— Елей нет более? — сказал он весело.
— Куда они девались ?
— Я срубил их.
— Кто приказал тебе?
— Девушка.
Серый человек замолчал при этом слове, подобно старому французу, которому de par 1ё Roi возвещают повеление министра.
Шагов за двести от домика находился холм, заросший густым кустарником. Когда наступила весна и листья начали пробиваться на деревьях, то Лиза велела своему услужливому Петру обчистить вер¬шину холмика и столько оставить на нем кустарника, сколько нужно было для сплетения беседки. Скоро она поспела, и Лиза по проложен¬ной от домика извилистой тропинке привела серого человека на холм, на котором вдруг поразила его неожиданная, великолепная картина.
Он не говорил ни слова, но когда Лиза отошла от него на несколько шагов, чтобы нарвать полевых колокольчиков, то он с вопрошающим знаком посмотрел украдкою на Петра. Петр кивал головою и мигал глазами.
В другой раз купила Лиза у одного крестьянина соловья — птичку, которая никогда не залетала в сию часть леса, где обыкновенно води¬лись одни галки и вороны и выли одни пустынные совы. Вечером пове¬сила она милого певца под окном серого человека. Птичка начала петь нежную свою песню то громко, то тихо и томно. Серый человек про¬снулся, начал стучать, удивился и вместе обрадовался небывалому гостю, и в сердце его родилось желание: «Когда б эта птичка никогда не улетала отсюда, когда б она свила гнездо под моей кровлей!»
Открывши поутру окно свое, увидел он, откуда происходила сере¬нада. Петр принес завтрак, и серый человек поднял было палец, чтобы
ю7
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
указать на предмет своего удивления, но вдруг тотчас опустил его. «На что спрашивать?! — подумал он, — кому, кроме девушки?»
Задумчиво облокотился он на чайный столик и долго мешал лож¬кою в чашке, как будто бы в самом деле положил в нее сахар.
—Лиза, — сказал он тихо.
—Лиза! — повторил он немного погромче.
—Лиза! — вскричал он громко с некоторым жаром.
Лиза была тогда в кухне и услышала, что ее кличут. Она проворно вбежала в горницу.
— Вы звали меня? — спросила она серого человека. (Серый человек, в приметном замешательстве.)
— Я? Нет! Тебе послышалось, моя милая!
Лиза пошла и радовалась, ибо в первый еще раз назвал он ее милою. Это драгоценное название было целью всех ее попечений! С тех пор, как она с таким благородством отказалась от награды за излечение серого человека, с тех самых пор она всегда обедала и ужинала с ним вместе. Без ее ведома послал он однажды Петра в город нанять кре¬стьянку ей в помощницы, ибо он не хотел более, чтобы она сама исправ¬ляла какую-нибудь грубую работу. По вечерам читала она с ним вме¬сте книги и искусным образом умела привязать его к любимым авто¬рам своим. Циммерманово «Уединение» и Юнговы «Нощи» уступили место «Опытам» Монтаня, «Путешествию Анахарсиса» и веселому «Жилблазу»43; одним словом, серый человек через год столько же походил на самого себя, сколько через две недели походит на себя роза, которую весною вынимают из погреба и выставляют на солнце.
Он сам чувствовал сию перемену, и сердце его отворилось нежным, сладостным ощущениям. Сколько любезна ему Лиза, и что, наконец, выйдет из этой связи — об этом он почти никогда себя не спрашивал; случаю надлежало растолковать ему натуру чувств его.
С тех пор, как появилась беседка на вершине холма, он почти совсем оставил прежнее любимое свое место — дерновую скамью под дубом. Часто и охотно бродил он по лугу и всходил по излучистой тропинке на холм, где веселая картина природы уже не была ему больше в тягость.
Однажды, приближаясь медленно к беседке, услышал он вдруг какой-то необыкновенный шум. Он стал вслушиваться, и ему показа¬лось, что кто-то рыдал. Он вошел в беседку и увидел плачущую Лизу. Она думала тогда о Вильгельме, и ему были посвящены сии слезы любви и нежности. Она вскочила и старалась улыбнуться и скрыть свои слезы, но серый человек неподвижно и примечательно смотрел в глаза ее.
—Лиза, — сказал он, — ты плачешь?
Она не могла тотчас отвечать на вопрос его.
ю8
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
— Или ты все еще несчастна?
— Ах! Я счастлива, столько счастлива, сколько мне можно быть в этом свете.
— И несмотря на то, слезы?
— Они посвящены прошедшему.
— А может быть, и надежде лучшей будущности?
— Нет, я перестала надеяться. Я не желаю ничего, кроме благо¬склонности вашей.
(Долгое молчание.) Серый человек сказал, запинаясь: «Ты замужем?»
— Нет.
— Так ты любишь? У тебя есть любовник?
— Был некогда!
— И умер?
— Не дай Боже!
— Не верен!
— Конечно, нет.
—Да что ж он? Для чего перестала ты надеяться?
— Судьба разлучила нас навеки!
— Как?
— Я, извините, я не могу этого выразить, но я не должна его видеть! Я не хочу его видеть!
— Не хочешь?
— Не хочу и не увижу до тех пор, покуда будет во мне хоть немного честности и добродетели!
— Правда ли это?
— Я стала бы ненавидеть себя, когда бы иначе могла думать; я стала бы презирать себя, когда б иначе могла действовать.
(Молчание.) Серый человек с чувствительностью схватил Лизу за руку, посадил ее на дерновую софу и сказал нежным голосом: «Милая Лиза! Будь чистосердечна, открой мне то, что тебя мучит?»
