все ищем пути к счастию: он в добродетели» (Там же. С. 227) — эти изречения Жуковского определяли его философию счастья и отразились в речи.
1 …тысячи пилигримов бегут за счастием… — Очевидна перекличка с заглавием поэмы М. М. Хераскова «Пилигримы, или Искатели счастия» (М., 1795), которая имеет следующий эпиграф: «Все люди пилигримы, // Которы на стезе слепой фортуны зримы…»
2 …фантомом, который от них беспрестанно скрывается… — Как установил еще В. И. Резанов, эти слова — почти точная цитата из «Разговора о счастии» Карамзина (Резанов. Вып. 2. С. 190). Ср.: «Филалет. Я помню слова одного философа. «Есть ли счастие?» — спросил у него любопытный человек. «Люди с начала мира ищут его и по сие время не нашли, — отвечал он, — следственно…» «Следственно, его нет?» — сказал любопытный. «Однако ж, — продолжал мудрец, — если бы оно было не что иное, как пустой фантом, то люди давно бы уже перестали искать его; но как они все упорствуют в своих мыслях, и все ищут, то надобно…»» (Карамзин Н. М. Сочи¬нения: В 2 т. Т. 2. С. 191).
3 …адамантовыми цепями… — адамант — упоминаемый впервые у Гесиода мифический металл, сталь, которая по своей твердости служила будто бы мате¬риалом для различных орудий, употреблявшихся богами, в том числе для оков Прометея.
4.. .ты хочешь уничтожить горести, но счастие без них не существует… — подобную мысль в «Разговоре о счастии» развивал Н. М. Карамзин. Еще отчетливее он выразил ее в «Послании к Александру Алексеевичу Плещееву» (1794): «Тот в мире с миром уживётся // (…) Тому сей мир не будет адом; // Тот путь свой розой осветит // Среди колючих жизни терний, // Отраду в горестях найдёт…» (Карамзин Н. М. Избр. соч.: В 2 т. Т. 2. С. 44).
5 …жизнь была бы жестока и единообразна ~ с которою сливается унылое небо… — как указал В. И. Резанов, «подобные мысли не впервые высказывает здесь Жуков-ский» (Резанов. Вып. 2. С. 193). Так, А. Ф. Мерзляков в письме к Жуковскому от 7 сентября 1800 г. напоминает ему: «Вспомни свои наставительные слова: что бы была твоя жизнь без этого непостоянства, без этой безумной пылкости, без этой ветрености? Степью, в коей глаза наши ничего не видят, ничего не встречают, кроме неба отдаленного, безмолвного, которое сливается с горизонтом…» (РС. 1904. Май. С. 446. Курсив автора).
6 …моё счастие во мне… — концепцию счастья как самоусовершенствования Жуковский четко сформулировал во время чтения «Философских замечаний к трак-тату Цицерона «Об обязанностях»» (начало 1800-х г). На страницах этого сочинения он записал: «Человеческое счастие есть продолжающееся всегда или почти всегда приятное ощущение бытия своего. Такое счастие в нем самом, а не в предметах. Следовательно, он должен заниматься больше собственным образованием, нежели стремиться за внешними предметами. Чувство радости и неудовольствия заключа¬ется в самом человеке, а не в предметах, следовательно, он должен быть главным предметом собственного образования. Искать счастия в самом себе. Человеческое совершенствование почитаю счастием» (Philosophische Anmerkungen und Abhand¬
/,66
ПРИМЕЧАНИЯ
lungen zu Cicero’s Buchern von den Pflichten. Von Christian Garve. Wien, 1787. Bd. 1. S. 14—15. Курсив Жуковского. Текст публикуется впервые). См.: Описание. № 1072.
7 …подадим друг другу руку, и пускай вихрь времени влечёт нас, куда хочет. — К этим словам Жуковский сам сделал примечание: «Подадим друг другу руку и пр. из «Писем русского путешественника»». Эти слова в письме из Женевы от 1 декабря 1789 г. из «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина звучат так: «Друзья мои! дайте мне руку, и пусть вихрь времени мчит нас, куда хочет!» (Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 167).
А. Янушкевич
Ильдегерда, норвежская королева
Героическая повесть («Кто ты, героиня, одаренная духом Одина…») (С. 221)
Автограф неизвестен.
