Мотивом времени идущего и ожидаемого завершается произведение.
В «Мыслях на кладбище» (в сравнении с «Мыслями при гробнице») Жуковский отказался от использования античной мифологии. Явственнее ощущается влияние оссианической традиции, что проявилось в динамизме и драматической напряжен-ности описаний («Молчание, одеянное мраком, величественно несется по земле», «луч (…) тихо несется долу»).
Меланхолическое звучание достигается музыкальной организацией текста, созданием монотонного, но одновременно эмоционального звучания. Небольшой по объему текст разделен на 13 абзацев, каждый из которых включает от двух до четырех предложений, повторяющихся по своей синтаксической конструкции или отдельным элементам ее. Развитие же интонации всего текста строится на движении по восходящей линии: от спокойного повествовательного описания (в первом-шестом абзацах) к эмоционально приподнятому, драматически торже¬ственному тону, создаваемому вопросами, восклицаниями (в седьмом — двенад¬цатом абзацах). Последний абзац, величиной всего в одну строку, составлен из двух предложений: восклицательного («Спите, сыны тления!») и кончающегося много¬точием («еще не время…»). Двойная тональность финала с угасающей интонацией, возвращающей к началу текста, замыкает его как единое целое и выявляет фило¬софский драматический смысл всего произведения.
Э. Жилякова
Истинный герой
(«Последний луч зари угас на западе…») (С 42)
Автограф: ОПИ ГИМ. Ф. 281. Оп. 2. № 40. Л. 11—11 об.
Впервые: УЗ. Труды воспитанников Университетского благородного пансиона. М., 1800. Кн. 1. С. 160—162 — напечатано под № XXV с подписью в конце текста: «В. Жуковский».
В прижизненные собрания сочинений не входило.
Печатается по первой публикации.
Датируется: начало 1800 г. — на основании времени первой публикации.
Произведение морально-философского и дидактического содержания, разви-вающее нравственные и эстетические принципы сентиментализма: утверждение внесословной ценности личности, идеи бессмертия души, отказ от возвеличивания людей, прославившихся жестокостью и злодейством, и противопоставление им истинного «друга человечества» — того, «кто имеет сердце, кто любит добродетель».
ПРИМЕЧАНИЯ
В. И. Резанов утверждает обусловленность такой концепции героя у Жуковского влиянием на него идей И. В. Лопухина (см.: Резанов. Вып. 1. С. 64—65). Близкую к этой трактовку образа героя, «бранного витязя», скорбящего о человечестве и любя-щего добродетель, Жуковский давал чуть раньше, в своей речи на Акте в Универ-ситетском благородном пансионе, произнесенной 14 ноября 1798 г. Лирической параллелью к прозаической статье «Истинный герой» является стихотворение того же 1800 г. «Герой», в котором высочайшая добродетель и истинное геройство также связываются воедино. Комментатор «Героя» в настоящем издании Полного собрания сочинений и писем Жуковского даже называет статью «Истинный герой» конспектом-планом данного стихотворения (Т. 1. С. 431). Идеи и сам образ геро¬ической личности, найденные в «Истинном герое», перейдут в переводы Жуков¬ского 1800-х гг. из Коцебу, Флориана, Сервантеса и в его более позднюю прозу.
«Истинный герой» состоит из двух частей. Открывается элегическим по содер-жанию и форме описанием природы — картины наступившей ночи — и состо¬яния лирического героя-повествователя, созерцающего мир и обелиск с надписью: «Победителю». Описание природы отличается повышенной суггестивностью, стремлением запечатлеть природу в ее длительности и изменениях, использова¬нием сентиментального канона: «последний луч зари угас на западе» (предложение предвосхищает поэтическую строку из стихотворения «Вечер»: «Последний луч зари на башнях умирает»); тишина, спустившаяся на крыльях на землю; «луна в кротком сиянии катится по синему своду небес», «лучи ее осребряют верхи дубов».
Начало второго абзаца мелодическим рисунком (четыре ударных слога ямбиче-ского типа) подхватывает концовку предыдущего абзаца, и через мелодию волна восхищения природой накрывает и размышления повествователя, обращенные к переживанию ложных подвигов и истинной добродетели людей.
Вторая часть (пять абзацев) написана в форме ораторской речи с ориентацией на одическую традицию, восходящую к творчеству русских поэтов — классицистов. Для повествования характерны многочисленные восклицания, вопросы, обра¬щения, архаическая и торжественная лексика.
