и отвергаемых в процессе работы: «Абдалла», «Аббасид», «Багдадский повелитель», «Один Аббасов внук». Первое — Абдалла — носит в рассказе другой персонаж, поэтому переводчик сразу же отбрасывает его. «Аббасид» и «Аббасов внук» не удо-влетворяют переводчика потому, что связаны с реальной историей династии Аб-басидов (750—1258 гг.), а приключения Бальзоры имеют целиком вымышленный характер и могут быть восприняты как дискредитация исторических фактов. Поэт предпочитает, чтобы фантастические события (как в русских сказках) происходили «в некотором царстве, в некотором государстве». Отсюда и замена месга действия: вместо Багдада, основанного Аббасидами в 762 г., появляется почти мифологиче¬ский Вавилон, получивший славу очага безверия, безнравственности, всяческого беспорядка, путаницы и смешения языков.
В приведенном отрывке не просто сокращено перечисление фактов злодеяний, но акцент перенесен на авторские рассуждения о неизбежной трагичности судьбы любого «злодея под венцом», на размышления о вечном одиночестве тирана, о пу¬стоте его души («он сир в душе»), разрушенной страхом перед своими же рабами.
Нужно признать, что созданный в этом черновом наброске образ тирана мало соответствует тому «жестокому мавру», бывшему «калифом Багдада» и стремивше-муся «своей жестокостью превзойти самих сицилийских тиранов», который суще-ствует в оригинале и, согласно сюжету, повергает в глубокий обморок Бальзору предложением своей руки.
Не это ли несовпадение идейно-эстетических интересов переводчика с предлага-емым в оригинале материалом было причиной прекращения работы над текстом?
О том, что планы были иными, свидетельствует и не соответствующий пере-веденной части заголовок, графически выделенный в рукописи, и две отдельные строки текста, записанные над заглавием.
Если бы Жуковский не имел намерения переводить значительную часть произ-ведения, он, вероятно, сделал бы к отрывку иной заголовок, ибо даже имя герои¬ни — Balsora — появляется в тексте лишь в 68 стихе (где упомянуто о ней как ребен¬ке), а действующей фигурой она становится только со второй трети произведения. Отдельно записанные стихи: «И ты, отец наш, здесь! — Бальзора восклицает. — // О счастье сладкое! Нас гроб соединяет», очевидно, представляют собой вольную интерпретацию русским поэтом 326-го и 327-го стихов оригинала, где говорится о встрече вышедших из подземных лабиринтов Черного Дома живых, невредимых и сверкающих в лунном свете своими одеждами влюбленных с отцом Бальзоры Хелимом, который ведет их дальше в долину горы Какана. Вполне возможно, что этим моментом в жизни героев поэт намеревался завершить перевод. Оставшиеся 116 стихов, соответствующие жанру пасторали, лишены всякого движения, не го¬воря уже об изображении жизни души, и вряд ли могли взволновать поэта.
Ст. 2. Своей жестокостью восток обременял… — Зачеркнут черновой вариант: «Своим жезлом…»
Ст. 3. Но страшный для рабов… — Зачеркнуто: «подданным».
Ст. 3—4. Но страшный для рабов, рабов он трепетал. I/ Не стража и не страх, лю-бовь — защита тропа! — Первоначальное: «Забывши, что любовь, не страх — за-щитник трона, // Своей жестокостью народы ужасал» было зачеркнуто.
Ст. 6. Пускай пред ним простерта полвселенпа… — Последовательно зачеркнуты после «перед ним» определения: «во трепете», «в пыли», «с покорностью».
Ст. 7. Пускай он зрит себя над миром вознесена… — В черновом варианте после «себя» зачеркнуто: «до облак».
Ст. 8. Он сир в душе, и смерть, как тень, за ним стоит! — Зачеркнуто начало стиха: «Тоска в душе его…». Вместо «сир» было «мертв».
Ст. 9. Гнетомыйужасом, гонимый подозреньем… — Стих начинался первоначаль-но с эпитета: «гонимый». После этого стиха зачеркнут еще один стих: «Он мира сладкого нигде не находил».
Ст. 10. Во всем он зрил врага… — Далее зачеркнуто: «везде убийц встречал…»
Ст. 12. О страшная судьба злодея под венцом! — В черновом варианте стих начи-нался так: «О жребий тягостный…»
Ст 14. Угрюмый и <дрожа> блуждал уединенный… — Первоначально глагол «блуждал» имел варианты: «скитался», «бродил».
Ст. 16. Ужасный, сумрачный… — Зачеркнуто определение: «суровый».
