на дерновую скамью и с помощью луны прочла сле¬дующую французскую надпись:
La plainte est pour le fat, le bruit est pour le sot, Uhonnete homme trompe s’eloigne et ne ditmot*.
— А! — вскричала Лиза, — тут живет человек, оставивший свет! Он не отвергнет несчастной.
Она спрыгнула со скамейки и пошла прямо к дверям домика. Вдруг выскочила цепная собака из своей конуры и начала громко лаять. Лиза испугалась и не смела приблизиться. Тут увидела она, что огонь, кото¬рый светился в окно, тронулся с места; через минуту застучало кольцо у дверей: они отворились, мужчина вышел на крыльцо, сказал собаке: «Куш, Фагель!»3* И когда она с ворчаньем улеглась на своем месте, обо¬ротился туда, где белелось Лизино платье, и закричал: «Кто тут?» Лиза в коротких словах рассказала ему, что она заблудилась, и просила для себя ночлега.
Незнакомец не отвечал нй слова; он ушел и затворил за собою дверь. Бедная девушка не знала, что думать, Фагель начал снова лаять; огонь опять появился на старом месте, и казалось, что, кроме собаки, никто не заботился о бедной страннице.
Спустя несколько минут огонь зашевелился снова, кольцо застучало, дверь заскрипела, тот же человек вышел, закричал на собаку: «Куш, Фагель!» И сказал Лизе отрывисто: «Сюда!» Лиза пошла; при свете ноч¬ника увидела она, что перед нею был пожилой человек, в синем кам¬золе и с обстриженными в кружок волосами. Он, казалось, совсем не разделял того любопытства, с которым Лиза на него смотрела; он шел перед нею очень спокойно, не говоря ни слова; привел ее в одну гор¬ницу, поставил ночник на стол, сказал: «Вот постель!» И ушел.
Лиза не знала, что думать о таком странном приеме. Она приня¬лась рассматривать свою горницу: чистая посредственность видна была всюду, мебели состояли из маленькой кровати с белым тонким зана¬весом, из зеркала в черных рамах, двух зеленых лакированных сто¬лов и полдюжины соломенных стульев; пол был усыпан белым песком
* Пускай жалуется глупец и безумец шумит: Честный обманутый человек удаляется и молчит (цитата из сочинения Ф. де ла Ною (F. de la Noue, 1531—1591) «La Coquette corrigee». —И. А.).
9*
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
и мелко изрубленными елками; четыре дорогие Вувермановы ланд¬шафты39, висевшие на стенах, показывали, что господин дому был не бедный человек.
Когда Лиза приметила, что все в домике успокоилось и что никто больше об ней не заботился, то бросилась она во всем платье на постелю и скоро, будучи истощена усталостию и беспокойствами, заснула креп¬ким, приятным сном. Солнце было уже высоко, когда некоторый шум пробудил ее. Это был вчерашний молчаливый человек. Он вошел в горницу с корзиною, из которой, не говоря ни слова, вынул салфетку, разостлал на столе и поставил на него масла, хлеба, сыру, тарелку меду, земляники и чашку молока.
— Вот завтрак! — сказал он и ушел опять.
Такое приглашение заставило Лизу улыбнуться. Она пролежала еще с полчаса на постели, думая о странном обхождении гостеприимного ее хозяина, потом встала и отведала молока и фруктов. Поглядевши невзначай в окошко, приметила она другого человека лет в сорок, в сером сюртуке и, подобно первому, с обрезанными в кружок волосами. Он сидел на дерновой скамье под дубом и читал книгу. На бледном, сухом лице его видны были следы горести; глубоко впавшие глаза его были мертвы; черные густые брови осеняли их и придавали чертам его некоторую мрачную, угрюмую суровость.
Лиза рассматривала его долго и с примечанием. Она заключила, что он господин дому, и решилась, как скоро он перестанет читать, подойти к нему, поблагодарить его за дружелюбное гостеприимство и предста¬вить себя во услужение, но серый человек не трогался с места и, каза¬лось, век не хотел сойти с него. Правда, иногда оставлял он свою книгу, гладил пуделя, который лежал у ног его, или строгал ореховую палочку, причем обыкновенно задумывался, но, наконец, все опять снова при¬нимался за свою книгу, хотя, по-видимому, читал очень мало.
В полдень слуга его (человек в синем камзоле) поставил стол под дубом, накрыл его и принес умеренный обед, до которого серый чело¬век почти не дотрагивался. Скоро потом пришел он с теми же блюдами к Лизе, сказал: «Вот обед!» И ушел опять. «Эти люди совсем нелюбо¬пытны, — думала Лиза, — кажется, им все равно, кто я ни есть. Однако ж я желала бы знать, кто таков этот человек, которому я обязана своим убежищем».
Когда слуга возвратился, чтобы собрать со стола, то осмелилась она спросить: «Где я?»
— У честных людей, — отвечал человек в синем камзоле и ушел. Из сего ответа Лиза легко могла заключить, что язык употребляют здесь только в нужде и не любят болтать пустого так, как водится в большом
7-5108
99
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
свете. Сколько ни хотелось ей удовлетворить женскому своему любо¬пытству, но она боялась быть в тягость своими вопросами и колеба¬лась целый день, идти ли ей или нет к серому человеку. Несколько раз хваталась она за дверь; и когда, наконец, решилась совсем исполнить свое намерение, то увидела, что серый человек уже оставил свое место и скрылся в густоте леса.
