дополнением: «Подражание Вальтер-Скотту».
Датируется: середина октября 1831 — конец (после 15 (27) ноября) 1832 г.
«Суд в подземелье» — перевод I — XIX, XXXII и XXXIII и вольное переложе¬ние остальных строф второй песни под названием «Монастырь» («The Convent») из поэмы В. Скотта «Мармион, повесть о битве при Флоддене» («Marmion; а tale of Floddenfield»; 1808).
Самое раннее упоминание поэмы «Мармион» в бумагах Жуковского относится к 1814 году. В Материалах для поэмы «Владимир» раздел «Поэты» открывается именем «Walter Scott», а в рубрике «Планы. Замечания, выписки из поэтов» упо¬минаются имена героев и сюжеты поэм В. Скопа, в том числе и «Мармион»: «Мар¬мион едет в замок. Ужин в замке» (РНБ. Оп. 1. № 77. Л. 23). Заглавия «Мармион» и «Монастырь» содержатся в списке английских авторов и произведений, вероятно, предназначенных для перевода в 1832г.: на первой странице тетради в зеленом сафьянном переплете есть дата: «1832» (РНБ. Оп. 1. № 37; Ср.: Бумаги Жуковского. С. 103—105).
Работа над переводом поэмы В. Скотта «Мармион» была начата в октябре 1831 г., когда Жуковский вмесге с двором жил в Царском Селе, где в это же время снимал дачу А. С. Пушкин. В письме к П. А. Вяземскому от середины (около 15) октября 1831 г. Пушкин сообщал оттуда: «Ж.(уковский) написал пропасть хоро¬шего и до сих пор все еще продолжает. Переводит одну песнь из «Marmion», слав¬но (…)» (Пушкин. Т. 14. С. 233). Вероятно, сохранившиеся черновые автографы ст. 432—554 на одинаковой бумаге с датами: 11 и 19 октября (обычно во время зарубежных путешествий Жуковский указывал двойную дату по старому и новому стилю) отражают этапы этой работы. Показательно, что автограф № 2 находится в той часги рукописей поэта, которую Ц. Вольпе называл «собрание Жуковского — Плетнева, 1901/107» (Стихотворения. Т. 2. С. 469). В настоящее время это собра¬ние вошло в личный фонд Жуковского в РНБ (Ф. 286. Оп. 2). Все это позволяет предположить, что перед отъездом за границу в июне 1832 г. Жуковский отдал Плетневу черновую рукопись ст. 1—554 для переписывания. Как явствует из пись¬ма П. А. Плетнева к Жуковскому от 17 февраля 1833 г., он «вложил в экземпляр отправленного через С. А. Юрьевича сборник «Новоселье» «список начала ваше¬го перевода «Монастыря»» (Переписка. Т. 3. С. 527—528). Авторизованная копия перевода содержит правку Жуковского карандашом и черными чернилами; он же вписал ст. 541 на оставленном в тексте пропуске (вероятно, по причине не разо¬бранного переписчиком почерка Жуковского), уточнил разбивку строф, зачеркнул последний стих: «Там приготовлены», заменив его впоследствии другим вариан¬том: «Уже готовы в гробе том». Окончание перевода (ст. 555—610), как это явствует из примечания в тексте первой публикации: «Верне, на берегу Женевского озера. 1832», было сделано в период с 15 (27) ноября, когда Жуковский переехал из Веве в Верне (См.: Дневники // ПСС. Т. 13. С. 339), до конца 1832 г. Получив писарскую копию от Плетнева, Жуковский добавил к ней недостающие 56 стихов, озаглавил перевод: «Суд в подземелье», сопроводил примечаниями, особо подчеркнув место и время окончания работы, и в таком уже виде передал для публикации в БдЧ.
Таким образом, работу Жуковского над переводом «Суда в подземелье» можно предположительно датировать октябрем 1831 —концом (поое 15 (27) ноября) 1832 г.
Комментаторы справедливо говорят о том, что Жуковский в сюжетном отноше¬нии создал свое «оригинальное» произведение (см., например: Английская поэзия в переводах В. А. Жуковского. М., 2000. С. 346. Примеч. К. Агаровой).
