именно немецкого текста, которому братья Гримм придали весьма ценный в эпоху романтизма статус подлинной народной сказки. Особую роль в формировании Жуковского как автора литературных сказок сыграли «Kinder- und Hausmarchen», изданные в Германии в 1812—1815 гг. (вто¬рой том вышел фактически в конце 1814 г.). Знакомство поэта с этим собранием состоялось, по-видимому, в 1815—1817 гг. К этому времени относится первое упо-минание сказок братьев Гримм в планах Жуковского — «Бедный и богатый» и «Ра¬уль синяя борода» (под заголовком «Рауль»; сказка «Синяя борода», впоследствии исключенная из гриммовского собрания, была напечатана в его первом томе, вы-шедшем в 1812 г.) (РНБ. Оп. 1. № 79. Л. 7). Имя, данное поэтом герою «Синей боро-ды», связано с впечатлениями от оперы французского композитора А.-Э.-М. Гретри (1741—1813) «Рауль Синяя борода», поставленной в Петербурге в 1815 г. (Елеоп-ская Е. Жуковский — переводчик сказок // Русский филологический вестник. 1913. Т. LXX. № 3. С. 164—165).

В 1826 г. в № 2 журнала «Детский собеседник» были напечатаны четыре сказки из сборника братьев Гримм в переводе Жуковского: «Колючая Роза» (это перевод сказки «Шиповничек»; в заголовке Жуковского отразилось знакомство со сказкой французского писателя А. Гамильтона (1646—1720) «История о колючем цветке». Следует отметить, что заголовок сказки бр. Гримм имеет несколько вариантов рус-ского перевода), «Братец и сестрица», «Милый Роланд и девица ясный цвет», «Крас-ная шапочка». К ним примыкает пятая сказка Жуковского — «Рауль, синяя борода», которая представляет собой пересказ известного сюжета, сделанный с учетом сказок Ш. Перро (в первую очередь) и братьев Гримм; при этом знакомство со «свежим» в литературном отношении немецким вариантом, несомненно, способствовало за-рождению у Жуковского творческого интереса к сказке о спящей красавице (Там же. С. 163—164). 26 декабря 1826 г. Жуковский писал Вяземскому по поводу этой публикации: «Греч [Редактор «Детского собеседника»] напечатал мои сказки. Вот их история. Они давно, давно были у меня переведены (…) Я их отдал, потому что почитал их не заслуживающими никакого внимания (…) с тем, чтобы не было моего имени; Греч дал слово не печатать его и напечатал» (СС 1. Т. 4. С. 591). Вероятнее всего, что переводы создавались Жуковским как своего рода заготовки для дальней-шей творческой работы. Две из переведенных им сказок Жуковский использовал в 1831 г. (в «Сказке о царе Берендее» и «Спящей царевне»); три других неоднократно упоминались им в планах и 1831, и 1832—1833, и 1845 гг. (РНБ. Оп. 1. № 35. Л. 1; № 37. Верхняя обложка; № 53. Верхняя обложка. Л. 1). В перечне, по-видимому, конца 1831 г. (№ 35. Л. 1) две сказки из трех вычеркнуты как уже обработанные поэтом («Милый Роланд» и «Колючая Роза»); осталась одна — «Рауль, синяя борода», сюжет которой интересовал поэта на протяжении всей его творческой жизни.

Возможно, что Жуковский был первым, кто осознал необходимость перевода на русский язык собрания братьев Гримм, этого выдающегося памятника европей¬ской фольклористики (отметим, что в России его полный перевод вышел только в 1860-х гг.). Сборник братьев Гримм оставил заметный след в истории литератур¬ной сказки, перекрыв своим влиянием широко популярные в конце XVIII — на¬чале XIX века жанровые модификации (французская и восточная сказки, фанта¬стическая сказочная повесть, романтические обработки народных сказаний и т. п.). Гриммовская сказка предлагала высоко художественный образец обработки фоль¬клорного сказочного сюжета. Ряд текстов немецкого сборника, особенно в первом издании, с предельной наглядностью демонстрировал возможности творчества в народном стиле на «заимствованном» материале, и сказка «Шиповничек» являла собой один из самых ярких примеров такого рода. По сравнению с русским фоль¬клорным образцом сказка братьев Гримм была для Жуковского в равной степени значимым и, возможно, более понятным источником. Это отличало работу Жуков¬ского в жанре литературной сказки от работы Пушкина, который умел ценить рус¬ский фольклор в самом неприхотливом, «непричёсанном» виде.

