нот и кровь

По белому лицу катились градом;

Под ношею он падал поминутно

И медленно вставал, переводя

С усильем дух; и постепенно

Опять, ступивши несколько шагов

Без стона падал под крестом, который

На нем лежал [4 нрзб.]

[2 нрзб.] — Наконец

Шатаяся, остановился он

С закрытыми очами

От муки он [2 нрзб.]

У Агасверовых дверей, хотел

К ним прислониться, чтоб вздохнуть

Свободно, а Агасвер стоял тогда

В дверях. Он с холодом смотрел

[3 стиха нрзб.]

Произнес как [нрзб.] свой строгий суд,

Он [нрзб.] взгляд возвел на Агасвера

И тихо произнес: Ты будешь жить

Пока я не приду. И удалился

Шатаяся, и скоро пал без сил

На землю. Крест Голгофы был возложен

На плечи Симона из Кнринеи.

Он исчез вдали, утихло все

На улице; все стало пусто; весь

Народ вокруг Голгофы точно за стенами

Иерусалимскими столпился. Город

Стал тих, как гроб. Один остался путник…

(За предоставление этого материала выражаю признательность А. С. Янушке¬вичу.)

Неизвестный ранее набросок самого начала поэмы позволяет со всей опреде-ленностью говорить о том, что именно за десять лет (точнее, за одиннадцать) до того, как поэт в 1851 г. взялся за серьезную работу над произведением, «ему при¬шла в голову первая мысль обработать этот сюжет» (К. Зейдлиц), и он набросал первые тридцать стихов.

Материалы архива поэта с набросками многочисленных планов (автографы № 1—3) подтверждают эти предположения. Скорее всего к концу 1848 г. Жуков¬ский в основном оформил свой замысел. Для обоих вариантов плана, приведен¬ных выше, характерен широкий историко-культурный и библейский контекст (с первых лет христианской эры до Наполеона), но сама тема Наполеона от первого ко второму наброску плана претерпевает достаточно серьезную эволюцию. Если в первом варианте Наполеон упоминается в конце плана как знамение века («Дух битв и гордости») наряду с другими историческими именами — Магомет, Карл Ве¬ликий, то в следующем наброске с самого начала произведения появляется важ¬нейшая для поэмы Жуковского встреча Агасфера и Наполеона на острове Святой Елены, определяющая один из основных конфликтов произведения, его поэтиче¬скую композицию. В таком виде наполеоновская тема придает «Странствующему жиду» не только историко-культурный, но и актуальный нравственно-философский и общественно-исторический характер. Исповедь Агасфера, важнейшая сама по себе, как квинтэссенция проблемы жизнестроения, будучи обращенной к Напо¬леону, становится сюжетным центром произведения.

Многочисленные планы к поэме (см. автографы № 2, 3, 4) позволяют говорить о возобновлении работы над «Странствующим жидом» в 1848 г. Возможно, револю-ционные события в Европе активизировали мысль поэта и вызвали его ответную реакцию (см. написанное в 1848 г. стихотворение «К русскому великану» и твор-ческие связи с Ф. И. Тютчевым, поэтом и автором программной статьи «Россия и Революция». Об этом подробнее: РА. 1873. № 5. Стб. 0912, а также: Аксаков И. С. Биография Ф. И. Тютчева. М., 1886. С. 135—136).

Характерно, что планы поэмы находятся в непосредственном соотношении с материалами рукописной книги Жуковского «Мысли и замечания» (о ней подроб¬нее см.: Наше наследие. 1995. № 33. С. 46—65. Публикация А. С. Янушкевича), где поэт ставит важнейшие вопросы русской общественной и религиозной мысли.