Ст. 19. О счастье… — Черновой вариант: «о восторг». Возможно он заменял определение: «сладкое».
Н. Реморова
(«Пришла весна! Разрушив лед, река…») (С. 310)
Автограф (РНБ. Оп. 1. № 78. Л. 6 об) — черновой, ст. 1—24, без заглавия. При жизни Жуковского не печаталось и в посмертные собрания сочинений не входило.
Впервые: Бумаги Жуковского. С. 154. Ст. 1—6.
Впервые полностью: Жуковский и русская культура: Сборник научных трудов. Л., 1987. С. 121—122. Публикация Н. Ж. Ветшевой.
Печатается по тексту этой публикации, со сверкой по автографу. Датируется: предположительно 1806 г.
Небольшой стихотворный фрагмент, посвященный приходу весны, является своеобразным прологом к большому замыслу описательной поэмы «Весна», сопро-вождавшему Жуковского на протяжении 1806—1812 гг.
Замысел поэмы «Весна» не только аккумулирует традицию европейской опи-сательной поэзии, но дает представление об основах творческого мышления Жу-ковского: универсальном и в то же время глубоко оригинальном жизне- и жанро-строительстве.
Подготовительные материалы (планы и конспекты) датируются 1806 и 1812 г. (подробнее см. в разделе «Планы и конспекты» наст, тома), но интерес к описатель¬ной поэме относится уже к начальному этапу творчества, сопровождается осущест-вленными фрагментами замысла: «Опустевшая деревня» (1805), «Вечер» (1806), «Гимн» (1808), «Послание к Батюшкову» (1812), упоминаниями в различных «ро-списях» задуманных сочинений и размыкается в широкий контекст дальнейшего творчества Жуковского (панорамная элегия «Славянка», балладные и идилличе¬ские пейзажи, натурфилософия павловских посланий и др.).
Интерес к описательной поэме включен с самого начала в философию жизни в целом. К 1802 г. относится перевод «Сельского кладбища» с экзистенциальными мотивами жизни и смерти, в это же время Жуковский знакомится с различными об-разцами пейзажной поэзии сентиментализма и предромантизма. Андрей Тургенев
26 ноября 1802 г. пишет, что Жуковский «окружен Греем, Томсоном, Шекспиром, Попе и Руссо! И в сердце — жар поэзии!» (Цит. по: Веселовский. С. 50). А. Н. Весе-ловский отмечает, что «Томсон принадлежит уже к чтениям 1804 года вместе с Saint Lambert, Геснером, Hervey, Bloomfield’oM» (Там же. С. 19). Дневниковая запись от 30 июля 1804 г. запечатлела этот интерес молодого поэта: «Я не переводил, как обык-новенно; читал Сен-Аамберта (…) Потом сделал свой экстракт. (…) После обеда тотчас взялся за книгу, не читал, а перебирал листы в Сен-Аамберте, в Томпсоне, в Геснере, в Гервее, в Блумфильде (…)» (ПСС 2. Т. 13. С. 9). К числу ранних пере¬водов аналогичного характера относится текст оратории Гайдна «Времена года» (автор либретто Ван-Свитген), переведенный Жуковским в 1803 г. См. об этом: Резанов. Вып.2. С. 220.
Одним словом, поэтическое вступление к поэме отразило один из этапов работы Жуковского над описательной поэмой «Весна», поиск стихотворного языка для ее воплощения. Осмысляя европейскую традицию описательной поэмы через чтение и конспектирование французской «Весны» Сен-Аамберта, немецкой — Э. Клей-ста, английской — Томпсона, Жуковский уже в самом начале пытается нарушить поэтический канон. Отказавшись от александрийского стиха, экспериментируя с рифмой и клаузулой, он стремится к созданию особого стихотворного ритма, отра-жающего эмоционально насыщенный стиль его речи. Возникает поэма-послание, поэма-монолог, разрушающая известные каноны дескриптивной поэзии.
Н. Ветшева
(«Давно в Флоренции один любовник…») (С.311)
Автограф (РНБ. Оп. 1. № 12. Л. 46) — черновой, без даты, с заглавием: «Со¬кол. Сказка».
При жизни Жуковского не печаталось и в посмертные собрания сочинений не входило.
Впервые: Бумаги Жуковского. С. 22 (ст. 1—4).
Впервые полностью: Резанов. Вып. 2. С. 492—493.
Печатается по тексту первой полной публикации, со сверкой по автографу.
Датируется: предположительно февраль-март 1807 г.