— Если вы это узнаете, то, конечно, выгоните меня из своего дому, который теперь последнее мое пристанище.
— Тогда бы я лишился счастия своей жизни! — перехватил серый человек с скоростию, и краска выступила на щеках его, как будто бы он стыдился невольного своего признания.
— Говори без робости, — продолжил он спокойным, просящим голосом, — может быть, доселе казался я тебе нечувствительным? Про нашу братию голландцев говорят, будто мы так же холодны, как и туманы наши, но мои страдания были по большей части страдани¬ями сердца. Говори, Лиза! Не бойся, чтобы я перетолковал что-нибудь в худую сторону!
109
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Лиза, наконец, согласилась и рассказала ему не свою, а, собственно, Вильгельмову историю: как он, будучи носилыциковым сыном, принят в дом их; как детская свычка их превратилась в любовь; как он, сделав¬шись школьным учителем, за нее сватался, получил отказ и от отчаяния пошел в солдаты; как благородно пожертвовал собою для своего друга; как мужественно сражался пред глазами государя и, наконец, досто-инствами своими возвысился. Она представляла, что ей невозможно было неосновательным супружеством остановить благородного юношу посреди славного пути его. «Мы решились, — прибавила она, — вперед называться братом и сестрою, и ничто не в состоянии отвратить меня от сего твердого намерения».
Серый человек не нашел в этой повести ничего такого, что бы могло заставить Лизу бояться быть выгнанной из его жилища. Он заключил, что какая-нибудь другая тайна скрывалась в ее сердце, и напрасно ста¬рался ее выведать от боязливой девушки. Чтобы утешить несколько ее сердце, пытался он опровергнуть ее ложную разборчивость и вызвался соединить ее с Вильгельмом, но тщетно: она была непреклонна и про¬сила его пощадить ее и не произносить более при ней Вильгельмова имени. Он принужден был ей обещать это и, признаться, обещать не без удовольствия.
Оба молча пошли домой; оба крайне были задумчивы и не дотро¬нулись ни до чего за ужином. Серый человек лег в постелю, но он не спал, он не слыхал соловья, который пел под окном его, и поутру заря застигла его, погруженного в глубокие размышления.
ГЛАВА XXI
ОТКАЗ
Следующий день прошел тихо. Лиза опять стала весела и спо¬койна, но душа серого человека, казалось, занята была каким-то пред¬приятием.
«Пойдем прогуливаться, милая Лиза!» — сказал он около вечера. Они пошли, не говоря ни слова, на холм и сели по-вчерашнему на дерновую скамейку. Долго продолжалось молчание. Лиза в замешательстве смо¬трела на луг, обрывала листы с навесившихся на нее веток. Казалось, что она предчувствовала, какая сцена ее ожидала. Серый человек сидел, опу-стя голову; в сердце его происходило что-то необыкновенное.
— Лиза, — сказал он наконец, — ты еще не переменила своих мыслей?
по
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
— Я никогда не переменю их.
— Ты отказываешься от своего Вильгельма? Лиза (со вздохом). Я навсегда от него отказалась!
Серый человек (дрожащим голосом, чертя палкою фигуры на песке). Лиза, хочешь ли быть моею женою?
Лиза испугалась, она не ожидала такого скорого оборота. Неподвиж¬ными глазами посмотрела она на своего товарища; некоторое отвраще¬ние, чувство, которое доселе при виде его было неизвестно для души ее, изображалось в ее взорах.
«Ты удостоила меня своей доверенности, — продолжал он, оправясь от первого своего замешательства, — и так надобно и мне заплатить тебе равным за равное. Вот в кратких словах история моей жизни. Я голла-нец и называюсь Ван Шиппер. Отец мой был богатый купец, который любил деньги больше всего на свете. Образованием души своей обязан я путешествиям и хорошим книгам.
Когда я возвратился, то имел несчастие влюбиться в одну пре¬красную девушку. Я хотел жениться на ней и не смел. Отец мой гро¬зил лишить меня наследства и подливал только масло в пламя. Я хотел увезти ее, пожертвовать ей так называемым временным своим сча¬стием, но прежде, нежели это сделалось, один немецкий негодяй при¬нес с собою язву сентиментальности в дом их, и она мне изменила.
Я бросил любовь к женщинам и принялся за любовь к отечеству, сделался патриотом — и был выгнан. Некто Фагель, которого однажды вытащил я из воды, был жесточайшим моим гонителем. Я бы давно забыл этого проклятого человека, если б имя собаки моей не напоми¬нало мне об нем ежедневно. На голову мою положили цену. Отец мой умер. Я осмелился тайно приехать в Амстердам, скрывался несколько недель в доме моей матери и старался в это время переправить имение свое в чужую землю. Уже большая половина его была вывезена, как я узнал, что моя родная мать мне изменила. Корыстолюбие и фанатизм смеются натуре. Меня хотели задержать, но я успел скрыться, поверил брату своему другую часть своего имущества и за доверенность свою был обманут. Так расторгла судьба все узы любви, дружества и при¬роды. Я остался один в мире и тщетно простирал руки в воздух, чтобы прижать к сердцу подобное мне чувствительное существо; я трудился напрасно! Наконец я устал страдать; удалился в сию пустыню с одним человеком, которого глупость служит мне порукой за его честность, и здесь намерен кончить жизнь свою.
То, что сохранил я из временных богатств своих, слишком много для моих потребностей и слишком мало