В течение 1848 — начала 1850 гг. мысли Жуковского постоянно возвращаются к замыслу поэмы. В письме к Гоголю от 20 января (1 февраля) 1850 г. Жуковский говорит: « (…) хотелось бы написать моего «Странствующего жида», но это могу сделать только урывками (…) План «Странствующего жида» тебе известен; я тебе его рассказывал и даже читал начало, состоящее не более как из двадцати стихов». Далее Жуковский обращается к Гоголю с просьбой дать ему «локальные краски Палестины» и конкретизирует это следующим образом: « (…) я бы желал иметь перед глазами живописную сторону Иерусалима» (Переписка Н. В. Гоголя: В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 266). Если учесть, что Гоголь жил у Жуковского во Франкфурте 3—22 октября н. ст. 1846 г. (см.: Гоголь. Т. 13. С. 12) и встречался с ним в Эмсе в середине июля 1846 г. (Там же. С. 17), то можно высказать предположение, что за¬мысел «Странствующего жида» не покидал Жуковского на протяжении почти всех 1840-х гг. Однако только после окончания перевода «Одиссеи» он обретает уже реализацию.

Пиком работы над «Странствующим жидом» явился баденский период жизни поэта с июля 1851 г. по март 1852 г. Летом 1851 г. Жуковский заболел воспалением глаз и просидел 10 месяцев в темной комнате. Но замысел поэмы настолько вол¬новал поэта, что он незамедлительно взялся за нее. В сентябре 1851 г. он писал Плетневу: « … я принялся за поэму, которой первые стихи мною были написаны назад тому десять лет, которой идея лежала с тех пор в душе не развитая и которой создание я отлагал до возвращения на родину, до спокойного времени оседлой се¬мейной жизни (…) Вдруг дело само собой началось: (…) всё льется изнутри. Обстоя¬тельства свели около меня людей, которые читают мне то, что нужно, и чего сам чи¬тать не могу именно в то время, когда оно мне нужно для хода вперед. Что напишу с закрытыми глазами, то мне читает вслух мой камердинер и поправляет по моему указанию. В связи же читать не могу без него. Таким образом леплю поэтическую мозаику и сам еще не знаю, каково то, что до сих пор слеплено ощупью; кажется однако живо и тепло (…) Думаю, что около половины (до 800 сгихов) кончено. Если напишется так, как думается, то это будет моя лучшая лебединая песнь» (С 7. Т. 6. С. 601. — Курсив Жуковского).

Об этом же он пишет А. П. Елагиной 3 (15) января 1852 г. «Предмет, мною вы-бранный, имеет объем гигантский. Тому более десяти лет, как мне пришла в голову первая мысль и как я написал первые двадцать или тридцать стихов. Я принялся за исполнение моей мысли при начале теперешней моей болезни; (…) половина поэмы написана, и тем, что написано, я доволен (…) Вот уже три месяца, как работа остановилась, через несколько дней опять примусь за нее. Дай Бог, чтоб я выразил во всей полноте то, что в некоторые светлые минуты представляется душе моей…» (УС. С. 86). 10 апреля 1852 г. Жуковский говорит И. И. Базарову: «Я написал поэ¬му, она еще не кончена. Я писал ее слепой нынешнюю зиму. Это «Странствующий жид» в христианском смысле. В ней заключены последние мысли моей жизни. Это моя лебединая песнь. Я бы хотел, чтобы она вышла в свет после меня» (Жуковский в воспоминаниях. С. 453).

Издатели Жуковского выполнили просьбу поэта после его смерти. В С 5 (Т. 10. С. 3—81) впервые была напечатана поэма В. А. Жуковского, но с большим коли¬чеством серьезных отклонений от рукописи поэта, грубых переделок текста, что затем вошло в следующее С 6.

Попытка восстановить текст поэмы по рукописи сделана П. А. Ефремовым в С 7 (Т. 5. С. 167—214). Здесь исправлены основные искажения тексга Жуковского, до-пущенные редактором Д. Н. Блудовым в первом посмертном издании (С 5).

Издатель насчитал до 85 подобных искажений (см. построчный комментарий). Однако и в С 7 имеются отступления от рукописи. Это — разбивка на части и от-дельные, редкие, хотя и значительные, неточности в словах.