В библиотеке Жуковского находятся два издания «Мармиона» с пометами поэта, относящиеся, скорее всего, к завершающему этапу работы. В первом томе «Oeuvres de Walter Scott, traduction de M. Defaunconpret. T. 1—30. Paris. 1830—1831» (Опи¬сание. № 2101; имеются Т. 1—10, 13, 16—21, 23—30) французского прозаического перевода Жуковский отчеркнул карандашом вертикальной чертой вдоль полей во второй песне поэмы XXIII—XXV, XXXII—XXXIII строфы. В 6-м томе «The Poetical Works of Sir Walter Scott. T. 1—11. Edinburgh, 1830» (Описание № 2764) поэт подоб¬ным же образом выделил XXIII—XXVI, XXXII—XXXIII строфы. Перевод делался по английскому изданию: горизонтальными черточками карандашом в отмеченных строфах Жуковский разделял текст на 5-стишия; разметка сделана и в XXVII строфе поэмы В. Скотга, но затем следы размегки уничтожены зачеркиванием. Выделен¬ные строфы являются кульминаций трагических событий во второй песне В. Скотта: описание каменного гроба, в который живой будет замурована Констанция (XXIII), характеристика бессердечных палачей (XXIV), ужас самого заточения и отзвуки ги-бели девушки в растревоженном мире живых (XXXII—XXXIII).
Следуя за В. Скоттом в создании синтеза драматического сюжета (любовь, изме¬на, месть, наказание) с эпически широкой картиной жизни, Жуковский пишет тем не менее самостоятельную повесть в стихах, делая центром эпического события неправедный суд в подземелье монастыря. Жуковский по-новому компонует про-изведение. У В. Скотта вторая песня состоит из 33 строф, у Жуковского — их 16. В переводе произведена перегруппировка нескольких строф: в одну соединены III и IV (описание игуменьи), IX и X (картина Кутбертова монастыря), XIX и XX (опи¬сание судей и их жертвы). Жуковский «стягивает» в одно целое противоположные по эмоциональной окраске части, создавая на уровне новой строфы драматический узел: игуменья навеки затворила свою жизнь в безмолвии монастыря, хотя от при¬роды была добра и любила юных, веселых монахинь.
Различен объем произведений: вторая песня «Мармиона» без вступления к песне, которое Жуковский не переводил, состоит из 634 стихов; «Суд в подземе¬лье» включает 610. Для перевода Жуковский использует размер, найденный им в «Шильонском узнике» — 4-стопный ямб с мужскими окончаниями, тогда как у В. Скотга чередование 4-стопного и 3-стопного ямба с мужскими окончаниями и перекрестной рифмой.
Написание «Суда в подземелье» окружено молчанием и тайной, которую тща-тельно охранял Жуковский: ни в дневниках, ни в известных письмах нет ни едино¬го упоминания о повести. За этой завесой тайны несомненно скрывалась память о печальном опыте общения поэта с цензурой по поводу «Иванова вечера», — пере¬вода баллады В. Скотта. Но главная причина заключалась в понимании Жуковским серьезности и остроты поставленной им проблемы — свободы и рабства человека в современном мире. Для постановки такой проблемы многое сошлось в жизни Жу-ковского в период осени — зимы 1832—1833 гг.: в феврале 1832 г. был закрыт «Ев-ропеец» И. В. Киреевского, за этим последовало письмо Жуковского к Николаю I, глубокая размолвка с царем и отъезд поэта на лечение в Эмс, потом в Швейцарию. Тягостные раздумья вызывала судьба декабристов, многие из которых томились в сибирской каторге. Среди лиц, посещавших Жуковского в Швейцарии осенью 1832 г., неоднократно упоминаются Михаил Габбе и Карл Бок, каждый из которых пережил драму политического гонения и заточения в тюрьму или сумасшедший дом близкого человека — речь могла идти о судьбе Петра Габбе и Тимофея Бока — участников войны 1812 года, людей свободомыслящих, близких кругу декабристов, братьев Тургеневых и П. А. Вяземского (об этом см.: Рогинский А. П. А. Габбе. Био-графический очерк // Русская филология. Тарту. 1967. Вып. 2. С. 83 — ПО; Салу-пере М. Г. К биографии «Императорского безумца». Т. Э. Фон Бок (1787—1836) в романе Л. Кросса и новонайденных архивных материалах // Проблемы метода и жанра. Томск. 1979. Вып. 19. С. 61—83). Во время встреч шли политические раз¬говоры о Польше, чтение и обсуждение книги Карла Адольфа Менцеля «Geschichte unserer Zeit seit dem Tode Friedrichs des Zweiten» (Описание. № 1634), на полях кото¬рой Жуковский подчеркнул рассуждения об европейских революциях и событиях 1825 года в России (см.: БЖ. Т. 2. С. 428—429). По замечанию Ю. М. Лотмана, «в поэме Жуковского „Суд в подземелье» читатели 1830-х годов вычитывали не судьбу монахини, а нечто иное, применяя на себя ситуацию „Суда в подземелье» (Лот-ман Ю. М. Избр. статьи: В 3 т. Таллин., 1992. Т. 1. С. 317).
