после обеда поведу я ее в поле и покажу все наше богатство. В огороде

58

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

есть яблоки; они, конечно, не хуже тех, от которых я переломил ногу; а салат, верно, полюбится маленькому Малъбругу.

С такими сладкими надеждами засыпал он каждый вечер, до тех пор покуда не обжился хорошенько в новом своем жилище и покуда все, по его мнению, не было готово к принятию невесты. В одно утро отпра¬вился он с сильно трепещущим сердцем в город, придумывал и переду¬мывал дорогою, как бы хорошенько изъясниться и тронуть Жеромово сердце, и забыл все, как скоро дрожащею рукою повернул замок у две¬рей его.

— А! Здорово, господин Визе! — сказал старик, — каково пожива¬ешь, каково идут дела твои?

— Слава Богу, господин Жером! Помаленьку! Доход мой хорош. Г. Жером. Радуюсь! Садись-ка.

Вильгельм. Теперь остается мне жениться.

Г. Жером. Жениться? Ты уже и о женитьбе начинаешь думать? Ну! Не худо, в час добрый! Только смотри, не суйся в воду, не испытавши броду; выбери хорошую, богатую невесту.

Лиза подслушивала у дверей и едва дышала; косынка на груди ее колебалась сильно, и одним только волнением своим показывала, что она не статуя.

Вильгельм (дрожащим голосом). Ах, господин Жером, на что мне богатство. Искусство быть богатым есть искусство желать малого, а я, благодаря Бога, всем доволен! Все равно, кто бы ни была моя жена, только бы она меня любила.

Г. Жером. Без сомнения; да ты сам молодец изрядный и найдешь много девушек, которые тебя полюбят.

Вильгельм (опустив глаза и повертывая шляпу). Я, я уже нашел одну…

Г. Жером. Право? Поздравляю! Позови же меня на свадьбу.

Вильгельм. Она, она называется — Лизою.

Господин Жером. Лизою? Радуюсь! И моя дочь Лиза.

Вильгельм. Господин Жером! Господин Жером! Вы мой благоде¬тель! Вы вывели меня в люди, сделали меня человеком: кончите нача¬тое — выдайте за меня Лизу!

— Что? Что? В уме ли ты? (Трубка выпадает изо рта его.) Вильгельм схватил руку старика, осыпал ее поцелуями, обливал

слезами и сказал запинаясь: «Лиза меня любит…»

— Глупо она делает, когда тебя любит, — сказал старик, пришедши немного в себя от прежнего удивления, — вы обя глупы и неосторожны. Хоть я и не люблю пустяков, но должно быть порядку в свете. Пусть ровный ищет ровного; к тому ж я католик, а в супружестве различие религий ни к чему не годно; одним словом, хотя я не виню тебя за

59

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

то, что ты загляделся на Лизу, ибо у ней личико изрядное, но советую выгнать этот вздор из головы и не платить мне за благодеяния мои неблагодарностию.

В первый раз в течение семи лет намекнул Г. Жером о благодеянии; тем сильнее подействовало это на Вильгельмово сердце. «Неблагодарно¬стию, — сказал он, всасывая дрожащими губами покатившиеся слезы, — Боже избави меня от неблагодарности!» Он обеими руками сжал свою шляпу, посмотрел горькими глазами на небо и сказал: «Я буду несчаст¬лив, но, Боже, избави меня от неблагодарности!»

С сими словами пошел он к дверям. Старик был тронут; сожале¬ние говорило ему в пользу его воспитанника, но глас рассудка загре¬мел: нельзя быть иначе, и он отпустил бедного Вильгельма без всякой надежды.

Когда Вильгельм отворил дверь, то увидел Лизу, которая лежала на пороге и рыдала. От порога приползла она к ногам отца своего; она не могла говорить, но глаза ее выражались таким нежным, трога¬тельным языком, который был весьма понятен родительскому сердцу. Г. Жером должен был вооружиться всем своим мужеством против силь¬ного, немого красноречия своей дочери. Он сражался и победил, ибо причиною непреклонности честного старика было не различие состоя¬ний и религии, а нечто другое, в чем он сам стыдился признаться.

