шла параллельно перебеливанию ст. 1—118 (см. автограф № 1).
О. Лебедева, А. Янушкевич
Две повести. Подарок на Новый год издателю «Москвитянина»
(«Дошли ко мне на берег Майна слухи…») (С. 193)
Автограф (РНБ. Оп. 1. № 54. Л. 10 об. — 16) — черновой, без заглавия, с разбивкой на пятистишия. Дата в начале: «12 декабря 1844», в конце: «Кончил 14 декабря».
Копия (РГАЛИ. Оп. 1. № 9. Л. 1—3) — рукою Василия Кальянова, авторизо¬ванная, с небольшими пометами, с подписью: «Жуковский» и заглавием: «Две по¬вести. Подарок на Новый год «Москвитянину»».
Впервые: Москвитянин, 1845. № 1. Январь. С. 12—24 — с тем же заглавием; с примечанием: «Эти стихи В. А. Жуковского относятся к одному литератору, кото¬рый принимает участие в составлении «Москвитянина»» и подписью: «Жуковскш».
В прижизненных изданиях: С 5 (Т. 6. С. 302—318. Раздел «Сказки и по¬вести») — с тем же заглавием и дополнением в оглавлении в скобках: «Из Шамиссо и Рюккерта».
Датируется: 12—14 декабря н. ст. 1844 г.
Непосредственным поводом для написания повестей послужили обстоятель¬ства, связанные со сменой в руководстве журнала «Москвитянин», издававшегося в 1841—1856 гг. Журнал был создан при непосредственном участии самого В. А. Жу¬ковского и под патронатом С. С. Уварова, бывшего арзамасца и министра народ¬ного просвещения, как орган «официальной народности». Издателем и редактором журнала был М. П. Погодин. Однако официальная однолинейность журнала, а так¬же требования славянофилов оживить журнал склонили Погодина к мысли отка¬заться от редакторства. После подачи просьбы об увольнении из Московского уни¬верситета в феврале 1844 года он начал вести переговоры о передаче журнала на определенных условиях подходящему кандидату. См. об этом в письме Погодина Гоголю от 16 июля 1844 года: «Я журнал сдаю, но не знаю еще, как и кому» (Пере¬писка Н. В. Гоголя: В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 399). В конце декабря 1844 г. редактором журнала становится И. В. Киреевский. Подробнее об этом см.: Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. Т. VII. СПб., 1893. С. 401—408.
Для обновленного «Москвитянина» Жуковский, по настоянию Гоголя, и создает «Две повести». В письме Гоголя Шевыреву от 14 декабря 1844 года, в частности, сообщается: «Жуковский мною заставлен сделать для Москвитянина великое дело, которого, без хвастовства, побудителем и подстрекателем был я. Он вот уже четы¬ре дни, бросив все дела свои и занятия, которых не прерывал никогда, работает без устали, и через два дни после моего письма Москвитянин получит капитальную вещь и славный подарок на новый год. А потому ты скажи, чтобы он [И. В. Кире¬евский] не торопился выдачею книжки, дня два-три можно обождать. Жуковский хочет в первый номер, да и для Москвитянина это будет лучше. Стихотворение Жуковского, составляющее большую повесть с предисловиями и послесловиями, нужно поместить вперед других статей. Это ничего, если все уже отпечатано и ну¬мерация страниц придется не по порядку» (Гоголь. Т. 12. С. 399). Затем в письме к С. Т. Аксакову от 22 декабря 1844 года Гоголь вновь говорит о двух повестях Жуковского. Ср.: «(…) получил ли он [И. В. Киреевский. —Л. Л., И. П.] от Жу¬ковского стихотворную повесть, которую тот послал два дни тому назад, на имя Булгакова вместе с большим письмом Авдотье Петровне об «Одиссее»?» (Там же. Т. 12. С. 410). В письме Н. М. Языкову от 26 декабря того же года Гоголь сообщает: «Я рад, между прочим, тому, что «Москвитянин» переходит в руки Ивана Василье¬вича Киреевского. Это, вероятно, подзадорит многих расписаться, а в том числе и тебя. (…) Я со своей стороны подзадорил Жуковского, и он, в три дни с небольшим хвостиком четвертого, отмахнул славную вещь, которую «Москвитянин», вероятно, получил уже. Уведоми меня, как она ему и всем вообще читавшим ее показалась?» (Там же. Т. 12. С. 424). Наконец сам Жуковский в письме к А. П. Елагиной от 17 де¬кабря 1844 г. сообщает: «12 числа декабря нового стиля начал я прилагаемую здесь пиэсу, которую кончил 14. Она была бы лучше, сжатее, если бы было мне более времени» (РГАЛИ. Ф. 236. Оп. 3. № 10. Л. 13). Такова историко-культурная ситуа¬ция, связанная с написанием «Двух повестей».
