и очень хорош…», а затем в письме к Жуковскому: «Из новых пиэс я уже успел прочесть некоторые; особенно поразили меня: (…) превосходная сказка о царе Берендее…» (Жуковкий в воспоминаниях. С. 300, 302).
Ст. 152. Всё под землёй освещал. Иван-царевич отважно… — В авторизованной ко-пии, а также в черновой рукописи после этого стиха следовало:
Входит и видит Кощея-царя на престоле огромном. Был он в венце из огня, о бородою зеленой; сверкали Быстро глаза кап два изумруда, руки с клешнями. Весь же казался он слитым из меди: широкие плечи Были покрыты порфирой, как будто сотканной из легкой Синевы неба. Завидя Кощея, тотчас на колени Стал Иван-царевич. Кощей же затопал; сверкнуло…
Ст. 164. К нам в подземельное царство; но знай, за твое ослушаны… — После этого стиха в черновом автографе и авторизованной копии было следующее продолжение:
Должен ты нам отслужить три службы; ныне уж поздно. Завтра сочтемся; прости». Два косолапых придворных медведя В пудре, в кафтанах с шитьем, с треугольными шляпами в лапах Под руки взяли Ивана-царевича очень учтиво…
Ст. 330. Крикнул Кощей и, коня повернув, как безумный, помчался… — Первона-чальный вариант окончания сказки (приводится по авторизованной копии):
Крикнул Кощей и, коня повернув, как безумный, помчался С свитой назад, а, примчавшись домой, пересек беспощадно Всех до единого слуг. Иван же царевич с своею Марьей-царевной поехали дал е. И вот, приезжают В царство царя Берендея они. И царь и царица Приняли их с весельем таким, что такого веселья Видом не видано, слыхом не слыхано. Долго не стали Думать: честным пирком, да за свадебку; съехались гости; Свадьбу сыграли; я там был, там мед я и пиво Пил, по усам текло, да в рот не попало. И всё тут.
С. Березкина
Война мышей и лягушек
(«Слушайте; я расскажу вам, друзья, про мышей и лягушек…»)
(С. 79)
Автограф (РНБ. Оп. 1. № 34. Л. 8) — черновой; текст частично написан чер¬нилами по карандашу. В начале автографа нал. 1 об. дата: «Августа 24. 1831» (слово «Августа» написано карандашом рядом с зачеркнутым «Апреля»). На л. 2 дата ка¬рандашом: «Сентября 19». На Л. 1 план:
«I. Встреча. Рассказ Петра Долгохвоста. Лев. Кот. Погребение. Беда.
П. Рассказ Квакуна. Народное правление. Аристократия. Монархия.
III. Война». (Напечатано: Стихотворения. Т. 2. С. 473). Рядом в столбик список предполагаемых имен персонажей (мышей): «Острозуб. Ветчинник. Сыроед. Му-ковор. Тонконос. Котобой. Хватокуск. Блюдолиз. Крохобор. Хлебоем. Костолюб. Сивка» (последнее слова приписано карандашом). Напечатано: Там же.
Впервые: Европеец. 1831. Январь. № 2. С. 143—164 — без подписи и подза-головком: «Отрывок из неоконченной поэмы». Кончается строкой отточий.
В прижизненных изданиях: С 4—5: С 4 (Т. 5. С. 79—101) — с подзаго¬ловком: «Отрывок» и в конце текста — строка отточий; С 5 (Т. 4. С. 281—298) — в подборке произведений 1831 г., с подзаголовком: «Сказка (Отрывок)». В конце — строка отточий.
Датируется: 24 августа — 29 сентября 1831 г.
29- I36S
Начало работы над сказкой отмечено датой на л. 1 об. Дата на следующем листе («Сентября 19») говорит о том, что сказка создавалась автором медленно, с больши¬ми перерывами. День ее окончания отмечен Жуковским в одном из хронологиче¬ских перечней, где им, по-видимому, было указано время наиболее интенсивной работы над текстом: «19 сентября — 29 сентября» (РНБ. Оп. 1. № 35. Л. 8 об. На¬печатано: Бумаги Жуковского. С. 99). Ср. в комментарии Ц. Вольпе, где указана ошибочная дата окончания сказки: 22 сентября (Стихотворения. Т. 2. С. 473). Этой даты нет ни в рукописи сказки, ни в хронологических перечнях Жуковского.
