— вскричал он. — Столько злости под личиною добросердечия и кротости! Этот злодей, который так бесстыдно упо¬требляет во зло доверенность гонимого судьбою, этот злодей сам оболь¬стил невинную девушку, умертвил собственное дитя свое и прошедшею ночью зарыл его под деревом в саду своем.
Прямодушный старец содрогнулся, услышав слова сии. Вильгельм, которого сердце было до крайности растерзано, рассказал ему все, до последнего обстоятельства, не думая, в какую опасность ввергал он бед¬ную Лизу. С расстроенными чувствами, с разрушенною доверенностию к любви и человечеству последовал он за полицейским в тюрьму свою, где тяжкая железная цепь приковала ногу его к стене. Впрочем, обхо¬
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
дились с ним довольно ласково, столько, сколько позволяла строгая должность судей его.
В следующую ночь старик с несколькими полицейскими явился в домик испуганного откупщика. Родильница не запиралась ни в чем. На вопрос, где ее дитя, отвечала она со слезами, что его у ней отняли и, хотя ей самой хотелось кормить его грудью, отдали чужой крестьянке на воспитание. Сие сказала она с выражением невинности и чистосер¬дечием, но у коварного злодея выступил холодный пот на лице.
Солдаты отправились в сад, стали обыскивать: увидели под одним деревом свежую, недавно взрытую землю; начали копать и нашли новорожденное дитя, обернутое окровавленною простынею; боль¬шая булавка была воткнута в его темя. Полицейские схватили преступ¬ника и обремененного цепями бросили в тюрьму, из которой только к смерти надлежало ему выйти. Но он не умер на эшафоте; проныр-ливый злодей имел много покровителей: их заступление избавило его от достойного наказания; он скрылся, и с тех пор не было об нем ни малейшего известия,
Бедная Лиза, узнавши о убийстве своего младенца, лежала целые три дня без чувств и на четвертый была почти без ума. Человеколю¬бивый исправник не хотел отягчать ужасного жребия ее заточением. Он велел сыскать для нее лекаря, приставил к ней надзирателя и слу¬жанку, и только по прошествии месяца, когда лекарь уверил его, что ее без всякой опасности переместить можно, была Лиза отведена в тюрьму.
Вильгельм в течение сего месяца томился в оковах и не знал, какой жребий ожидал его. Судебные обряды были причиною замедления пересылки его в полк; надлежало несколько раз писать в гарнизон пре¬жде, нежели пришло известие, что отправлена за ним команда. Чест¬ный исправник хотел ускорить его выдачею, ибо тюрьма Вильгельмова была только одна в маленьком городке, в которую можно было сажать колодника, не опасаясь повреждения его здоровья.
Однажды утром, когда юноша старался приманить к себе мышь хлеб¬ными крошками, услышал он, что крепкие запоры застучали и двери тюрьмы его заскрипели: вдруг один полицейский солдат втолкнул к нему девушку, которая упала без чувств на пороге. «Лиза!» — вскричал громко Вильгельм, загремел цепями и рванулся изо всей силы, чтобы выдернуть железные пробои из стены. Но тщетно! И в последнем уте¬шении помочь любезной преступнице отказывала ему жестокая судьба его. Он застонал от бешенства… Этот стон, этот ужасный звук цепей вывел несчастную из бесчувствия: она открыла глаза и задрожала, чая видеть страшное привидение.
77
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Вильгельм протянул к ней руки; она вскочила, чтобы кинуться к его сердцу, но вдруг совесть и стыд повергли се опять на землю.
— Нет! Я недостойна твоих объятий; ты не знаешь, зачем я здесь.
— Знаю, все знаю! — закричал Вильгельм. — Ты бедная, обольщен¬ная невинность. Но я надеюсь на Бога; ты еще не убийца своего мла¬денца!
— Ах! Нет, нет! — Она притащилась на коленях к своему любезному, схватила его цепи и прижала их к слезящим глазам своим.
Но кто изобразит горестную сцену сей первой ужасной минуты? Отрывистые восклицания, пресекаемые рыданием; горькие слезы и тяжелые вздохи — вот что ознаменовало первые часы их свидания после долгой разлуки.
— Ах, Лиза! Лиза! Как это возможно? — повторял Вильгельм в неизъяснимой горести, и Лиза, рыдая, рассказала ему все, что желала бы утаить от всего света, от самой себя.
ГЛАВА XIII
— Добрый Вильгельм! — начала говорить несчастная. — Не гор¬дость и не различие закона были причиною отказа отца моего. Мы и весь город почитали его богатым; он и был богат прежде, но злые люди обманули его. Он искал мне такого жениха, который бы мог поправить расстроенное его состояние. Ах, если б я знала, для чего он так рев¬ностно желал этого ненавистного союза; если б я знала, что он боялся терпеть нужду на старости, то бы, конечно, пожертвовала ему всем, и самым спокойствием своей жизни. Тогда бы не стала я опускать глаз пред моим любезным, тогда бы смело поглядела ему в лицо и сказала: «Бедная, постоянная Лиза исполнением должности заменила безна¬дежную любовь свою!»
Но судьба определила иначе; я должна была испытать, сколь много несчастий может перенести слабая, неопытная девушка. Ложный стыд препятствовал говорить бедному отцу моему, он мучился беспрестанно. Когда ходил в свою контору, то видел, что день от дня состояние его больше и больше приходило в упадок; когда возвращался домой, то образ плачущей дочери, которая крушилась о тебе, терзал нежное его сердце. Он не знал, куда деться.
