в котором жил Вильгельм; на правила, которые посе¬лил в нем отец мой. Ах! Я не знала, что есть минуты, в которые чув¬ственность побеждает слабую добродетель.
8о
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Я наказана; чаша страданий моих уже полна; я не боюсь больше судьбы и радостно иду в тюрьму, чтобы сокрыть стыд свой — так, по крайней мере, думала я за несколько часов доселе. Я не чаяла, что мне оставалось еще вынести ужасный, нестерпимый удар рока; я не чаяла найти в тюрьме своей того человека, от которого бы охотно скрылась в могилу. Нет! Нет! Я ропщу напрасно. Это усладительная капля на иссохший язык мой. Мне не должно оставить свет, не видав моего Вильгельма, не получив от него прощения… Вильгельм! Вильгельм! Не откажи мне в последнем утешении».
Она лежала у ног его и обливала слезами его колена; волосы ее в беспорядке вились около цепей его; дрожащие руки обнимали блок, к которому он был прикован. Вильгельмово сердце раздиралось, слезы его катились градом и мешались со слезами Лизы.
— Я люблю тебя и буду любить по самую смерть свою! — вскричал он, рыдая. — Бедная, несчастная Лиза! Я, я один во всем виноват! Безрас¬судный побег мой причиною твоих бедствий. Если б я в своей хижине терпеливо ожидал милосердия Божия, который и верную любовь так же, как и добродетель, венчает, то бы мы жили теперь в блаженной тишине и однообразии, богатые умеренностию. Как можно мне обви¬нять тебя в своем малодушии? Я один причиною твоей погибели.
Так жаловались несчастные, оправдывали друг друга и обвиняли лишь самих себя. Через час отворились двери тюрьмы: вошла команда солдат, и тюремщик отдал им в руки Вильгельма. Лиза упала без чувств и обхватила в отчаянии блок, к которому был прикован ее любезный. С трудом оторвали ее от него; она осталась на полу в ужасных конвуль¬сиях и когда открыла глаза через несколько часов, то уже окружали ее пустота и мрачность.
ГЛАВА XIV
— Друг мой! Ты глупо сделал, — сказал капитан Вильгельму: — это еще не беда, что ты воткнул саблю в брюхо негодяю Рору, это бы и вся¬кий сделал; к тому ж, по словам Перльстата, он был пьян и сам тебя затрогал, но зачем было тебе бежать? Теперь сам подумай, что с тобою будет.
— Что Богу угодно! — перехватил Вильгельм без всякой робости. Капитан. Ты, брат, кажется, очень спокоен?
Вильгельм. Я приближаюсь к концу своих страданий.
8i
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Капитан. Жаль мне тебя! Ты всегда был добрый малый; дети каж¬дый день о тебе спрашивают; я буду стараться помочь тебе. Правда, без шпицрутена тебе не обойтись! Ну, да что ж делать? Только бы нам избавить тебя от виселицы.
Вильгельм. Ваше благородие, этим вы не окажете мне никакой милости.
Капитан. Э! Брат, стыдись! Если хочешь умереть, так умирай на поле с саблею в руках, а не на виселице. Завтра первый допрос твой; смотри, не дурачься; отвечай только то, чего от тебя требовать будут, и, ради Бога, складывай всю вину на мертвого; он не может тебе противоречить.
С сими словами отпустил добродушный капитан невинного пре¬ступника. Вильгельма посадили под крепкий караул, опять оковали цепями и кормили только хлебом да водой; сквозь маленькое решет¬чатое окно можно было смотреть в тюрьму его; почти все товарищи его приходили с ним повидаться и пожалеть об нем, почти все, кроме одного Фрица.
«Он хорошо делает! — думал Вильгельм. — Сердце его слишком мягко: он может изменить себе». В спокойном забвении ожидал он наступающего утра, чтобы при допросе торжественно признаться в вине своей.
Но между тем обстоятельства совсем переменились. Через час после Вильгельмова прибытия прибежал Фриц, бледный как мертвец, на гауптвахту, снял с себя саблю, подал ее капралу и требовал, чтоб он его как убийцу Рора посадил под караул. Капрал удивился и почел его без¬умным, но он настоял твердо в своем требовании. Позвали караульного офицера. Фриц повторил то, что сказал прежде. Надлежало взять его и рапортовать команде о случившемся.
На другой день собрался военный совет, которому наши обвинен¬ные стоили немалого труда, ибо каждый усердно настоял в том, что он один — преступник. Их свели вместе; они обнялись братски и с неж-ностию укоряли друг друга за такое упрямство. Приключение было так необыкновенно, что привлекло на себя всеобщее внимание. Гер¬цог **, генераллисим П* их войск был на ту пору в крепости; он любо-пытен был узнать все обстоятельнее и велел представить к себе обви¬ненных одного после другого. Фриц рассказал ему все без закрытия, точно так, как в самой вещи происходило, как друг его пожертвовал для него собою ради старого, немощного отца его; как он согласился принять великодушное его предложение, надеясь, что он спасется бла¬гополучно и своими дарованиями везде хлеб сыщет, но как надежда его рушилась, то он решился признаться во всем чистосердечно, ибо ему было невозможно больше пользоваться благородным пожертвованием
82
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
своего друга. Он знал, что ему умереть надлежало, но умереть было для него легче, нежели жить смертью и стыдом своего друга.