«Война мышей и лягушек» занимает особое место в ряду сказок Жуковского. Она получила подзаголовок «Сказка (Отрывок)» лишь в последнем прижизненном издании сочинений поэта. В публикации 1832 г. (см. выше) Жуковский охарактери-зовал «Войну мышей и лягушек» как «Отрывок из неоконченной поэмы». Измене¬ние жанрового определения стало возможным благодаря тому, что произведение впитало в себя опыт, накопленный Жуковским в ходе работы над литературными сказками (сказочный зачин «Войны мышей и лягушек», родственный сказке сюжет, неторопливая мерность «простонародного» рассказа, легкий юмор).
Вмесге с тем сказка «Война мышей и лягушек» имела иной, нежели «Царь Бе-рендей» и «Спящая царевна», круг источников и воспринималась современниками как «гениальная переделка начала Батрахомиомахии» (В. К. Кюхельбекер); здесь имеется в виду пародия на эпос Гомера конца VI — начала V в. до н. э., ранее при¬писывавшаяся самому автору «Илиады». В конце XVI в. древнегреческая «Война мышей и лягушек» была переработана немецким поэтом Георгом Ролленгагеном (1542—1609), создавшим на ее основе объемную остро сатирическую поэму анти¬клерикального характера «Froschmauseler» («Лягушкомышатник»). На неё как на источник сказки Жуковского впервые указал П. Загарин (Загарин. С. 469—478).
«Фрошмейзелер» неоднократно издавался в переделках немецких поэтов, одна из которых, осуществленная Карлом Лаппе, привлекла к себе внимание Жуковско¬го: Froschmauseler. Im Auszuge bearbeitet von Karl Lappe. Stralsund, 1816 (см.: Опи-сание. № 1964). На эту книгу в составе библиотеки Жуковского как на источник его сказки впервые указал Ц. Вольпе (Стихотворения. Т. 2. С. 474). К сожалению, выводы, к которым пришел исследователь, проанализировавший работу поэта с источником, не точны, поскольку он, по-видимому, пользовался иной, нежели Жу-ковский, обработкой Ролленгагена (книга Лаппе отсутствует в крупнейших россий-ских библиотеках). Это привело к искусственному расширению круга источников «Войны мышей и лягушек» в комментарии Вольпе (в него были включены басни И. А. Крылова и И. И. Дмитриева, хотя их близость к отдельным эпизодам про¬изведения Жуковского объясняется особенностями басенного по своей природе средневекового животного эпоса, легшего в основу «Фрошмейзелера»). Анализ соотношения «Войны мышей и лягушек» с переложением К. Лаппе дан в статье А. С. Янушкевича «»Фрошмейзелер» в чтении В. А. Жуковского (1840-е годы)» (БЖ. Ч. I. С. 524—527).
Жуковский обработал примерно четверть книги К. Лаппе. Ряд эпизодов поэт оставил без внимания, хотя сюжету источника он следовал довольно точно. Поэт украсил его типично русскими деталями, придав повествованию характер особого лиризма: «Читатель чувствует себя переселившимся в какой-то очарованный уго¬лок задушевного милого дедушки, который сам обратившись в малое дитя, рас¬сказывает «в досужий часок» дела иного маленького мирка» (Загарин. С. 481). Судя по плану на Л. 1 (см. выше), Жуковский намеревался работу над книгой Лаппе довести до конца. Поэт реально оценивал соотношение своей будущей сказки с не¬мецкой поэмой. В одном из перечней он поставил рядом с «Froshcmauseler» цифру «1700» (в «Войне мышей и лягушек» 291 стих), что ровно в два раза меньше объема поэмы Лаппе (3400 сгихов) (РНБ. Оп. 1. № 35. Л. 1). Это соотношение становится понятным, если учесть, что переложение Лаппе, в отличие от произведения Жу¬ковского, написано коротким четырехстопным ямбом.
Сцена похорон хитрого кота Мурлыки в сказке Жуковского создавалась с уче¬том русской лубочной картинки «Мыши кота погребают» (об этом источнике сказ¬ки см.: Загарин. С. 479—480; Стихотворения. Т. 2. С. 474—475; в других изданиях Жуковского указание на него отсутствует). Часть написанного на ее основе текста осталась в черновом автографе (см. постишный комментарий; напечатано: Берез-кина С. В. Из истории русской литературной сказки (Жуковский и Пушкин) // РЛ. 1984. № 4. С. 122).