Когда же, наконец, проведала я о твоем побеге, то слезы мои не переставали литься; я по целым неделям просиживала одна в своей
78
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
горнице, с тоскою в сердце. Дом наш — прежде место веселостей и удо¬вольствий — опустел, как гроб; унылая Лиза потеряла всю свою све¬жесть, шаталась, подобно тени, туда и сюда, и перестала служить утеше¬нием бедному, удрученному летами и горестию отцу своему.
Несчастный старик томился и скрывал свою горесть; мучительная тоска истощила, наконец, его силы: он слег; на одре смерти благосло¬вил он тебя и меня и скончался. Там Бог наградил уже его за все пре¬терпенное в этой жизни. Смерть его растерзала бедное мое сердце, но я еще не знала всей великости своих несчастий! Надежда меня не остав¬ляла. Я свободна, думала я, богата всем, а больше всего родительским благословением; я буду искать Вильгельма; голос любви всюду слышен, во всех «Ведомостях» буду публиковать об нем; и если я его найду, если он возвратится в мои объятия, то мы разделим с ним все оставленное моим родителем: богатство и благословение.
Такие сладкие мечты утешали горестное мое сердце в течение пер¬вых недель до тех пор, как наконец приехал ко мне один довольно зажиточный родственник мой, пересмотрел бумаги покойного и очень сухо объявил мне, что я нищая. Осиротевшая нищая, не привыкшая своими руками доставать хлеб, без друзей, без знакомых, совсем чуж¬дая в свете — куда было мне деваться? Где искать спасения от голода? Мой зажиточный родственник, опасаясь навязать себе на шею лишнюю тяжесть, говорил много о своей многочисленной семье, о малом своем достатке и советовал мне ехать в Минстер к одной старой тетке, о кото¬рой я от роду не слыхивала. Нужда принудила меня последовать его совету: я не взяла из отеческого дому ничего, кроме маленького Малъ-бруга, и добралась кое-как до Минстера к старой своей тетке, которая была очень богата, очень набожна и очень скупа.
Долго сомневалась она, признать ли меня своею родственницею или нет. Наконец она решилась принять меня, по крайней мере, в дом, чтобы, как сама она говорила, спасти грешную свою душу. Не знаю, можно ли спасти ее таким средством. Она через силу снабдила меня тем, что было мне необходимо, и каждый кусок мой отравляла упре¬ками и оскорбительными насмешками над худым хозяйством доброго отца моего.
Я не помню, когда бы я не плакала в ее доме; я снесла тут более, чем сколько думала когда-либо снести в счастливые дни своего младен¬чества. О, когда бы во цвете невинности сошла я в могилу! Но судьба определила иначе и не утомилась еще гнать меня.
Случай привел в дом наш откупщика Бертрама. Он живал прежде в Минстере и был знаком моей тетке; никто не умел так хорошо, как он, принимать на себя личины прямодушия и кротости; сему искусству
79
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
одолжен он доходным откупам. Он увидел меня, и я ему полюбилась. Дом его отстоял на несколько миль от Минстера; он часто приезжал к нам и проживал по целым неделям в нашем доме; только во все это время я не слыхала от него и одного слова, которое могло бы оскорбить мою невинность.
Наконец вздумал он предложить моей тетке, чтобы она отдала меня к нему в управительницы. Хотя и самому ему, как говорил он, было неприятно, что я так молода, но он полагался на мои хорошие правила и на свою добрую, всем известную репутацию. Тетка моя и не требо¬вала лучшего; она не переставала желать мне всякого счастия, хвалить добродушие и честность Бертрама и представлять мне со всем крас-норечием, что нельзя желать лучшего для моего состояния и сохранения доброго моего имени от всякого порицания и клеветы.
Я легко могла приметить, как усердно хотела она от меня отде¬латься; к тому ж мне было невозможно подозревать злодейского сла¬дострастия под сею кроткою, дружелюбною личиною. Прибавь к тому, милый Вильгельм, что состояние мое час от часу становилось неснос¬нее, и ты без труда поймешь, что мне не можно было не согласиться на просьбу Бертрама и на представления моей тетки.
В течение нескольких месяцев не имела я ни малейшей причины раскаиваться. Мой хозяин поступал со мною с наружною благосклонно-стию и предупреждал, сколько мог, умеренные мои желания; казалось, что он более зависел от меня, нежели я от него. Натурально, что давно желанное мое спокойствие возвратилось; горесть моя утихла, и только благодарность наполняла опустевшее мое сердце.
Правда, иногда казалось мне, что он с необыкновенным жаром устремлял на меня глаза свои: я называла это благосклонностью, но это была похоть сладострастного. Позволь мне умолчать о всех адских про¬исках обольстителя, искавшего обмануть невинность! Я скажу только, что, не успевши развратить моего сердца опасными правилами и вос¬пламенить моей чувственности сладострастными картинами, прибег-нул он, наконец, к злодейской хитрости: вмешал усыпляющие соки в мою пищу и воспользовался минутою бесчувственного, подобного смерти сна, чтобы похитить честь мою и сделать меня навек бедною, несчастною тварью! Ах! Я уверена, что в минуту бы оставила ненавист¬ный дом его и бросилась в объятия моей тетки, когда бы сначала могла обозреть проклятый план его. Лучше сносить унижение, нежели под-вергать опасности беспомощную свою невинность. Но я слишком наде¬ялась на сердце,
