сидел бы так спокойно». Он закидал его вопросами и должен был отка¬заться от всей надежды, когда он отвечал ему очень хладнокровно: «Нет!»
93
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Ему оставалось только четыре дни сроку; в три дни доехал он до Минстера, в четыре, по крайней мере, мог он возвратиться назад в лагерь. Лошадь его была очень измучена, и он сомневался, довезет ли она его до места. С раннею зарею пустился он в путь; в бесчувственной горести выехал за городские ворота, и когда с высоты одного холма оглянулся он на Минстер, то уже утреннее солнце сияло в слезах его, которые тихо катились по его щекам.
ГЛАВА XVII
ЗАБЛУДИВШАЯСЯ
В полночь, с маленькою связкою белья на плечах и несколькими червонцами в кармане, укралась Лиза из трактира35. Она сама вспом¬нила о старой тетке, но как было к ней показаться после всего, что слу¬чилось? Она же во все три года ни разу не осведомилась о бедной сироте и ничем не помогла ей в ее заточении; Лиза лучше решилась идти, куда глаза глядят.
С великою трудностию, под предлогом посещения одной немощной в предместий и за двойную пропускную пошлину, уговорила Лиза часо¬вого отворить ей маленькую дверь у заставы. Когда начала заниматься заря, то была она уже с милю от города и подходила к одной деревне, в которой большая дорога разделялась надвое. Она села отдохнуть под березою, и не прошло еще десяти минут, как увидела почтовую коля-ску, которая, проехав мимо ее, остановилась шагов за сто у корчмы, где почталион, по старинному похвальному обыкновению, намерен был промочить горло.
Вдруг вошло в голову Лизе: «Не сесть ли мне в почтовую коляску, чтобы скорее укрыться от поисков Вильгельма?»
Хотя она и не знала, на какой именно находилась дороге, но для нее было все равно, только бы удалиться от Минстера, только бы доехать до какого-нибудь города, где бы можно было найти себе место.
С сими мыслями вошла она в корчму и увидела там почталиона, который, сидя за столом, убирал хлеб с сыром и потягивал пиво. Она представила ему свою нужду и обещала дать хорошую плату. Он кив¬нул головою в знак согласия; сделал несколько приветствий белень¬ким ее зубкам и выкинул несколько шутливых слов на счет уединенной путешественницы. Кончив, наконец, свой завтрак и пригласив Лизу с почталионскою учтивостью выкушать с ним крючок винщ36, вышел он из корчмы и сказал своим пассажирам: «Государи мои! Пожмитесь
94
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
маленько и дайте место красотке, у которой ноги от ходьбы разболе¬лись». С довольно неповоротливою услужливостью подхватил он Лизу под руку, всунул в коляску и, так как погода была очень хороша, снял с себя епанчу и разостлал ее на скамейке, чтобы любезной девушке было сидеть помягче. Сила красоты действует и на безмозглого так же, как и на поэта, и почталионова епанча в дорожной коляске была то же, что и сонет какого-нибудь стихотворца для прелестей Лизы.
Почтовая коляска нередко бывает таким местом, в котором моло¬дая девушка — подобно Грессетову «Vert-Vert»37 — находится очень в худой компании. Лиза испытала это, когда в первый раз ездила в Мин-стер к старой своей тетке, и потому, усевшись на своем месте, приня¬лась она рассматривать физиогномии своих товарищей, чтобы узнать из них, чего ей бояться или надеяться должно.
Такое наблюдение, на которое женский проницательный взор не больше секунды употребляет, хотя бы почтовая коляска была так же набита, как Ноев ковчег, такое наблюдение, говорю, успокоило ее совершенно, ибо она приметила с собою четырех или пятерых пожи¬лых человек, которые показались ей купцами и, по-видимому, были не слишком разговорчивы; все они вместо поклона приподняли немного колпаки свои, и только один из них с флегматическою учтивостию попотчевал Лизу табаком; больше никто об ней и не беспокоился.
Охотно бы хотела она спросить у кого-нибудь из них, по какой дороге они ехали? Но она боялась, чтобы они из вопроса ее не уви¬дели, что она едет без всякой цели, и, следственно, не стали бы подо¬зревать ее. Таким образом, она молчала, товарищи ее также молчали, и по угрюмому их виду казалось, что они выкладывали в голове своей барыши и уроны от какого-нибудь важного торга. Глубокая тишина сия, которая только тогда прерывалась, когда чихал кто-нибудь из при¬сутствующих, была приятна для унылой Лизы; качанье беспокойной повозки не пробуждало ее из горестных ее размышлений.
В первые два дня встречались им только деревни и маленькие уезд¬ные города, которых имена были им совсем неизвестны; ибо они мало заботились о географии. Так как в сих непримечательных местечках не представлялось Лизе никакого случая для своего выгодного помеще¬ния, то продолжала она путешествие свое далее. Ввечеру третьего дня, смотря без всякого размышления на луга и деревья, которые мелькали по правую руку коляски и, казалось, бежали назад, вдруг пришла она в сильное движение и с трудом могла удержать пронзительный крик.
Вильгельм проехал мимо коляски; лошадь его переваливалась с ноги на ногу; он сидел повеся голову и так был задумчив, что даже не видал почтовой коляски; впрочем, если б он ее и заметил, то бы, конечно, не
95
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
увидел Лизы, ибо стекла были задернуты голубыми занавесами, и она сама только что успела распознать его сквозь отверстие, которое нахо¬дилось на середке гардины. Взоры любящих дальновидны. Лиза готова была клясться, что это был Вильгельм!
