исполнение должности заслуживает награжде¬ние, то и Фриц не меньше его достоин оного.
— Я не рассмотрел этого, — сказал полководец, — Перльстат засту¬пит ваше место.
Га! Как нахмурили рожи некоторые знатнородные дворянчики, когда появился Вильгельм, носильщиков сын, с золотым эполетом на плече, у стола генеральского! Сделать его прапорщиком, а la bonne heure! Это еще сносно! Это всякий может выслужить, но сажать его за княжеский стол, где предки плавают в супах и запечены в пирожном, это несносно! Что же нам останется, когда уж мы не можем исключи¬тельно иметь права разрезывать жаркое при столе Его Высокопревос¬ходительства?
Еще более зажужжали, когда Вильгельм, наевшись досыта за столом генеральским, по выходе из палатки встретился с другом своим Перль-статом и без всякой церемонии кинулся к нему на шею. Один из его товарищей, герой за стаканом и теленок перед фрунтом, дернул его за полу и шепнул на ухо: «Г(осподин) прапорщик! Это не годится!»
— Г(осподин) поручик! — перехватил с жаром Вильгельм, — я не смотрю на то, что темляк мой золотой, а его нитяной30; сердца наши одинаковы; то же, что сделало меня офицером, не может сделать меня плутом; кто в счастии забывает своего друга или позволяет дерзкому языку подавать себе недостойный совет, тот настоящий плут! — Тако¬вой ласковый ответ, сопровождаемый довольно значащим взором и выразительным движением правой руки, ухватившейся за шпагу, про¬извел самое лучшее действие. Господин поручик пожал плечами, и не говоря больше ни слова, оставил сердитого г(осподи)на прапорщика.
6*
85
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Молодые, благородно рожденные обезьяны очень усердно отхо¬дили от него прочь, ибо он сам принял на себя труд заслужить то, что они, лежа на печи, наследовали от отцов своих. Правда, нередко пожи¬мали у него руку старые штаб-офицеры, и разговаривали ласково заслу¬женные генералы, но это еще ничего не значило; г(оспода) соломенные матушкины детки очень помнили наставления высокородных своих родительниц и боялись встретиться с ним точно так, как брамины боятся сойтись с париями на Коромандельских берегах31.
Вильгельм улыбался. «Странно! — думал он, — все говорят, что гор¬дость несносна; напротив, она избавляет нас от скучной компании».
Войска вступили в зимние квартиры; исполнение должности, дружба и образование духа попеременно занимали Вильгельма; вос¬поминание о Лизе наполняло его сердце, и слезы его не преставали катиться о судьбе несчастной. Несколько раз принимал он намерение идти в отставку и лететь с утешением и отрадой в пустынное ее жилище, но всегда останавливало его некоторое нежное чувство: «Может ли она снести твое присутствие? В состоянии ли ты помочь ей? Не увеличишь ли ты ее горести? Не лишишь ли ее последнего утешения, которое, может быть, находит она в привычке к горькой своей участи?»
Он перестал желать невозможного и довольствовался только тем, что каждый месяц посылал ей половину своего жалованья через одного честного молчаливого купца, который торговал в Минстере. «Я делаю это не из любви к ней! — говорил он сам себе. — Сим обязан я дочери своего благодетеля!»
Лиза получала подарки его с удивлением. «Итак, есть еще в мире хотя одно существо, которое сожалеет о моей участи! Я не знаю никого, кроме Вильгельма, которого жестоко обидела! Он простил меня, но жив ли он? Разве не пострадал он за чужое преступление? А если он и жив, то как может он помогать мне? Он простой солдат и не в состоянии делить со мною малого своего жалованья».
Она тщетно расспрашивала и терялась в заключениях. В конце каж¬дого месяца являлся к ней в надлежащее время купеческий поверен¬ный с словами: «Вот деньги, прошу подписать расписку!» И на все ее вопросы отвечал одним «не знаю». Ни просьбы, ни слезы не могли заста¬вить говорить его; он был нем как рыба. Лиза укоряла его в жестоко¬сердии, но бедняк сам не знал ничего.
С какою радостью увидел Вильгельм в первый раз руку Лизы на расписке! С какою горестию и с чувством прочел он следующее: «Лиза Жером благодарит великодушного своего благодетеля и сердечно желает узнать его имя; имя сего добродетельного принесло бы ей отраду в ее уединении и в молитвах ее смягчило бы гнев Всевышнего».
86
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Вильгельм облил слезами сии строки и поцеловал их с восхищением. Так! И в самой пустыне расцветает лилия для добродетельного. Кто может разделить свое имущество с любезною, тот не беден; кто может облегчить судьбу ее, о! Тот не лишен еще радостей!
Зима прошла, и снова поднялась смертоносная гроза войны; еже¬дневно происходили сражения и сшибки. Раздор, носясь в мрач¬ном облаке над полями ужаса, с злобною улыбкою ниспускал взор на сцену убийств и кровавыми устами лобзал Смерть, свою подругу, кото¬рая неутомимою рукою поражала бедных жертв и лишала цветущей надежды нежных супруг и матерей. Вильгельм и Фриц исполняли должность свою, как надобно, но мужество вез счастия то же, что заслуга без знатного происхождения. Обоим юношам недоставало только случая оказаться, и, сказать правду, Вильгельм уже не так ревностно, как пре¬жде, искал сего случая. Чего бы лишился он за год пред сим? Только жизни; теперь, ах! Теперь кто разделит с Лизой последнюю свою копейку, если его не будет? Но скоро появился благоприятный случай. Надлежало быть решительному сражению пред глазами государя. Обе партии старались выиграть одна у другой время, чтобы занять одно выгодное место на пространной равнине, где имело быть сражение. Надлежало примкнуть левое крыло фрунта к одной деревне, которую необходимо нужно было захватить до прибытия неприятеля. Сильный корпус был отряжен для сего, но уже приближался неприятель, уже в многочисленной толпе устремился в деревню, уже сжимал он со всех сторон отряженный корпус и готов был совершенно разрушить план королевский.
