кое-что в медицине, вздумала она сама лечить милого больного, в чем, может быть, напоследок и без рецептов бы успела. Вильгельм принимал охотно все, что ни подавала ему милая рука ее, и выпил бы самый яд, когда бы она того захотела.

Приметив наконец, что лихорадка его прошла, но что любовь к Лизе никогда не пройдет в его сердце, сделался он задумчив, печален. Лиза ежедневно с попечительною нежностью спрашивала его о при¬чине, но напрасно! Никакое лекарство не могло заставить его говорить. Он охотно бы сбросил тяжкое бремя с своего сердца, но ему недоста¬вало на то смелости.

«Безумный юноша! Когда любовь твоя несмела, то прибегни к хитрости. Ты боишься рассердить Лизу? Хорошо! Но кто мешает тебе открыться ей так, как будто бы ты не хотел этого? Разве ты не в лихо¬

* Что бы было с семействами, когда бы мальчики имели такие же сердца, как и девушки?

54

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

радке? Разве ты не можешь бредить? Бред лихорадочного, конечно, не приведет ее в сердце, — попытайся».

Так говорило не знаю что Вильгельму, и Вильгельм прислушивался с удовольствием. Несколько дней бродило в голове его хитрое намере¬ние; он ждал только случая произвести его в действо.

Однажды вечером сидела Лиза у его постели и читала книгу, не знаю какую, только очень скучную, ибо она зевала изо всей мочи.

«Чего ты ждешь еще? Ободрись! Случай хорош!» — шепнула любовь на ухо Вильгельму — и Вильгельм почувствовал мужество Геркулеса в своем сердце.

Вдруг начал он туда и сюда метаться на своей постели и гово¬рить непонятные слова. Лиза взглянула на него. «Что ты, Вильгельм? Не дурно ли тебе?» — Он не отвечал ни слова. Лиза повторила вопрос свой — то же молчание. Она положила книгу, встала, нагнулась к нему и смотрела с беспокойством в лицо его. Щеки его горели — это пока¬залось ей подозрительным; голова его была горяча — это почла она возвращением лихорадки; глаза его ходили кругом, а дыхание было тяжело. Она испугалась; молча и с робостию стояла она подле него и ждала, чтобы показались какие-нибудь признаки.

Вдруг зашевелил Вильгельм губами: «Лиза, — сказал он, не обра¬щая на нее глаз, — милая Лиза!» И тут начал он говорить о замках и хижинах, которые с нею показались бы ему раем. Иногда притворялся он, будто видел перед собою господина Жерома, будто просил его со слезами не презирать его бедности и не отказывать ему в руке Лизы; иногда видел он ее в объятиях другого, плакал и проклинал судьбу свою, стонал и приходил в бешенство.

Лиза была очень испугана. Она хотела бежать и не сходила с места; хотела кричать, просить помощи и — молчала. Вильгельм бредил, не останавливаясь, и так неумеренно, что привлек на себя все ее внимание. С восхищением слышала она признание из уст любезного, тем более что могла слышать его не краснея.

Как скоро наш притворный больной с успехом отыграл свою ролю и без робости обнаружил тайнейшие чувства своего сердца, то пова¬лился он, обессилив, на подушки и посматривал полузакрытыми гла¬зами на Лизу, чтобы узнать, каково действие театрального его искус¬ства. Лиза почла сие обмороком, бросилась к окну за каплями; схва¬тила ложку и думала сосчитать на нее двадцать капель, но она влила туда, по крайней мере, восемьдесят, ибо рука ее дрожала, и она счи¬тала так худо, как будто бы нумерация была для нее то же, что Кан-това «Critik der reinen Vernunft»11. Впрочем, если бы она и заблаговре¬менно пришла в себя, то больной шалун, конечно бы, не получил от

55

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

того никакой пользы, ибо по дороге — от окна к постели — пролила дрожащая рука ее, по крайней мере, три четверти лекарства; с послед¬нею четвертью подошла она к больному и сказала просящим голосом: «Милый Вильгельм!» Тут схватил он, вместо ложки, ее руку, с жаром прижал ее к губам, и только смотрел в глаза ее.

— Ты разольешь капли! — закричала Лиза, смешавшись, но капли были давно разлиты. Вильгельм заботился об них мало; он обхватил обеими руками прекрасную девушку, прижался лицом к ее груди и сказал запинаясь: «Лиза! Прости мне, я не брежу!» — «Что ты, Виль¬гельм?» — «Ах! Я беден! Я не имею ничего, кроме сердца, которое тебя любит!» — «Ты болен!» — «О! До смерти, если ты меня презришь».

Самое лучшее и самое опасное обыкновение немцев есть то, что женщины отправляют должности врачей. Как часто делают чудеса пре¬красные девушки! Но за то, как часто бывают они жертвою своего чело¬веколюбия, и сколько раз больной встанет здоровым, а лекарь стано¬вится больным!

Лиза чувствовала, что крепительные капли были ей нужнее, чем Вильгельму; она бы охотно убежала, но ей недоставало сил вырваться из рук его; она бы охотно стала браниться, но не могла выговорить ни слова, ибо огненные Вильгельмовы губы зажимали рот ее. Обманщик Амур весьма проворно обменял в сию минуту сердца их и с помощью своего волшебства показал им вдали не ужасную пропасть, а прелест¬ный и цветущий сад.