«Спящая царевна» была начата Жуковским за несколько дней до того, как Пуш¬кин закончил «Сказку о царе Салтане» (это произошло 29 августа 1831 г.). Жуков¬ский, несомненно, был хорошо знаком с ней, и опыт «сказочника» Пушкина по¬влиял на его работу над «Спящей царевной». В одном из черновых фрагментов Жуковского это сказалось слишком явно: «Почесть стража отдает» и «Отдает им стража честь» (РНБ. Ф. 588. № 236. Л. 6 об., 7). Близость этих вариантов к пушкин¬скому: «Отдает ей войско честь» (речь идет о чудесной белке) заставила Жуковско¬го сделать весьма далекую от первоначального текста замену: «Стражи ружьями стучат…». По-видимому, с достижениями Пушкина следует связать отказ «сказоч¬ника» Жуковского от гекзаметра, привычного для него размера произведений в «простонародном» стиле.

«Спящая царевна» написана четырехстопным хореем с мужскими парными риф-мами (за исключением последнего двустишия, заканчивающегося женской рифмой). Этот размер почти тождественен стиху сказок Пушкина «О царе Салтане», «О мерт-вой царевне», «О золотом петушке» (в них, однако, мужские парные рифмы череду-ются с женскими). Четырехстопный хорей реформировал структуру сказки Жуков-ского, придав ей большую, по сравнению с «Царем Берендеем», ритмичность.

Изменения коснулись и описательной стороны новой сказки Жуковского. При¬мер Пушкина, давшего высокий образец экономного использования чисто литера¬турных приемов в сказке, ориентированной на динамичную фольклорную систему, побудил Жуковского уделить особое внимание статичным фрагментам текста, ко¬торые он старался несколько сократить (см. построчный комментарий). Трансфор¬мации были подвергнуты и некоторые сугубо фольклорные приемы построения сказки. Так, в троекратные повторы авторами царскосельских сказок вводились психологические мотивации, разнообразившие эти монотонные по своей природе сюжетные звенья. В «Спящей царевне» трижды описывается очарованный дворец, при этом каждое из описаний строится с учетом перемены перспективы (от царев¬ны к периферии дворца и наоборот), что делает почти незаметной фольклорную природу композиционных повторов.

Царскосельский «поэтический турнир» оставил след в творчестве обоих поэтов. Видимо, благодаря Жуковскому у Пушкина возник интерес к собранию сказок бра¬тьев Гримм (из него поэт почерпнул материал для своей «Сказки о золотой рыб¬ке»). Элемент художественной полемики с Жуковским содержало обращение Пуш¬кина в 1833 г. к работе над «Сказкой о мертвой царевне». Ср. названия сказок — «О спящей царевне» (Жуковский изменил заголовок сказки лишь в последнем изда¬нии своих стихотворений, стремясь, по-видимому, уйти от сопоставления «Спящей царевны» с произведением Пушкина) и «О мертвой царевне и о семи богатырях». Пушкин тонко ощутил специфику сказочного сюжета: для фольклора, причем не только славянского, сказка о спящей царевне не характерна — героиня народной сказки может быть только мертвой; она оживает, а не просыпается (см., например: Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка / Сост. Л. Г. Бараг, И. П. Березовский, К. П. Кабашников, Н. В. Новиков. Л., 1979. С. 179). В фоль¬клорной записи Пушкина, которая была одним из источников «Сказки о мертвой царевне», сказано, что «царевич влюбляется в ее труп» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Л., 1977. С. 413). Таким образом, автор «Спящей царевны» ока¬зался перед лицом наитруднейшей задачи — обработать в русском народном духе сюжет с чуждым русскому фольклору основным мотивом. Это привело к тому, что в сказке, с момента появления в ней «спасителя» — царевича, начали явственно про¬ступать черты балладной поэтики, усвоенные Жуковским в процессе работы над европейскими источниками (сказочный царевич напоминает Вадима из «Двенад¬цати спящих дев», 1810—1817). Попытка синтеза двух систем — немецкой сказки и русской сказочной стилистики — закончилась на данном этапе весьма хрупким их соединением в художественной структуре одного произведения. Тем не менее, сам замысел «Спящей царевны» отразил характернейшую особенность работы двух царскосельских «сказочников», стремившихся к расширению возможностей жанра стихотворной сказки в русском фольклорном стиле.