Вильгельм противоречил ему во всяком слове; он рассказал герцогу, что Фриц, с самых молодых лет гонимый злою мачехою, был принуж¬ден наконец ее пронырством идти в солдаты; что он вступил в это зва¬ние против своей воли; что жизнь ему была от того несносна и что он искал только способного случая пожертвовать ею для какого-нибудь честного бедняка, которому она дорога и любезна. Он просил герцога ни в чем не верить Фрицу и божился, что один во всем виноват и, след¬ственно, один должен быть за все наказан.
Благородный герцог удивлялся великодушию обоих друзей. «Вы оба редкие юноши! — говорил он с чувством. — Но один из вас непре¬менно должен быть преступник! Признайтесь чистосердечно; я доложу государю; он милостив и, может быть, вас помилует».
Но все было напрасно! Оба друга настояли упорно в словах своих, и Бог знает, как бы, наконец, выпутался полковой аудитор из этого лаби¬ринта, когда бы вдруг не пришло ему в голову прибегнуть к осмотру. Ророво тело осмотрели с обыкновенною точностию и сочинили об нем подробный протокол. В этом протоколе было показано, что рана нане¬сена саблею и что конец этой сабли изломан. Сим документом восполь-зовался аудитор, велел осмотреть сабли обоих виновных, и по осмотре нашлось, что конец Фрицевой сабли в самой вещи изломан. Другого доказательства не требовали; дело было решено. Фриц предался неизъ¬яснимой радости, а Вильгельм глубокому отчаянию.
Но благородство обоих юношей сделало сильное впечатление на сердце прямодушного герцога. Он донес государю о странном, необы¬чайном происшествии и просил помилования обоим. Вильгельм был освобожден совершенно, а Фрица осудили на год работы в крепость.
Вильгельм продолжал служить так же, как и прежде, и когда нахо¬дил свободное для себя время, то бежал на бастион к своему другу, при¬носил ему отраду и утешение и нередко, когда доставалось ему быть при нем караульным, работал вместо его по нескольку часов сряду. Таким редким благородством души, своею расторопностию в службе, своим добродушием и верностью приобрел он, наконец, до такой сте¬пени любовь своих начальников, что по истечении года произвели его фельдфебелем. Также и Фрицево наказание кончилось, и оба друга были неразлучнее прежнего. Офицеры и рядовые смотрели на них с некоторым родом почтения, особливо Вильгельм возбуждал участие своим безмолвным, продолжительным унынием, которое изображалось на лице его. Ах! Как могло быть спокойным его сердце с горьким воспо-минанием об ужасной судьбе Лизы!
6-5108
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Он узнал, что ее хотя и признали невинною в умерщвлении мла¬денца, но, несмотря на то, за утаение своей беременности осудили на шестилетнее заключение в смирительном доме; что этот приговор в самой вещи исполнен и что бедная Лиза проливала горькие слезы в мрачном своем заточении. Образ страждущей, но все еще милой пре¬ступницы преследовал его беспрестанно; всякая пища была ему про¬тивна: он знал, что Лиза его питалась только хлебом и водою. Он не мог улыбаться, ибо Лиза проливала слезы и не имела утешения.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИЖКИ
КНИЖКА ВТОРАЯ
ГЛАВА XV
СОЛДАТСКОЕ СЧАСТИЕ
Вдруг Вильгельмов полк получил повеление выступить. Победонос¬ный неприятель отмстил за поношение, которым слишком поспешно угрожали его столице; он устремился на границы Германии; должно было вооружиться всеми силами, чтобы укротить быстроту сего наво¬днения.
Вильгельм и Фриц бились с необыкновенным мужеством; один искал смерти, другой случая спасти жизнь своему другу. Храбрость — жен¬щина, которая имеет сообщение с каждою страстию; она так же легко соединяется с любовию и честолюбием, как с ненавистью и хищничеством. Однажды около конца кампании надлежало гренадирскому батальону штурмовать, при глазах полководца, один неприятельский редут. Кар¬течи сыпались, как град. Капитан лишился правой руки; у одного пору¬чика оторвало ядром ногу, другой остался на месте, а прапорщик, неж¬ный матушкин сынок, почел за благо показать неприятелю затылок. Неустрашимые гренадиры, лишенные своих начальников, окруженные со всех сторон сильным огнем, начали отступать; еще минута, и они бы обратились в бегство. Тут выскочил Вильгельм перед фрунт и закричал в исступлении: «За мной, братья! За государя и отечество!»
С примкнутым штыком полетел он на холм, товарищи его с страш¬ным криком устремились за ним, Фриц не отставал от него ни на шаг. Пулею сшибло с него гренадирскую шапку и оторвало половину уха; весь в крови, с обнаженною головою, взобрался он на вершину холма и заколол штыком артиллериста, который уже прикладывал зажжен¬ный фитиль к пушечной затравке. Дело дошло до рук, ударом штыка
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
ранили его в бок, Фриц заколол поразившего. Вильгельм упал и закри¬чал: «Победа!» Фриц почел мертвым своего друга и свирепствовал, как тигр, посреди неприятелей; единый солдат в сию минуту решил победу! Ты удивляешься, читатель! В газетах, конечно, не упомянуто о сем про¬исшествии, но как часто мужество простого гренадира производило чудеса, которые после блистали в биографиях полководцев!
Редут взяли, неприятель побежал. Вильгельма отнесли в лазарет; рана его казалась опасною только от большой потери крови, и через три недели мог он уже выходить. Он получил повеление явиться в главную квартиру.
— Г(осподин) прапорщик! — сказал полководец, подавая ему шпа¬гу. — С удовольствием награждаю вашу храбрость. Государь жалует вам сто червонных на обмундировку вашу!
Почти стыдно было благородному юноше получить отличие за мужество, которым он обязан только отчаянию. Он осмелился предста¬вить генералу, что если