Впервые: Королева Ильдегерда. Повесть г-на Коцебу. Ч. I—II. М.: Губерн¬ская типография у А. Решетникова, 1801.
8 прижизненные и посмертные собрания сочинений не входило. Печатается по тексту первой публикации. Датируется: 1801 г.
Оригинал — «Ildegerte, Konigin vor Norwegen. Historische Novelle» (Revel; Leipzig, 1788). Как сообщает В. И. Резанов, роман Коцебу представлял собой свободное подражание роману Ле Нобля «Ildegerte, reine de Norvege ou Tamour magnanime» (Paris, 1693). См.: Резанов. Вып. 1. С. 307. Резанов же и атрибутирует данный перевод Жуковскому, приводя две следующие записки Мерзлякова к писа¬телю: «Вот Ильдигерда. Дни четыре как она у меня, — но с кем послать к тебе?» и «Переводи, переводи скорее и будь уверен, что все с рук сойдет (…) Завтра увижусь с Зеленниковым (московский книгоиздатель, для которого Жуковский перевел «Мальчика у ручья». — И. А.) и скажу ему последнее слово» (Резанов. Вып. 1. С. 277).
В тексте легко найти выражения и конструкции, знакомые нам по произведе¬ниям и переводам Жуковского (напр., «Края восточных облаков позлатились» (ср. в «Вечере»), «неизъяснимое чувство», «солнце погрузилось в недре вод», «приближился час», «слезящий взор» или «Кто ты, непонятная?» — такая реплика неоднократно встречается даже в поздних произведениях Жуковского, напр., в сцене встречи Одиссея и Пенелопы), что может служить косвенным обоснованием авторства перевода «Королевы Ильдегерды».
В основу сюжета «Королевы Ильдегерды» положены события из легендарной истории Дании, Норвегии и Швеции. Военно-историческое повествование, сцены, передающие национально-исторический колорит, переплетаются здесь с изобра-жением личных судеб героев, которые последовательно связываются с судьбой государства, нации. Жуковского привлекает к повести Коцебу, если судить по времени работы над переводом, по характеру перевода, по контексту творчества переводчика, несколько моментов. Прежде всего, это — историческая тема «Ilde-gerte, Konigin von Norvegen».
30-5108
ПРИМЕЧАНИЯ
Пробуждение интереса к истории, русской и всемирной, как указывает иссле-дователь, «относится к самому началу пути Жуковского» (Канунова Ф. 3. Русская история в чтении и исследованиях В. А. Жуковского // БЖ, I, 400. См. также: АбТ. Вып. 2. С. 265 и далее). Уже ранние прозаические произведения Жуковского, и среди них в первую очередь следует назвать «Ильдегерду», позволяют не только в целом подтвердить интерес писателя к истории, но и проникнуть в природу этого интереса, в своеобразие его понимания историзма. Уже тема выбранной для пере¬вода повести, ее проблематика, сюжетно-композиционный строй свидетельствуют о представлении Жуковского об истории как о постоянном изменении в жизни отдельного человека и всей нации.
Сюжет исторической повести «Ильдегерда» отличается многособытийностью (в этом плане он вполне сопоставим с романным сюжетом «Мальчика у ручья») и главное — необычайной динамичностью (и именно жанр повести играет здесь свою роль: краткость рассказа требует динамики). Примечательно, что в переводе точно воспроизведен весь сложнейший ход событий. Интересно и то, что здесь соблюдена их прямая хронологическая последовательность. Время в исторической повести (и в подлиннике, и в переводе) линейное. Как известно, именно идея линейности истории сыграла ведущую роль в историческом сознании конца XVIII — начала XIX века, будучи органически связанной с культурой эпохи Просвещения и пред-романтизма (См. об этом: Лотман Ю. М. Идея исторического развития в русской культуре конца XVIII — начала XIX столетия //Лотман Ю. М. О русской литера¬туре. СПб., 1997. С. 285 и далее).
