и материалы. СПб., 1995. Т. 15. С. 134—142).
На этом сложном историко-литературном фоне становится особенно заметна та бережность, с которой Жуковский отнесся к пушкинской фольклорной записи. Во-плотить в стихах все ее сюжетные звенья, расширив и украсив сюжет народной сказки, — таков изначально был замысел произведения Жуковского. Однако эти планы (см. выше в описании первого чернового автографа) изменились после на¬чала работы поэта над сказкой «Спящая царевна» (26 августа). Видимо, она увлек¬ла Жуковского настолько, что он постарался поскорее закончить «Царя Берендея» (это было сделано 1 сентября), отбросив вторую часть пушкинской записи (путь героев домой после спасения от погони Кощея). При создании «Спящей царевны» Жуковский опирался на собрание немецких сказок братьев Гримм. Известны че¬тыре его перевода из этого сборника (напечатаны в журнале «Детский собеседник» в 1826 г.), среди них — сказка «Милый Роланд и девица ясный цвет» («Der liebste Roland»). Подробнее об этих переводах см. в комментарии «Спящей царевны».
По-видимому, поэт был поражен близостью сюжетов сказки «Милый Роланд» и пушкинской записи (точнее, ее заключительной части). Это определило выбор до-полнительного источника для «Царя Берендея», продемонстрировавший чуткость автора к фольклорному материалу: по научной классификации обе народные сказ¬ки, и русская, и немецкая, относятся к подвидам одного типа сказочного сюжета (см.: Андреев Н. П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929. С. 28,
№ 313 А и 313 С; Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказ¬ка. / Сост. Л. Б. Бараг, И. П. Березовский, К. П. Кабашников, Н. В. Новиков. Л., 1979. С. 112). Во второй части произведения Жуковского мотивы, заимствованные им из «Милого Роланда», переплелись с сюжетом, запечатленным в записи Пуш¬кина. После окончания работы с фрагментом немецкой сказки (это превращение Марьи-царевны в камень, а затем в цветок, жизнь в избушке старика, наконец, воз¬вращение человеческого облика) Жуковский вновь подхватил нить сюжета своего основного источника. При этом в черновом автографе «Царь Берендей» был ближе к сказке бр. Гримм, чем в окончательном тексте. Так, белый камень, в образе кото¬рого Марья-царевна ждала возвращения жениха, сначала был красным, а старик в избушке — «младым пастушком» (исправлено в авторизованной копии). Детали произведения, отредактированные подобным образом, в большей степени соот¬ветствовали художественной системе русского фольклора. И конспект Пушкина, и фрагмент немецкой сказки Жуковский дополнял психологической прорисовкой сюжета, развернутыми пейзажными и портретными описаниями, юмористически¬ми деталями. В целом работа Жуковского над пушкинской фольклорной записью началась с первого ее слова и закончилась лишь тогда, когда он исчерпал ее сю¬жетные возможности. Ср. с мнением Ц. Вольпе, который считал, что во второй часги «Царя Берендея» Жуковский просто «начал пересказывать текст Гриммов» (Стихотворения. Т. 2. С. 471).
Соединение Жуковским в одном произведении двух фольклорных источников перекликается с особенностями работы Пушкина в жанре литературной сказки. С особым вниманием Пушкин останавливался на тех сюжетах, которые были ему знакомы в различных интерпретациях. При этом он стремился придать инонацио-нальному сказочному материалу не только колорит, но и дух русского фольклора (наиболее яркий пример такой направленности работы Пушкина — «Сказка о рыб¬ке и рыбке» (1833), почерпнутая им из сборника братьев Гримм).
В ряде изданий, начиная с подготовленного Ц. Вольпе, в качестве дополнитель-ного источника «Сказки о царе Берендее» называется былина «Садков корабль стал на море» из «Сборника Кирши Данилова». Об ошибочности этого утверждения см.: Березкина С. В. Пушкинская фольклорная запись… С. 274—276.