Э. Жилякова
1800
Мальчик у ручья, или Постоянная любовь
(«Вильгельм сидел у ручья под березою») (С. 43)
Автограф неизвестен.
Впервые: Мальчик у ручья, или Постоянная любовь. Повесть г. Коцебу. Перевод с немецкого. М.: Университетская типография, 1801. Т. 1: Кн. 1—2.; М.: Сенатская типография, 1801. Т. 2: Кн. 3—4.
В прижизненных изданиях: Мальчик у ручья, или Постоянная любовь. Сочинение г. Коцебу. Перевод с немецкого. М.: типография С. Селивановского, 1819. Т. 1—2: Кн. 1—4. (Ц. р. от 4 ноября 1818). Тексты идентичны.
В прижизненные собрания сочинений не входило.
Печатается по тексту 1819 г.
Датируется: лето 1800 г.
//б
ПРИМЕЧАНИЯ
«Мальчик у ручья, или Постоянная любовь» представляет собой перевод романа А. Коцебу (А. Kotzebue, 1761—1819) «Geprufte Liebe». Выбор Жуковским назван¬ного романа для перевода, на первый взгляд, может показаться вполне случайным, вызванным внешними обстоятельствами: заказом книгопродавца, финансовыми затруднениями начинающего поэта. К. Зейдлиц в своей книге «Жизнь и поэзия Жуковского» сообщает: «В Пансионе содержали Жуковского М. Г. Бунина и П. Н. Юшков, но карманных денег ему давали мало. Он должен был умножать их своими литературными трудами. Очень кстати пришлись ему требования книго¬продавцев на (…) переводы с немецкого, с французского» (Зейдлиц. С. 21; см. также: Семенко. С. 7—8).
«Мальчик у ручья» действительно был выполнен Жуковским по заказу книго-продавца и призван был удовлетворить читательский спрос. «Теперь в страшной моде Коцебу, — писал Н. М. Карамзин в 1802 г. в статье с весьма примечательным названием «О книжной торговле и любви к чтению в России», — наши книгопро-давцы требуют от переводчиков (…) Коцебу, одного Коцебу! Роман, сказка, хорошее или дурное — все одно, если на титуле имя славного Коцебу» (ВЕ. 1802. Ч. III. С. 60—61; см. также «Письма русского путешественника», в частности, письмо от 2 июня, в котором Карамзин замечает: «Коцебу знает сердце», или письма Карам¬зина к И. И. Дмитриеву (например, от 14 июня 1792 г.).
Известно письмо А. Ф. Мерзлякова к Жуковскому (1802 г.), свидетельству¬ющее о широком интересе обоих, а также многих их друзей и знакомых к Коцебу: «Коцебу! — Ох, этот Коцебу! Что мне с ним делать. Только три книжки дома, прочие Александр Иванович (Тургенев. —И. А.) роздал и не знаю, как их взять. (…) Итак, подожди, мой любезный; как скоро возьму, так и доставлю» (РА. 1871. Стлб. 0135). А. Ф. Мерзляков и был, по-видимому, посредником между Жуковским и книгопро¬давцем И. Зеленниковым, поощряя начинающего поэта к переводам из Коцебу (см. письма А. Ф. Мерзлякова к Жуковскому в: РА. 1871. Кн. 2. Стлб. 0139—0140).
По выражению В. И. Резанова, «крайне мало оригинальный писатель», Коцебу четко улавливал и концентрировал в своих произведениях достижения сентимента-листской литературы, находящие горячий отклик у массового читателя. Он удачно воспроизводил многие принципы элитной литературы, ориентируя их на массовое сознание. «Во всей всемирной литературе искал он своей добычи; Вольтер, Мольер и все французские комики, Гольдони, Гоцци, поэты Sturm-und-Dranga, Гёте и Шиллер, Шредер и его английские образцы — были им использованы; в биогра¬фиях, характеристиках, романах, новеллах, умел он находить черты, которыми и наделял своих героев» (Резанов. Вып. 1. С. 278). Жуковскому же, как справедливо отмечает С. С. Аверинцев, несовершенство оригинала было, если так можно выра¬зиться, даже необходимо, оно «требовалось (…) для того, чтобы оставалось место для нового творческого порыва к совершенству, которое предуказано оригиналом, но которого еще нет на свете» (Аверинцев С. С. Поэты. М., 1996. С. 141). Эти слова, сказанные исследователем о Жуковском — переводчике поэзии, по его же утверж¬дению, «касаются не только поэтического перевода» (Там же; некоторые замечания о Коцебу в России, о переводах Жуковского из Коцебу, а также о других переводах этого автора на русский язык в конце XVIII — начале XIX в. см.: Резанов. Вып. 1. С. 284—292, 301—306).