Популярнейший лубок «Мыши кота погребают» многократно издавался на про-тяжении XVIII—XIX вв. Это гравюра (на меди или на дереве), представляющая со¬бой многофигурное изображение шутовской погребальной процессии: персонажи (до нескольких десятков) расположены в горизонтальных полосах, каждый из них имеет номер и соответствующую надпись в тексте, сопровождавшем картинку. В собрании русских народных картинок Д. А. Ровинского наиболее близок к тексту Жуковского лубок № 169 (изд. 2-е). Вот начало надписи к этой картинке (цитиру¬ется по атласу, поскольку в указателе Ровинского текст приведен не целиком, а в виде примечаний к лубку № 170): «Небылица в лицах, найдена в старых светлицах, оберчена в черных трепицах, как мыши кота погребают, недруга своего провожа¬ют, последнюю честь отдавая с церемонием. Был престарелой кот казанской, уро¬женец астраханской, имел разум сибирской, а ум сусасгерской, жил славно, плел лапти, носил сапоги» (Русские народные картинки // Собрал и описал Д. А. Ровин-ский. Атлас. СПб., 1881. Т. 1 (№ 92—171); № 169 (изд. 2-е)). Последние слова точно соответствуют одному из черновых вариантов отрывка, помещенного в разделе «Из ранних редакций»: «Плел он лапти, носил сапоги». На картинке мыши везут свя¬занного кота именно в санях (см. у Жуковского: «В царские сани под другом…»), а не в повозке, как в других изданиях картинки «Мыши кота погребают». В первой публикации сказки стих «Жил Мурлыка; был Мурлыка кот сибирский» был ближе к тексту лубка — ср.: «Кот Астраханский, житель Казанский, породы Сибирской». Ср. также одну из надписей лубка «Старая под овинная седая крыса смотрит в очки, у которой кот изорвал ж… в клочки» со стихами Жуковского:
Старая мышь Степанпда, которой Мурлыкипы когти Были знакомы (у ней он весь зад ободрал и насилу Как-то она от него унлела)…
Черновой автограф «Войны мышей и лягушек» свидетельствует о том, что, соз-давая сцену похорон кота Мурлыки, Жуковский ориентировался и на надписи к картинке «Мыши кота погребают», и на ее композицию (см. в построчном ком-ментарии текст, изображающий церемониальное, как на лубке, шествие идущих вереницей мышей), и на стиховую форму. Речь «подпольного поэта» над котом-притворой написана раешником, блестящий образец которого был дан Пушкиным
29*
^53
в «Сказке о попе и о работнике его Балде» (1830). Гекзаметрический сгих Жуков-ского благодаря рифме, введенной в него, распался на три части (в черновом фраг-менте есть и двухчастное деление):
Был он бешен, На краже помешан, За то и повешен…
Соединение гекзаметров «Войны мышей и лягушек» с раешником — уникаль¬ный случай в русской поэтической практике, свидетельствующий о смелости поэта-новатора. Подробнее об этом см.: Березкипа С. В. Указ. соч. С. 123—128.
Внимание Жуковского привлек один из самых интересных и популярных в России лубков. На протяжении второй половины XIX. в. он оценивался исследо¬вателями как исключительно русский, «ниоткуда не заимствованный» (В. В. Ста¬сов, Д. А. Ровинский). В настоящее время доказана несостоятельность такой точки зрения (см. об этом: Алексеева М. А. Гравюра на дереве «Мыши кота на по¬гост волокут» — памятник русского народного творчества конца XVII — начала XIX в. // XVIII век: Русская литература XVIII — начала XIX века в общественно-литературном контексте. Л., 1983. Сб. 14. С. 45—79). Соотнесенность русского луб¬ка с многочисленными басенными интерпретациями темы «Кот и мыши» сумел уловить Жуковский, опередивший таким образом дальнейшие научные изыскания в области народных картинок (басни на эту тему есть в творчестве Эзопа, Федра, Фаерна, Ж. Лафонтена, А. П. Сумарокова; в этом же ряду следует рассматривать и соответствующий эпизод из поэмы Ролленгагена).
Эпизод похорон «подлого кота» Мурлыки был