Существует предположение, что в русский сказочный фольклор имя «царь Бе-рендей» попало благодаря произведению Жуковского (Чистов К. В. Русские народ¬ные социально-утопические легенды XVII—XIX веков. М., 1967. С. 20). Сам поэт, по-видимому, заимствовал его из сообщений о городище, найденном на Берен¬деевом болоте (находится на Владимирщине неподалеку от города Переяславль-Залесский). Известный поэт-графоман пушкинской поры Д. И. Хвостов писал, об¬ращаясь к Жуковскому в послании «Сочинителю сказки о царе Берендее» (речь здесь идет о реке Кубре, на берегу которой находилось имение Хвостова):
Ты знаешь ли, что встарь Кубра моя Кубарилась в его могучем царстве? Царь Берендей, при пышности, богатстве, Едва ль не там бородку прищемил?
(Хвостов Д. И. Стихотворения. СПб., 1834. Т. 7. С. 117).
Хвостов писал: «Помещик села Петровского Николай Петрович Макаров, осу¬шая болото Берендеево, ему принадлежащее, нашел признаки древнего города…»
(Там же. С. 264). Об этой находке см. также: М.к.р.в М. Н. (Макаров М. Н.) Журнал пешеходцев от Москвы до Ростова и обратно в Москву. М., 1830. С. 135—138. От¬рывки из книги Макарова, где в частности сообщалось о «древнем Берендеевом царском колодце», печатались ранее в «Дамском журнале» (1827. Ч. 18. № 8). Сооб-щения о племени берендеев (иначе: торки, черные клобуки) содержатся в русских летописях XI—XII вв. Есть о них упоминание в «Истории Государства Российско¬го» Н. М. Карамзина. В имени «Берендей», приданном Жуковским безымянному царю пушкинской записи, выразилось стремление к синтезу фольклорного и исто¬рического элементов, в высшей степени характерное для изображения «русской старины» в творчестве писателей начала XIX века. Эта тенденция отражала одну из основных черт эстетики романтизма, смотревшего на фольклор как на составную часть подлинной истории народа, запечатленной в его «естественной» (младенче¬ской) поэзии.
Сказка Жуковского первоначально предназначалась для «Европейца» И. В. Ки-реевского. Посылая ему сказку, Жуковский писал: «Вот вам и Иван-царевич. Про¬шу господина Европейца хорошенько смотреть за корректурою и сохранить то препинание знаков, какое состоит в манускрипте» (С 9. Т. 2. С. 568). Запрещение «Европейца» на 3-м номере привело к тому, что Жуковский был вынужден пере¬дать произведение А. Ф. Смирдину в альманах «Новоселье».
Сказка Жуковского вызвала неоднозначную реакцию современников. В рецен¬зии на «Новоселье» Н. Полевой писал: «Эта сказка привела нас в изумление! По всему видно, что автор хотел подделаться в ней под русские сказки; но его гексаме-тры, его дух, его выражения слишком далеки от истинно-русского. Переменивши имена, можете уверить всякого, что Сказка о царе Берендее взята из Гебеля, из Перро, из кого угодно, только не из русских преданий. Впрочем, она и по вымыслу не рус¬ская. Мы давно уверены, что В. А. Жуковский не рождён быть поэтом народным; но удивляемся, что он сам не уверяется в этом неудачными попытками» (МТ. 1833. Ч. 50. № 5. Март. С. 105). 14 апреля 1833 г. П. А. Вяземский, не высказывая своего отношения, писал Жуковскому об этой рецензии: «Полевой разругал «Новоселье»; говорит, что тебе давно пора увериться, что ты не народный поэт и что он несколь¬ко раз твердил тебе об этом, и стыдно тебе упрямиться после этого» (РА. 1900. Кн. 1. С. 373). Однако В. К. Кюхельбекер, ревностно следивший за гекзаметрическими опытами Жуковского, решительно замечает сначала в «Дневнике»: «Зато «Царь Бе¬рендей» очень