«Боже мой! Что мне делать? — говорила она про себя. — Я чаяла бежать от него и вместо того бегу за ним вслед. На первой станции мы остановимся; я должна буду выйти, и первый, кто попадется мне навстречу, будет Вильгельм!»
Беспокойно двигалась она туда и сюда на своем месте; щеки ее горели, сердце билось. Чем ближе подъезжала она к станции, тем силь¬нее становился страх ее. Невзначай спросил один пассажир у почтали-она: «Далеко ли еще?» — «Четверть версты», — отвечал он. Лиза испу¬галась! — «Остановись-ка на минуту!» — сказала она вдруг решительно.
Почталион остановился. Она взяла свой узел, вышла из повозки, всунула гульден в руку извозчику и сказала: «Поезжай с Богом!»
— Куда ты, голубушка? Уж вечер на дворе! Как тебе остаться одной на большой дороге?
— Не беспокойся, пожалуй; в ближней деревне я дома и дойду туда скоро.
Почталион покачал головою, положил деньги в кожаную свою сумку, хлопнул бичом, и в минуту коляска пропала из глаз Лизы. Безмолвно смотрела она вслед за нею, и когда, наконец, оглянувшись вокруг себя, увидела, что оставлена одна без всякой помощи в природе; когда услы¬шала отдаленный вечерний стон иволги и крик тоскующей перепелки, то сердце ее стеснилось; она зачала горько плакать.
«Бедная Лиза! Что будет с тобою? Что тебе делать? Идти назад? Куда? Вперед? Ах, Вильгельм!»
Наконец, решилась она идти вперед по большой дороге, и про-шедши немного, увидела тропинку влево, поворотила и пошла по ней, с намерением идти туда, куда приведет ее случай.
До сих пор могла она различить свою дорогу при бледном свете уга¬сающей зари; скоро заря совсем угасла, последний луч ее скрылся, ночь становилась темнее, и Лиза, наконец, увидела себя при входе мрачного, дремучего леса. Несколько минут стояла она в нерешимости, но скоро ободрилась. «Эта тропинка, — думала она, — должна привести меня к человеческому жилищу! Верно, приду я или к деревне, или, по край-ней мере, к шалашу какого-нибудь угольщика. Чем дальше в лес, тем лучше». Сперва шла она бодро, но мрак становился час от часу чернее; все молчало, только ветер шевелил тихо листьями, и сова выла в дупле своем. Лиза почувствовала в сердце своем ужас; она удвоила шаги свои, страх придал ей новые силы.
9б
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Доселе Лиза не теряла своей тропинки и чаяла замечать по обеим сто¬ронам ее колеи, оставшиеся от тележных колес. Вдруг дорожка начала извиваться в кустарнике далее, далее, и Лиза стала уже бояться, чтобы совсем не потерять ее. Страх ее был основателен: дорожка в самом деле скрылась между кустов, и Лиза уже не могла более попасть на нее. Она увидела себя вдруг в большом пустом месте, окруженном соснами и елями, которых сучья так густо сплетены были между собою и так неу¬чтиво стегали ее по лицу, что она без труда понять могла, что нога чело¬веческая никогда сюда не заходила. Страх отнял у нее последние силы и мужество; она пришла почти в отчаяние и бродила вокруг без всякого намерения, не видя ничего перед собою. Наконец, утомясь до крайно¬сти, бросилась она на землю и поручила себя во власть ангела-хранителя.
Через час взошел месяц, и с ним просияла надежда в душе ее. Она поднялась опять и при свете луны зачала пробираться сквозь чащу кустов. Наконец, чрез несколько времени, исцарапав в кровь свои руки и изорвав в клочки белое свое платье, пришла она к плетню, который, сколько можно было рассмотреть, окружал гумно с сеном. «Слава Богу! Здесь, верно, есть люди!» — сказала она и в самом деле скоро увидела вдали огонь, который изредка мелькал между деревьями. «А! Огонь! Огонь!» — вскричала она радостно и удвоила шаги свои. С обновлен¬ными силами обошла она плетень, час от часу ближе подходила к огню и скоро увидела, что он сиял из окна маленького домика, который хотя и был покрыт соломою, но казалось, по наружности своей, не принад¬лежал обыкновенному мужику; он был окружен строением и со всех сторон закрыт лесом.
ГЛАВА XVIII
Хотя человек не имеет никаких знаков на лице своем, хотя сердце его облечено покровом непроницаемым, но можно по двум вещам довольно верно заключить о состоянии души его: по его одежде и жилищу. Когда он спокоен в сердце, когда его душа не увяла от горе¬стей, то он одевается чисто, и дом его весел и приятен; только несчаст¬ный, убитый роком, зарывается в пустынях.
Так или почти так думала Лиза, приметив маленький домик в сере¬дине леса. «Может быть, я найду здесь убежище! — говорила она, — может быть, здесь дышит какой-нибудь страдалец, которого сердце растерзано завистью и гонениями так, как мое любовью!»
97
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Она приблизилась на несколько шагов и увидела дерновую скамью, осеняемую дубом. Повыше на дубу светилось нечто от лучей месячных: это была доска, выкрашенная белою краскою, на которой было нечто написано и которая была прикреплена к дубу вызолоченною перевя¬зью. Лиза взлезла