Далее, в вышедшем после С 7 отдельном издании «»Странствующий жид», предсмертное произведение Жуковского, по рукописи поэта. СПб., 1885», пред-принятом С. И. Пономаревым, сделан следующий шаг в издательской истории поэмы. В ряде случаев С. И. Пономарев уточняет текст «Странствующего жида» по рукописи. Однако при всей ориентации на рукопись поэта, у Пономарева до¬пущены отступления от нее на том основании, что, по мнению издателя, ослепший поэт «не мог видеть каждый стих, как он начинается и как оканчивается» (С. 5). Вследствие этого Пономарев позволил себе поправить некоторые стихи Жуков¬ского, иногда возвращаясь к мнению Блудова, чаще всего отступая от важнейших принципов эсгетики Жуковского и конфликта произведения. Например, в сг. 70 рукописи было:

«В их [звездах. — Ф. К.] глубине была невыразима неизглаголанная тишина». Пономарев вслед за Блудовым избегая, как он говорит, «плеоназма» («невыразима неизглаголанная»), меняет принципиально важное для эстетики Жуковского слово «невыразима» на ничего не говорящее в данном случае сово «невозмутима» (С. 70).

Столь же неубедительна поправка рукописи поэта в ст. 192. Вместо: «Сказал: «Куда, Наполеон…»» у Пономарева появляется: «Сказал: «Наполеон…»» Здесь правка из¬дателя изменяет смысл стиха, т. к. у Жуковского «Куда, Наполеон…» — не только обращение, но и стремление предостеречь Наполеона от гибельного, с точки зре¬ния Агасфера, поступка (умереть без раскаяния). О других издательских просчетах Пономарева см. в построчном комментарии.

Вместе с тем издание Пономарева внесло определенный вклад в эдиционную историю «Странствующего жида» не только отдельными справедливыми поправ¬ками, о чем речь шла выше. Значение работы Пономарева еще и в том, что автор расшифровал и опубликовал в примечании зачеркнутые и не вошедшие в коммен-тарий ни к одному изданию стихи, в том числе значительные для понимания рабо¬ты Жуковского. В приложении к изданию Пономарева приведено более 18 стихо¬творных отрывков, зачеркнутых Жуковским, иногда перенесенных в другое место поэмы, иногда убранных совсем, но представляющих для исследователя бесспор¬ный интерес, особенно в связи со сложными обстоятельствами создания рукописи «Странствующего жида». Неслучайно эпиграфом к реестру пропущенных стихов и вариантов поэмы Пономарев взял слова Пушкина: «Нам следует подбирать то, что бросает Жуковский».

С 8, предпринятое П. А. Ефремовым, вышедшее в том же году (1885), что и изда-ние Пономарева, полностью повторило С 7. Но уже С 9 (1894) явилось существен¬ным шагом в издательской практике. Во-первых, П. А. Ефремов внес в текст поэмы последние 65 стихов, основываясь на публикации И. А. Бычкова. Во-вторых, точно отметив основные ошибки издания Пономарева, П. А. Ефремов учел его опыт: ис-правил допущенные им в С 7 отклонения от рукописи (см. ст. 152, 277—278, 569, 796, 840, 857), указал в подстрочных примечаниях наиболее значимые варианты, зачеркнутые поэтом стихи и, следуя последней воле поэта, озаглавил произведе¬ние Жуковского «Странствующий жид».

Все это в главном повторено в ПСС (за исключением вступления: «Солнце скло-нялось…»). Таким образом, решая достаточно сложную эдиционную проблему по-следней поэмы Жуковского и ее текстологии, следует указать на С 9 как наиболее точное и полное издание, положенное нами в основу предлагаемой публикации.

В центре произведения — средневековая легенда об Агасфере, которая, как известно, вызвала широкий резонанс в европейской литературе. Образ «вечного скитальца», ищущего смысл жизни, вечные нравственно-философские, религиозно-этические и эстетические проблемы привлекали внимание многих поэтов и писате-лей, среди которых были Гёте, А. Шлегель, Д. Шубарт, Н. Ленау, Цедлиц и Шамис¬со, Льюис и Шелли, Кине и Э. Сю, Кюхельбекер и В. Ф. Одоевский. В библиотеке Жуковского были собраны многие из этих произведений, а также сохранилась сво-еобразная библиография всех источников легенды и ее поэтических переложений: «Die Sage vom evvigen