Источником всепроникающей динамики в исторической повести об Ильде¬герде являются не столько общественные проблемы или политика, сколько стол¬кновение нравственных основ бытия: добра и зла, верности и предательства, чести и коварства, любви и ненависти и т. д. Судя по переводу, Жуковский акцентирует мысль о том, что история и нравственность — две вещи неразрывные. Потому в центре исторической повести у Жуковского, как и в исторических повестях Карам¬зина, оказываются не исторические события как таковые, а отдельные личности, их мораль и психология, страсти. Причем, внимание в переводе явно сосредо¬точено на главной героине, Ильдегерде, в которой Жуковский видит героиче¬скую личность. Именно в связи с таким пониманием ее образа переводчик вносит характерное уточнение в жанровое определение повести: не «историческая», как у Коцебу, а «героическая».
Все средства характеристики Ильдегерды, начиная от ее портрета и поступков и кончая прямыми авторскими оценками, ее положением в системе героев, направ¬лены на создание образа идеальной личности. Перед нами высоконравственный человек, отличающийся целостностью, гармонией внешнего и внутреннего, личного и общественного. Однако при этом Жуковский явно отталкивается от традиционного для высоких классицистических жанров образа героя. Работа пере¬водчика направлена на преодоление абстрактности, условности образа героической личности, и в связи с этим в Ильдегерде подчеркиваются весьма примечательные качества: она добра, искренна, способна преданно и нежно любить, тонко и глубоко чувствует окружающий мир, голос ее совести всегда сливается с голосом ее сердца. Все это — комплекс идей, связанных с просветительской, сентименталистской, карамзинской концепцией человека, согласно которой общественный пафос пони¬мания личности развертывается в сторону его сердечного звучания. Гражданский
468
ПРИМЕЧАНИЯ
долг, ответственность человека перед обществом — эти идеи обогащаются в пере-воде Жуковского принципами гуманизма. Важнейшим критерием истинного героя у Жуковского является чувствительность, способность Ильдегерды быть «другом человечества». В этом плане прозаический перевод «Ильдегерды» встает в один ряд с таким ранними оригинальными (стихотворными и прозаическими) произведе¬ниями Жуковского, как «Добродетель», «Герой», «Истинный герой». Опыт работы над «Ильдегердой» нашел впоследствии свое отражение в «Вадиме Новогород¬ском», «Вильгельме Телле».
Сентименталистский, карамзинский пафос определил особенности пере¬вода Жуковским «героической повести». Сохраняя и точно передавая все сцены, характеризующие Ильдегерду как мужественную защитницу своего народа, пере-водчик обращает особое внимание на изображение ее внутренней жизни, подчер¬кивая ее женское начало. Стремясь глубже раскрыть внутренний мир героини, Жуковский освобождает повествование от излишней «бурности», гиперболизма и напыщенности в изображении душевного состояния Ильдегерды, что было столь характерным для Коцебу, типичнейшего представителя так называемой триви¬альной литературы («смотрела пылающим взором» у Жуковского переведено как «слезящий взор ее обратился», «соловей жаловался отдельными тоскливыми звуками» — «соловей запел унылую томную песнь», «поднимающийся шар луны» — «восстающая луна», «страшное предчувствие» — «горестное предчувствие»).
Оссианический тип повествования дал выход интересу к национальному и исто-рическому тону рассказа. Неслучайно Жуковский очень точен в передаче всех сцен, создающих исторический национальный колорит повести. В перевод вошли все имеющиеся в оригинале эпически развернутые описания событий, предметов.
В стилистическом отношении переводчик обращался с оригиналом доста¬точно свободно. Прежде всего, весьма радикально был изменен синтаксис: исчезли, например, многие восклицания и повторы, видимо, избыточные с точки зрения переводчика.
Изменения, внесенные переводчиком в текст, не ограничиваются синтаксисом и заменой отдельных слов. Устранены почти все элементы открытой литературной полемики, упоминаемые Коцебу имена писателей, цитаты и проч. Возможно, это произошло под влиянием рецензии на немецкий оригинал «Ильдегерды», в которой говорилось: «Северная мифология хорошо использована, но с ней странно контрастируют ссылки на Лессинга, Монтескье, выпады против Мейнерса, Бюшинга и притча о злорадстве дьявола, который смотрит на грехи верующих» (ADB. 1790. № 95/2. S. 479; текст рецензии приведен