Это произведение написано в рамках широкого замысла Жуковского создать цикл повестей для юношества. Ср. цитированное выше письмо поэта к А. П. Ела¬гиной: «(…) эта повесть принадлежит к собранию, еще не существующему, повестей для юношества, которые намерен я издать особо» (Там же). Показательно, что авто¬граф «Двух повесгей» находится в рабочей тетради между черновыми редакциями таких повестей, как «Маттео Фальконе», «Капитан Бопп», «Рустем и Зораб» (Бумаги Жуковского. С. 122). На обороте первого листа тетради «Две повести» включены в перечень уже 9-ти стихотворных произведений, где также указаны «Тюльпан¬ное дерево», «Иван-царевич», «Египетская тма». Авторский контекст Жуковского 1840-х гг., в который вписываются и «Две повести», актуализирует интерес поэта к эпическим формам, к жанру стихотворной повести. Эстетически значимыми оказы-ваются в это время и проблемы соотношения поэзии и прозы, создания «эпического стиха». Так, говоря о стихотворном размере повесгей для юношества, Жуковский в том же письме к А. П. Елагиной специально отмечает: «Они все будут писаны или ямбами без рифм, как посылаемая повесть, или моим сказочным гекзаметром (…) этот слог должен составлять средину между стихами и прозой, (…) так, чтобы
рассказ, несмотря на затруднение метра, лился бы как простая, непринужденная речь» (Там же. Л. 13 об.).
«Две повести», напечатанные в № 1 «Москвитянина» за 1845 г., образуют орга-ничный культурно-философский контекст. Он включает в себя такие программные тексты, как «Слово» митрополита Филарета, подражание псалму «Блажен, кто му-дрости высокой…» Н. М. Языкова, перевод А. П. Елагиной глав из автобиографии «Was ich erlebte» («Что я пережил» — нем.) немецкого философа и беллетриста Ген-риха Стеффенса (1773—1845), начало статьи И. В. Киреевского «Обозрение совре-менного состояния словесности», статью Погодина о возникновении государства на Руси и в странах Западной Европы, фрагменты из «Хроники русского в Париже» А. И. Тургенева. Объединяют все эти публикации мысли Киреевского о прими¬рении веры с философией, о новом интересе современной Европы к внутренней жизни общества, о синтезе европейского и русского просвещения. Вместе с «Двумя повестями» Киреевский опубликовал в журнале также отрывки из цитированного выше письма Жуковского к Елагиной от 17 декабря 1844 г. Позднее Киреевский в письме к Жуковскому от 28 января 1845 г. сообщал: «Присылка Ваших стихов оживила и ободрила меня. Я почувствовал новую жизнь (…) Отрывок из письма Вашего нельзя было не напечатать. Это одна из драгоценнейших страниц нашей литературы. Тут каждая мысль носит семена совершенно нового, живого воззре¬ния» (Киреевский И. В. Поли. собр. соч: В 2 т. М., 1911. Т. 2. С. 237). Таким образом, слова Киреевского о «живом воззрении» Жуковского, о стремлении поэта передать в творчестве целостное национальное мироощущение, архетипы русской культу¬ры, получают эстетическое воплощение и в «Двух повестях».
В этом смысле сюжет странствия в поисках судьбы и высшей истины, ситуации выбора и прозрения героев, элементы исповеди и проповеди, актуальность этиче¬ской проблематики в «Двух повестях» имеют не только художественное, но и миро-воззренческое значение (подробнее об этом см.: Янушкевич. С. 249).