Автограф находится в «папке со стихотворениями первых годов (1800—1810) литературной деятельности Жуковского» (Бумаги Жуковского. С. 17). По место-положению в рукописи (вслед за стихотворениями «Тоска по милом», «Прогна и Филомела», написанными в конце февраля 1807 г.) можно говорить о датировке данного наброска предположительно февралём-мартом 1807 г.
Сюжетом для этой «сказки» явилась 9-я новелла пятого дня из книги Дж. Бок-каччо «Декамерон», повествующая о любви к знатной даме, монне Джованне юно¬го флорентийца Федериго, пожертвовавшего своим любимым соколом ради этого высокого чувства.
Как установлено В. И. Резановым, для переложения этой новеллы Жуковский воспользовался её стихотворными версиями. Первые десять стихов сказки восхо-
36 — 1368
563
дят к первым 13-ти строкам новеллы французского поэта и баснописца Жана Ла-фонтена (1621—1695) «Le Faukon, nouvelle tiree de Boccace». Начиная с 14-го стиха Жуковский опирался на стихотворную повесть немецкого поэта Фридриха Гаге-дорна (1708—1754) «Der Falke». Подробнее см.: Резанов. Вып. 2. С. 494.
Сравнивая переведённый отрывок с его источниками, исследователь прихо¬дит к выводу о том, что Жуковский «пересказывал» «очень свободно, с большими отступлениями от подлинника». «Возраст мужа, как и возраст’ жены, — замечает Резанов, — домыслы нашего поэта: ни Боккаччо, ни Лафонтен, ни Гагедорн не го-ворят об этом ничего определённого. Свою героиню Жуковский представил слиш¬ком молодою: по новелле она должна была иметь уже сына-подростка, болезнь и смерть которого — центр всех событий новеллы; если бы Жуковский продолжил свою «сказку», ему пришлось бы переделать портрет Камиллы» (Там же).
Интерес Жуковского к стихотворной сказке — дань традиции. Многочислен¬ные образцы этого жанра, в том числе «Душенька» Богдановича, произведения И. И. Дмитриева, обратили взор молодого поэта к этому жанру.
Ст. 1. Давно в Флоренции один любовник… — Вариант: «В славном городе Флорен¬ции…» свидетельствует о первоначальном замысле Жуковского переложить сказку не пятистопным ямбом, а четырёхстопным хореем.
Ст. 2. Одну красавицу любил… — В черновом варианте: «Который девушку одну любил…»
Ст. 3. (…) Плохой же я толковник! — Жуковский в процессе работы отказывается от следующих эпитетов: «Изрядный», «Ну славный».
Ст. 5. (…) Был рад ей в угожденье… — Сначала было:-«Готов был в угожденье // Красавице своей…»
Ст. 17. Улыбка — дар души, румянца свежий цвет… — Характеристика героини имела следующий черновой вариант: «В глазах весь чувства жар, лица прелестный цвет…»
Ст. 19—20. Во всём ~ как журчанье… — Первоначально: «Во всём: и в голосе, приятном, как журчанье», «И в тихой сладости задумчивых очей…»
Ст. 23. Камилла, сей любви Эрастовой предмет… — Промежуточные наброски вы-глядели так: «Камиллы, сей весенний цвет…»; «нежной любви, страстных чувств». У Гагедорна героиню звали Сильвия, у Лафонтена героя — Федерик.
Ст. 26. Супругой верною и видом и душою… — Последний стих, на котором оборва¬лось повествование, претерпел существенные изменения: а) «И — чудо из чудес! — супругой постоянной!»; б) «Была супругою во всём значеньи слова!..»; в) «Супругой верною седого старика, в душе и словом…»
А. Янушкевич
Оберон
(«Где Гиппогриф? Лечу в страну чудес!») (С. 312)
Автографы:
1)РНБ. Оп. 1.№22.Л. 1—4 с об., 5 — черновой, чернилами, ст. 1—80 (10 строф). Единица хранения авторской нумерации не содержит, кроме цифры «I», обозна-чившей лист с началом перевода. В архиве он обозначен как л. 2 (л. 1. — титуль¬ный). При архивной нумерации листы рукописи перепутаны. На титульном листе (л. 1) надпись: «Оберон» и дата под ней: «1811. Декабря 5»; на оборотах лл. 1—4. переписанные, но содержащие новую, значительную правку десять пронумерован¬ных строф; над верхним левым краем 1-й, 3-й, 6-й и 9-й строф проставлены даты: «6 декабря», «7 декабря», «10 декабря» и «11 декабря» соответственно.
2) НБ ТГУ (Описание № 2389) —