Ст. 1. Жил-был добрый щрь Матвей… — Начало сказки в черновом автографе:

Жил-был добрый царь Фадей; Жил с царицею своей

Он в согласье много лет;

Одного им счастья нет:

Не дает Господь детей

В утешенье (вар.: в усладу) старых дней…

Ст. 9. Вдруг, глядит, ползет к ней рак… — Возможно, что этот персонаж заим-ствован Жуковским из сказки французской писательницы баронессы д’Онуа (ок. 1650—1705) «Лесная лань», где именно рак вселяет в бездетных родителей надеж¬ду на скорое рождение у них ребенка.

Ст. 88. И царевна оживет… — В С 5, вероятно, опечатка: вместо «царевна» — «царица».

Ст. 163. Повар спит перед огнем… — В черновом автографе далее следовало:

Повариха с петухом Неощнпанным сидит И, глаза открывши, спит…

Ст. 168. Свившись клубом, сонный дым… — После этого стиха было начато описа-ние погруженной в волшебный сон столицы:

И с заснувшим спит дворцом

Вся столица (вар.: вся округа) мертвым сном:

Спит на улицах народ,

Тот сидит, дру(гой встает)…

Ст. 280. И, упасть готовый, спит… — После этого стиха было продолжено опи-сание многолюдного очарованного дворца:

Словом, полон двор людей: Тот в окне, тот у дверей, Тот пешком, тот на коне, Тот в тоске, тот в (нрзб.).

Ст. 303. Вся душа его кипит… — Далее следовало:

На полу царевна спит.

Как дитя лежит она; [Первоначально было: «Он как вкопанный стоит»]

Разгорелася от сна

Младость в чистоте ланит,

Меж ресницами блестит

Луч сомкнувшихся очей;

Ночи темныя темней,

Заплетенные косой

Кудри черной полосой

Обвились вокруг чела;

Грудь как свежий снег бела,

Под прозрачной кисеей

Тихой зыблется волной;

На воздушный легкий стан

Брошен тонкий сарафан, И обвил его кругом Пояс гибким жемчугом; Рот с улыбкой отворен, Тихо, сладко дышит он, И уста как жар горят; Целомудренно лежат Руки, сжавшись, на грудях, И в сафьянных сапожках, Обложенных бахромой, Прислонив одна к другой, Ножки, чудо красоты, Легким платьем обвиты. Отуманен, распален…

С. Березкина

Суд в подземелье

Повесть (Отрывок) («Уж день прохладно вечерел…») (С. 97)

Автографы:

1) РНБ. Оп. 1. № 26. Л. 86 — черновой, отрывок XIII строфы (432—462 стихи) с датой: «Октября 11», на обрывке листа с отсутствующими начальными словами каждого стиха.

2) РНБ. Оп. 2. № 28. Л. 1—2 с оборотами — черновой (ст. 463 по 554), с датой в конце рукописи: «Октября 19» (первоначальное: «сентября» — зачеркнуто). Текст разделен на строфы: XV, XVI, XVII. На Л. 1 перед строфой XV план: «Одежда. Чер¬ный покров, на платье кровь, лампада и кинжал. Снимает покров. Клара» (Напеча¬тано: Стихотворения. Т. 2. С. 470). На Л. 1 перед строфой XVI: «Келья. Всенощная. На дороге ждала. Возвращение».

Копия (РНБ. Оп. 2. № 191. Л. 1, 1 об., 2) — авторизованная, (ст. 1—554) с за¬главием «Монастырь».

Впервые: БдЧ. 1834. Т. 3. Ч. 1. № 4. С. 1—19, с заглавием: «Суд в подземелье», с подзаголовком: «Последняя глава неоконченной повести», с подписью в конце текста: «В. Жуковский. Верне, на берегу Женевского озера. 1832». К заглавию сде¬лано следующее примечание: «Первая глава еще не написана; сия же последняя заимствована из Вальтер-Скоттова Мармиона».

В прижизненных изданиях: С 4—5. В С 5 (Т. 4. С. 213—238) в подборке произведений 1829 г. — с заглавием: «Суд в подземелье. Повесть. (Отрывок)», в оглавлении с