ГЛАВА VI

ШКОЛЬНЫЙ МАСТЕР

Только четыре человека могут назваться счастливыми в свете; для трёх первых счастие проходит скоро-скоро, подобно туману, который издали казался берегом для обольщенных глаз мореходца; оно продол¬жительнее для последнего, если только незваный враг не вмешается в игру. Читатель! Ты хочешь знать имя сих редких счастливцев? Изволь, я скажу тебе. Первые три называются: ослепленный, влюбленный, дитя, а последний — ах! Для чего должен я сказать горестную истину? Послед¬ний есть безумный. Все четверо имеют то сходство между собою, что вся¬кий почитает себя богатым, всякий наслаждается одним настоящим и не думает о будущем. От сего-то сходства называют иногда влюблен¬ных ребенками, ослепленными, безумными, и я ни словом противоре¬чить не буду, когда и моих героев удостоят таких же титулов, потому

5б

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

что это было совершенное ребячество — влюбиться в их лета, ослепле¬ние — открыться друг другу в любви своей и безумство — надеяться счастливой будущности.

Самые смелые надежды Вильгельма не заходили далее школьного мастера. Лиза думала, что любовь придает благородство каждому состо¬янию и делает счастливыми как нищего, так и вельможу; она уже напе¬ред воображала, как будет заниматься хозяйством и смотреть за домом так, как надобно.

Вильгельм, которого лихорадка стала совсем другого роду, каза¬лось, получил нечеловеческие силы с тех пор, как розовые уста Лизы коснулись пламенным губам его. Учители не называли его более зева¬кою; он был самый примечательный, самый прилежный ученик, кото¬рый все понимал с удивительною скоростию и никогда не терял из виду драгоценной своей награды, цели неутомимого своего приле¬жания. Он теперь в шесть месяцев выучивал более, нежели сколько прежде в шесть лет, и оказался на экзамене, в присутствии генерал-суперинтендента Гористопеймуса, с таким успехом, что, несмотря на свою молодость, получил довольно доходное место школьного мастера в деревне Вальдорф!12

С восхищением мореходца, который, сражаясь несколько недель с голодом и бурею на непостоянном море, вдруг видит цветущий пло¬доносный берег, полетел Вильгельм домой обрадовать неожиданною вестию немощного отца своего, хотя и не определено было доброму старику наслаждаться плодами сыновнего прилежания, ибо он умер спустя несколько недель после того, но за то он до самой последней минуты своей веселился надеждою на старости жить спокойно, управ¬лять хозяйством своего сына, и иногда — во время отсутствия госпо¬дина учителя — учить ребятишек читать в школе. Посреди сих веселых надежд заснул Ганз Визе, и, может быть, это для него же лучше, ибо фантазия обыкновенно пишет al fresco13 свои картины; вблизи никогда не должно смотреть на них.

Само по себе разумеется, что Вильгельм, не получивши нового чина, тотчас отправился из отцовского дому к господину Жерому; однако ж он не преминул прежде оправить несколько свое платье и попудрить немножко передние волосы, которые во время экзамена замочились потом. На улице не видал он и не слыхал ничего, шел, уставя глаза в землю, разговаривал много сам с собою, и улыбка, которая часто появ¬лялась на губах его, показывала ясно, что это был не Гамлетов монолог.

— Сердечно рад! — сказал господин Жером, узнавши о счастии сво¬его воспитанника, — благослови тебя Бог, сын мой! — Щеки Лизины вспыхнули; она готова была кинуться на шею к милому юноше; слово

57

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

сын мой, произнесенное отцом ее, возбудило тысячу веселых надежд в ее сердце.

Вильгельм должен был остаться обедать. Он сидел в безмолвной радости, не трогал ничего, насыщал только взоры, и когда старик налил в стакан вина и сказал ласково: «Будь счастлив, господин Визе!», то глаза Лизы наполнились слезами; она принуждена была встать под предлогом какого-нибудь дела, чтобы не приметили ее смущения.

Обыкновение пить за здоровье и хорошо, и худо: худо, когда оно не иное что, как пустая церемония при столе высокопревосходительных господ, ибо тогда теряет оно свою цену; хорошо, прекрасно, когда в кругу откровенности, за чашею вина торжествуется семейственная, все¬общая радость, когда сердца разгорячены добрыми чувствами, когда в глазах старца навертываются слезы и юноша говорит с ним в один голос: «Да благословит Бог обычаи отцов наших!»

ГЛАВА VII

КАК БЫТЬ, ТЕРПИ!

Чрез несколько дней после радостного сего происшествия носиль¬щик Ганз Визе, сбросив свою жизненную ношу, отправился к своим предкам, и Вильгельм, оросив сыновними слезами отцовскую могилу и вступивши в законное наследство, которое состояло из темно-синего праздничного кафтана с алым камзолом, пошел весело в Вальдорф. Он нашел там прекрасное, живописное местоположение, веселый домик, в котором жила добренькая старушка, жена покойного школьного мастера; огород с разными садовыми овощами, беседку из акаций и жасминов, десятины три земли, луг, добрых, честных поселян и прямо¬душного священника.

Все соответствовало его желаниям и надеждам; и, радуясь как ребе¬нок, вступил он в свое маленькое хозяйство. Старая вдова его предше¬ственника трепетала сперва от прибытия нового учителя; ибо она боя¬лась, чтобы не выгнали ее из маленькой хижины, в которой жила она более тридцати лет спокойно. Но страх ее был напрасен. «Останься со мной, старушка! — сказал Вильгельм, — я буду кормить тебя до самой смерти». Он думал о Лизе; она не знает хозяйства, старуха будет учить ее и пособлять ей: старуха умеет варить кушанье, и когда я приду от венца с невестой, то встретит она нас с сладким пирогом, а Лиза сладкие пироги очень любит; тогда стол будет накрыт в ясминовой беседке14, а