«Мальчик у ручья» органично вписывается в раннее творчество Жуковского, в логику его развития и демонстрирует первые попытки писателя овладеть стили¬
ПРИМЕЧАНИЯ
стическими и жанровыми приемами сентиментальной повести, обратив ее при этом к массовому читателю.
Первое издание перевода появилось в 1801 г., когда в России, строго говоря, не было библиотек «публичного» типа. Книга разошлась по нескольким десяткам читателей. В списке «благоволивших подписаться» на нее, приводящемся в конце кн. 4 (с. 219—234), — 157 человек. Некоторые из них подписались на 2 и даже 3 экземпляра. Среди подписавшихся — М. Г. Бунина, А. А. Алымова, Е. А. Прота¬сова, а также, что очень показательно, Н. М. Карамзин. Открывался первый том посвящением И. Зеленникова: «Особам, подписавшимся на сию книжку, от изда¬теля посвящается». Закрывалось издание списком сочинений Коцебу, прода¬ющихся в книжной лавке Москвы у купца М. Глазунова (12 названий). Второе издание романа вышло в свет в 1819 г., в год смерти Коцебу, под тем же назва¬нием, вновь без указания имени переводчика, так же, как и раньше, в 2-х томах (в 4-х книгах). Во 2-м изд. сохранен курсив, фиксация конца и начала книг. Текст романа в нем, как и в первом издании, предваряется «Посланием к Д* (И. И. Дмитриеву)» Н. М. Карамзина, правда, без указания на «Аглаю». Что каса¬ется разночтений, то, как показывает выборочное сличение изданий, во 2-м изд. нет ни языковых изменений, ни изъятий, ни лексических, ни формальных замен. Встречаются случаи изменения пунктуации. Однако настаивать на том, что эти изменения внесены самим Жуковским, весьма проблематично. Никаких сведений о возвращении Жуковского к работе над «Мальчиком у ручья» в связи с его вторым изданием нет.
В первую очередь привлекает внимание название перевода, по поводу кото¬рого недоумевал еще К. К. Зейдлиц в своей монографии о Жуковском: «В 1801 г. он перевел роман Коцебу «Die jtingsten Kinder meiner Laune», который он назвал неизвестно почему, — «Мальчик у ручья»» (Зейдлиц. С. 21). Здесь требуется несколько уточнений. Во-первых, переведенное Жуковским произведение назы¬вается «Geprtifte Liebe», Зейдлиц же указывает сборник, в состав которого оно вошло (Kotzebue А. Die jungsten Kinder meiner Laune. Leipzig, 1795—1797. T. 4, 6). Во-вторых, приведем полное название перевода Жуковского: «Мальчик у ручья, или Постоянная любовь. Повесть г-на Коцебу. Перевод с немецкого».
Заглавие перевода находится в соответствии с распространенной сентимен-талистской традицией — оно двойное. К названию подлинника — обобщенно-абстрактному заголовку «Постоянная любовь» — переводчик прибавил свое, возникшее, впрочем, «по поводу чужого»: «Мальчик у ручья» — это расширенное название первой главы «Geprtifte Liebe». Таким образом, в название оказались вынесенными ключевые для сентиментализма понятия, раскрывающие основную идею перевода, — природа, человек и его чувства.
Кроме того, примечательно стремление и автора, и переводчика опреде¬литься в жанровом отношении уже в заглавии произведения — отсюда подза¬головок «повесть». Так названо большое по объему, по количеству действующих лиц и сюжетных линий произведение, являющееся своего рода roman d’aventures. Это лишний раз доказывает, что в России начала XIX века до полного признания романа было далеко, хотя жанр достиг своего расцвета в западной литературе уже в последнюю треть XVIII века. Кроме того, следует учитывать и синкре¬тизм мышления как важнейшую черту русского общественного сознания начала XIX века в целом и первого русского романтика, в частности.
/У,7
ПРИМЕЧАНИЯ
Характер перевода