Роскошная жизнь, употребленная во зло доверенность расстроили все дела его; с некоторого времени думал он о средстве поправить свое состояние и надеялся его поправить, выдавши дочь свою за одного молодого богатого фабриканта, который недавно поселился в Л* и, казалось, находил Лизу по своему нраву.

Как ни часто браним мы людские предрассудки, но все им следуем, и все стараемся прикрыть ими дела свои. Интерес и страсть суть тай¬ные колеса машины; предрассудок только кукла, двигающаяся пред нашими глазами. Итак, не сердись, читатель, на толстого человека; он сделал то, что бы многие на его месте сделали: он жалел о бедных несчастливцах и советовал им терпеть.

ГЛАВА VIII

СОЛДАТ

Много добродетелей, о которых мы ничего себе представить не можем. Много, сказал я? Нет, может быть, все! Климат, темперамент, возраст производят здесь святого — там злодея. Если остиндец, которому

6о

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

плодородная земля сторицею возвращает посеянное им пшено, благо-творительнее финна, достающего из камней, в кровавом поте лица сво¬его, бедную свою пищу, то это еще не добродетель. И если г. Жером в шестьдесят лет был сам столько же терпелив, сколько и другим быть советовал, так сим был он обязан простывшей, сгущенной своей крови, которая перестала уже кипеть и текла медленно в его жилах.

Существо юноши состоит из желаний и надежд; существо старца из привычек: юноша может по произволу переменять свои желания и надежды; старец привязан к привычкам своим так, как устрица к своей раковине; оторви его от них, и он умирает. Господин Жером чувство¬вал, что спокойная жизнь, хорошие стол и стакан доброго вина для него необходимы; Вильгельм был не в силах удовлетворять его при¬вычкам, и он твердо настоял в своем отказе.

Вильгельм расстался с Лизою точно так, как юность расстается с жизнью: посреди содроганий и стонов. «Ах! Для чего я не носиль¬щик?» — закричал Вильгельм и бросился из дверей. «И тогда бы я одного тебя любила!» — стонала горестно бедная Лиза. Напрасно ста¬рый Жером прилагал все старание, чтобы ее рассеять. Он гулял с нею в саду — там лежал Вильгельм под яблонею; он прохаживался по лугу — тут Вильгельм бросался для нее в реку; созывал гостей — ах, на конце стола сиживал Вильгельм; дарил ей новое платье — Вильгельма нет, для кого наряжаться? Волосы ее были в беспорядке, цветы не поли¬вались, и маленький Мальбруг умирал с голоду. Она перешла из своей спальни в горницу, где лежал больной Вильгельм. Тут часто сидела она на постели, где он первый раз поцеловал ее, и смотрела неподвиж¬ными глазами на пол, где еще видны были красные пятна от распле¬скавшихся капель.

Вильгельм возвратился в свою деревню с горьким равнодушием ко всему, что называлось человечеством. Добрая старушка, его хозяйка, приготовила было ему любимый пирог его, но он, не отведав, отдал его собакам. Он пошел в поле и улыбался, видя, как червь точил зеленые колосья. Гулял по саду и радовался, что некоторые цветы поблекли на яблонях. Невзначай поглядел он вверх и увидел ястреба, который ута¬щил цыпленка со двора его, и закричал: «Браво!»

Сложив руки, нахлучив на глаза шляпу15, потупив голову, и не видя ничего вокруг себя, ходил он скорыми шагами около деревни; вдруг услышал он неподалеку от себя жалобный голос: это вывело его на минуту из бесчувствия; он приподнял шляпу и увидел плачущую кре¬стьянку, которая в отчаянии ломала свои руки. Вильгельм, доселе неж¬ный, добродушный, чувствительный, всегда готовый помогать несчаст¬ным, Вильгельм теперь не захотел и спросить плачущую о причине ее

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

горести. «Верно, какие-нибудь пустяки! —думал он. — Кто-нибудь обо¬крал ее, или скот ее попадал — безделка!» Он хотел пройти мимо.