Вечер наступил. Человек в синем камзоле принес свечу и сказал: «Вот свеча!» Скоро потом, не говоря ни слова, накрыл он на стол, поста¬вил кушанье и сказал впоследние: «Вот ужин!» Сим заключился разго¬вор того дня. Лиза осталась одна, не видала и не слыхала более ничего, и спала столь спокойно, сколько ей было можно, до другого утра.
Когда опять принесли ей завтрак, и она поела несколько, то сказал молчаливый синий человек: «Теперь ты можешь идти, влево дорога из лесу».
— Ах, друг мой! — сказала Лиза. — Не надобна ли девка твоему господину?
Синий человек в первый раз посмотрел ей в лицо, однако ж не отве¬чал ни слова, а пошел к своему господину, который опять сидел под дубом. Через минуту пришел он назад и сказал: «Нет! влево дорога из лесу».
— Я пойду тотчас! — сказала Лиза со вздохом. — Только нельзя ли прежде поблагодарить мне твоего господина?
— Нет! — отвечал с некоторою грубостью синий человек и ушел. Печально подошла она к окну, сбиралась идти каждую минуту и все еще медлила. «Где найду я пристанище, которое так было бы прилично состоянию души моей? В городах многолюдство, пышность, беспокой¬ство; здесь? Вечное молчание. Сии черные сосны, сия таинственная мрачность… О! Он должен непременно принять меня, этот чудак, кото¬рый сидит под дубом!»
Вдруг некоторое справедливое чувство шепнуло ей на ухо: «С чуд¬ными людьми надобно самому быть чудным, чтобы достигнуть своей цели», и она решилась слушаться своего чувства. Накануне приметила она, что почти в это самое время слуга брал из бокового строения ушат, ходил с ним к колодцу и мыл его водою; потом отправлялся в маленькую закуту, где были две коровы, доил их и относил молоко в дом.
На сем замечании Лиза и основала план свой. Проворно подобрала она свое платье, вышла из дому без всякого замешательства, и, не смо¬тря на серого человека, который сидел под дубом, пошла прямо во фли¬гель, взяла ушат и вымыла его у колодца. Потом побежала в хлев, подо¬ила коров и сбиралась нести молоко в дом. Все это исправила она точно так, как будто ничего другого от роду не делывала.
юо
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Серый человек опустил книгу свою на колена и смотрел на нее с удивлением. Когда ж она вышла с молоком из закуты и хотела пройти мимо, то сказал он: «Что это значит?»
— Я не милостивый государь.
— По крайней мере, человек!
— К сожалению.
— Я несчастна!
— На земле нет счастливых.
— Я желаю служить вам!
— Я не имею нужды в девке.
— Вы не имеете во мне нужды? Ах, сударь! Но я имею в вас нужду! Серый человек помолчал несколько минут.
— Петр! — сказал он слуге. — Девушка может остаться. — Тут опу¬стил он голову, начал читать снова и не беспокоился более о Лизе.
ГЛАВА XIX
СМЯГЧЕННЫЙ НЕЛЮДИМ
Старая латинская пословица говорит: «Когда двое делают одно и то же, то оно не всегда бывает одно и то же»; и эта истина останется истин¬ною и в лесах Вестфальских, и в Риме. Тот, кто одарен от природы юно¬стью, красотою и приятностью, тот неробко принимается за такое дело, о котором старуха, с харею феи Карабоссы40, и подумать бы не осме¬лилась. Если б Лиза не была милая, прелестная девушка; если б руки ее не были нежны и белы, как снег, а стан ее строен и гибок, то Бог знает, как бы принял серый человек ее предложение. Но совсем невоз¬можно было смотреть в ясные большие глаза ее и не чувствовать неко¬торой тайной сладости в своем сердце; не чувствовать утешения, подоб¬ного тому, которое некогда оживило сердце несчастливца, о котором упоминает Мориц в своем «Психологическом Магазине»41. «В прекрас¬ный летний вечер, — говорит он, — бродил один печальный, с унылым сердцем, по валу; сперва лицо его было обращено на восток, где небо становилось уже мрачно; горесть, тоска и ненависть к жизни наполняли его душу. Вдруг он обернулся — тихая, кроткая заря сияла на западе: надежда, любовь, упование пробудились в его сердце».
Серый человек не хотел слышать Лизиной благодарности.
— Хорошо! Хорошо! — сказал и махнул ей рукою, чтобы она удали¬лась. Он почитал простою обязанностью человечества то, что для нее
7′
IOI
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
сделал, и не думал, чтобы что постороннее побуждало его исполнять сию обязанность. — «Она несчастна, — говорил он, — она представ¬ляет себе, что еще можно быть счастливым в мире. Пускай ее надеется! Зачем лишать ее последнего утешения? Да! Что же такое сделалось бы с нею? Но какая мне до этого нужда?»
Он хотел продолжать читать и скоро приметил, что не понимал того, что читал.
— Я рассеян! — проворчал он сквозь зубы; спрятал книгу в карман и пошел, по своему обыкновению, далее в лес.
Лиза между тем вступила в новую свою должность. Она приняла на свои руки кухню; приводила в надлежащий порядок поваренную посуду; чистила то, что было не совсем чисто; мыла горшки, грела воду, обчи¬щала своими руками турецкие бобы для стола и при всем том не гово¬рила ни одного слова, будучи уверена, что в этом доме только молча¬нием себя рекомендовать можно. Она хотела доказать серому человеку, что он худо сделал, выгнав женщин