Вильгельм видел, сколь важен был выигрыш времени, но он сам был запутан в стеснившейся толпе и почти увлечен бегущими. Прось¬бами и угрозами успел он, наконец, собрать маленькую кучу и бросился с несколькими сотнями гренадиров в каменную деревенскую церковь, которой положение было точно таково, какое требовалось для выгод¬ного построения войска. Здесь загромоздил он двери скамейками, рас¬ставил людей своих перед окнами; гранаты сыпались на сжатые ряды неприятеля, и каждый ружейный выстрел повергал на землю того, кто осмеливался приближаться.
Число неприятеля час от часу увеличивалось — напрасно пули гра¬дом летели в церковные окна, смельчаки прятались за стены и были невредимы. Главнокомандующий неприятельский генерал подъехал к месту сражения и, увидев, сколь важно защищаемое место, был так снис¬ходителен, что обещал свободный пропуск маленькой толпе неустраши¬мых, если только они добровольно оставят пост свой. Вильгельм отве¬чал, что он скорее погребется под стенами церкви, нежели уступит.
«7
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Уже на могилах кладбища лежало более мертвых, нежели в самих могилах; уже товарищи Вильгельмовы расстреляли почти всю амуни¬цию, и неприятель готовился учинить сильный приступ к церкви, как вдруг король, который воспользовался благоприятным временем, поя¬вился со всею армиею. Покуда Вильгельм защищался, по тех пор невоз¬можно было неприятелю устроить правого крыла своего; теперь он пришел в совершенный беспорядок, и неустрашимость нашего отваж¬ного героя была отчасти причиною счастливого успеха сражения.
— Где он? Как зовут его? — сказал государь.
Вильгельма представили пред лицо его; с пылающими щеками, с потупленными взорами стоял он перед ним и, казалось, стыдился соб¬ственных своих достоинств.
— Благодарю вас, господин поручик, благодарю вас! — сказал госу¬дарь. — Вы нынче хорошо исполняли свою должность! Скажите, что могу я для вас сделать?
— Государь! -— вскричал юноша и бросился на колени пред монар¬хом. — У меня есть сестра — несчастная сестра! Она не моего имени, не от одного отца со мною, но я люблю ее больше всего на свете! Юность и злодейское ухищрение погубили ее! Три года страдает она в тюрьме, и еще три года должна бедная мучиться за преступление обольстителя! Государь, помилуй сестру мою!
Король приказал представить дело себе на рассмотрение и, узнав, что Лиза совершенно невинна в детоубийстве, немедленно удовлетво¬рил просьбе Вильгельма, дал ему своеручное рекомендательное письмо к минстерскому губернатору и позволил отлучиться на десять дней, чтобы самому возвестить свободу милой сестре своей.
Вильгельм не мог благодарить великодушного монарха, он мог только плакать. Прекрасно видеть плачущего мужа, который за час был героем! Монарх был тронут. «Я не оставлю вас», — сказал он. Быстро полетел Вильгельм из палатки; напрасно спрашивал его Фриц: «Что с тобою сделалось?» Он болтал невнятные слова, рыдая, обнял своего друга, велел как можно скорее оседлать свою лошадь и пустился, как из лука стрела, по Минстерской дороге.
ГЛАВА XVI
Минстер — примечательный город32; любопытный путешественник с тайным благоговением вступает в Ратгауз, где некогда заключен оный
88
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
славный Вестфальский мир33; чувствительный путешественник с растро¬ганным сердцем будет посещать маленькую, уединенную келью, в кото¬рой три года страдала бедная Лиза, в которой при свете бледной лам¬пады лила она горькие слезы и простирала умоляющие руки к мило¬сердию Вечного. Мрак носился над горою св. Павла, и осенний туман колебался над гигантскими городскими башнями, когда Вильгельм остановил свою лошадь у шлагбаума и с нетерпеливою скоростию отве¬чал на вопросы караульного офицера. Он стал в первом попавшемся ему трактире, поймал первого встретившегося ему наемного слугу и, покрытый пылью и потом, вошел в прихожую губернатора, к которому адресовано было письмо его. Долго не допускали его к его превосходи¬тельству; ибо он играл тогда в «три и три»34 с одним старым подагри¬ческим тайным советником и духовным отцом своим и не кончил еще пули. Вильгельм кусал с досады ногти и без всякого размышления рас¬сматривал эстампы, висевшие на стенах прихожей.
Наконец его впустили; он подал свои депеши. Королевское имя подействовало сильно: дело было решено в минуту, только исполне¬ние его отложили до завтрева, а г(осподи)на поручика между тем при¬глашали отужинать. Хотя Вильгельм в целый день не съел ни куска, но у него совсем не было аппетиту; он удивлялся хладнокровию губерна¬тора, который с таким благосклонным снисхождением оставлял его у себя кутать; удивлялся, что люди так неповоротливо накрывали на стол, что часы били так медленно.
— Скорая помощь, — сказал он, — имеет двойную цену. Для боль¬ного ночь продолжительна, для несчастного кажется она веком; лекар¬ство и утешение чем скорее, тем лучше; если б ваше превосходитель¬ство изволили приказать секретарю своему проводить меня!
— Вы, по крайней мере, у меня откушаете. Вильгельм. Я буду лишний за столом вашим.
Вид его довольно подтверждал истину сказанного, но тут нельзя было искать