— Ах, господин учитель! Господин учитель! — кричала бедная жен¬щина, — помоги мне ради Бога!

— Бог тебе поможет! — сказал Вильгельм с неудовольствием.

— Ах, безжалостные наборщики! Они взяли у меня последнего сына! «Наборщики?» — как молния, блеснуло сие в душе Вильгельма.

— Где? Где они?

— Там, в харчевне. Ах, Боже мой! Я никогда не увижу бедного моего Генриха! Он слаб здоровьем и не выдержит солдатских трудов!

— Потерпи, голубушка; посмотрю, чем пособить тебе.

Скорыми шагами пошел Вильгельм в харчевню. Ужасная буря была в душе его. «Кто я? Что я? К чему еще привязано мое сердце? Отец мой умер, Лиза моя умерла — неужели после всего этого стану я еще жить здесь так же, как и прежде? Однообразие и спокойство приличны только счастливым; беспокойства, шум, сражения — нынче здесь, зав¬тра там, нынче здоров, завтра калека — вот жизнь несчастного!»

Тут вошел он в харчевню. Прусский фельдфебель сидел за столом, тянул за здоровье короля и подсмеивался над изнеженным матушки¬ным сынком, своим рекрутом, который, сидя подле него, плакал.

Вильгельм отозвал фельдфебеля на сторону.

— Друг мой, — сказал он, — на что ты взял такого слабого, молодого малого? Что тебе с ним делать? Он и ружья носить не может.

— Как же быть! — отвечал усач, — нельзя иначе; французы не дают нам отдохнуть; если теперь будешь смотреть на рост да на широкие плечи, то армия скоро пуста будет!

Вильгельм. А если я вместо этого рекрута приищу тебе другого, кото¬рый здоров, силен и осьми вершков?

Фельдфебель. То Бог с ним; пускай идет, куда хочет.

Вильгельм. Давай же руку; я твой рекрут.

Фельдфебель (отступая назад). Ты, господин учитель?

Вильгельм. Без околичностей, я твой рекрут! Болтать пустого нечего.

Фельдфебель. Не хватил ли ты лишнего? Такой хороший доход про¬меняешь на два гроша дневной порции!

Вильгельм. Тебе до этого нет дела. Вот тебе моя шляпа, нашпиль на нее бант!

Фельдфебель (взяв шляпу). Ну, когда так хочешь… Вильгельм. Нет! Постой: это наделает много шуму в деревне. Когда ты идешь?

Фельдфебель. Нынешним вечером.

62

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

Вильгельм. Тем лучше. Свистни, когда поравняешься с моим домом; я тотчас выйду.

Фельдфебель. А задаток?

Вильгельм. Задаток? Ха! Ха! Ха! Задаток — мое горе: не беспокойся, я не обману тебя. Поди-ка, отпусти своего рекрута.

Фельдфебель. Я пойду не прежде, покуда не уверюсь совершенно, и покуда ты не возьмешь задатка.

Вильгельм. Когда так, то давай его сюда.

Он взял несколько червонцев и опять вошел с фельдфебелем в хар¬чевню. Тут равнодушно видел он радость бедного Генриха и восхище¬ние его матери. Последней отдал он свои червонцы, не для того, чтобы оказать благодеяние, но чтобы освободиться от денег. Сопровождае¬мый благословениями, которые его не трогали и которых он не слыхал, пошел он домой, чтобы собрать и увязать белье свое. Старушка посма¬тривала на него с удивлением; раз двадцать спрашивала, что ему сдела¬лось, и не получала ответа. Когда солнце начало садиться, то фельдфе¬бель свистнул по уговору. «Прости, старушка!» — сказал Вильгельм и накинул