Мучительное чувство глубокого общественного неблагополучия рождали у Жу-ковского наблюдения и над современной Европой. «Теперешнюю усталость» при виде Франции, в которой поэт отмечает «отсутствие всего Божественного, этот ма-териализм, это затмение всего высокого и святого в душе человеческой арифмети-ческими расчетами интереса», он называет «миром могилы», «гнилью и прахом», «мертвым состоянием» (ПЖТ. С. 276). Очевидная близость лексики письма и об-разного ряда в повести «Суд в подземелье» основана на едином для писем и произ-ведения пафосе неприятия насилия и бездуховности.
В интересе Жуковского к поэме В. Скотта важную роль сыграла поэзия Байро¬на, к которому вновь, оказавшись на берегу Женевского озера, обратился Жуков¬ский. В дневнике и в письме к И. И. Козлову от 27 января (8 февраля) 1833 года из Верне поэт сообщает о путешествиях в Шильон, где все напоминает о Байроне и о переводе «Шильонского узника»: «В Шильоне, на Бониваровом столбе, вырезано его имя, а в Кларане у самой дороги находится крестьянский дом, в котором Бай¬рон провел несколько дней и из которого он ездил в Шильон» (СС 1. Т. 4. С. 599). В дневнике 27 (9) октября 1832 года Жуковский записывает: « (…) поездка в Мон-тре и в Шильон. Бейронова надпись Две тюрьмы» (ПСС 2. Т. 13. С. 336). Тема узничества, каменного заточения связала сюжеты двух повестей — «Шильонско¬го узника» и «Суда в подземелье». Пометы Жуковского на страницах III и IV пе¬сен «Паломничества Чайльд Гарольда», которое поэт читал зимой 1832—1833 гг. (БЖ. Ч. 2. С. 418—449), показывают, что созданию «горной философии», питавшей творческую энергию при переводе «Мармиона», способствовало не только чтение Менцеля и впечатления от природы (ПСС. Т. 12. С. 26), но и в огромной степени поэзия Байрона. Отмеченные в III песне поэмы Байрона 85—93 строфы посвяще¬ны описанию места, где жил тогда Жуковский: Леман, Альпы, Юра, Рона. Природ¬ные явления, возведенные Байроном в символические образы бытия человечества, волнуют Жуковского в его рассуждении о «горной философии»; подобно Байрону, он строит ее на резком противопоставлении свободы и неволи.
Связь «Суда в подземелье» с «Шильонским узником» проявилась и в характере описания тюрьмы и судей. Близость байроновского и вальтер-скоттовского изо-бражения каменной темницы достигается за счет использования сходных художе-ственных деталей. Так, стихи В. Скотта: «The mildew-drops fell one by one, With tinkling plash upon the stone. A cresset, in an iron chain, Which served to light this drear domain, With damp and darkness seemed to strive, As if scarce might keep alive; And yet it dimly» (Заплесневелые капли падали одна за другой с звенящим всплеском о ка¬мень. Факел на железной цепи, который служил освещением этого мрачного владе¬ния, казалось, боролся с сыростью и темнотой; он едва ли мог поддерживать живое, но еще тускло светил) Жуковский переводит с подробностями, которые прямо кор¬респондируют