Одна из особенностей «Двух повестей» — соединение под одним заглавием раз-ных текстов. В С 5 в оглавлении Жуковский в скобках указывает: «Из Шамиссо и Рюккерта». Ранее он уже прибегал к сочетанию разных внутренне законченных частей в стихотворной повести «Две были и еще одна». В обоих произведениях отчетливо видно стремление автора к циклизации и сюжетному сближению от¬дельных повестей. При этом существенное отличие позднего цикла заключается в эстетической близости авторского «я» во вступлении и «я» рассказчика в первой переводимой повести.
Она представляет собой перевод стихотворной повести Адельберта фон Ша¬миссо «Sage von Alexandern (Nach dem Talmud)» — «Сказание об Александре (по Талмуду)». Сочинение Шамиссо содержит 181 стих, а перевод Жуковского — 137. В целом перевод довольно близок к оригиналу. В начале повести Жуковский опу¬скает 18 стихов, в которых немецкий автор говорит о любви к старинным легендам. Также Жуковский выпускает фрагмент из 35 стихов (ст. 77—111 в оригинале), где автор-рассказчик обращается к друзьям, рассуждает о науках, поэтической славе, о любви к Германии. Выпущенные русским поэтом части текста имеют у Шамис¬со характер лирического отступления и сопрягают давно прошедшее и настоящее время в повести. Жуковский же стремится в большей мере к эпическому повество¬ванию, внося в текст дополнительные психологизирующие детали. Так в начале и в конце произведения Жуковский дает более развернутое описание душевного со¬стояния Александра, его стремления к власти и славе (ст. 40—46; 151—156 в пере¬воде). Ц. Вольпе справедливо говорит о влиянии стихотворных повестей Шамиссо на формирование эстетики эпического повествования у Жуковского (Стихотворе¬ния. Т. 2. С. 484). Повесть об Александре, несомненно, перекликается в творчестве Жуковского с наполеоновским сюжетом («Ночной смотр», «Странствующий жид») и позволяет понять эволюцию историософских взглядов поэта.
Один из источников второй повести Жуковского — притча о путнике и вер¬блюде немецкого писателя Фридриха Рюккерта (1738—1866) «Es ging ein Mann im Syrerland…» («Шел один человек в Сирийской земле…») из цикла «Восточные сказания и истории». В библиотеке поэта имеются шесгь изданий произведений Рюккерта (Описание. № 1985—1990), однако источник перевода среди них нами не обнаружен. Сюжет этой притчи, заимствованный из восточного эпоса, мог быть известен Жуковскому также из древнерусской литературы и из Пролога. Так, «По¬весть о Варлааме и Иоасафе», куда вошла притча об единороге, была переведена на древнерусский язык во второй половине XI — начале XVII в. (см.: Библиотека ли-тературы Древней Руси. Т. 2. XI—XII века. СПб., 1999. С. 367, 544). Эта же притча помещена в Прологе под 19 ноября под общим названием «Неразумно привязы¬ваться к земному. (Притча святого Варлаама о временном сем венце)». См.: Про¬лог в поучениях: В 2 частях. Составил протоиерей Виктор Гурьев. Ч. 1. М., 1992. С. 198—200. В целом же сюжет о пустыннике Варлааме и индийском царевиче Иоасафе, представляющий собой христианскую версию легенды о Будде, транс¬формируется в «Двух повестях» в мотив мудрого наставника и ученика. К притче о путнике в колодце в контексте авторских размышлений о смысле жизни, о жизни и смерти дважды обращается в своей «Исповеди» и Л. Н. Толстой (Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1983. Т. 16. С. 118—119, 158). Вторая повесть Жуковского органично вписывается в общий контекст других переложений поэта из Рюккерта «Наль и Дамаянти», «Рустем и Зораб». Во всех этих произведениях акцентируется внимание на проблеме «внутреннего человека» в эпосе, на описании жизни его ума и сердца, на раскрытии драматизма его
