для моего сердца. С тех пор, как я узнал тебя, прошедшее кажется мне сном, а будущее опять улы-
ш
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
бается. Я не могу жить без тебя! Не могу! Конечно, с тридцатью осьмью годами на плечах и с такою суровостью чувств, не имею я права требо¬вать любви твоей, но если ты решилась навсегда остаться в этом уеди¬нении, то для чего ж не моей супругой, не моим истинным, милым дру¬гом? Ты опять заставила меня верить человечеству, но если хочешь сде¬лать меня опять счастливым, опять спокойным, то согласись быть моею!
Ты молчишь — трепещешь! Знаю, что ты думаешь: невозможно любишь дважды. Ошибаешься, ошибаешься, милая Лиза! Попробуй сделать счастливым человека, и создание твое будет тебе любезно; не отвергай руки и сердца честного несчастливца! Пусть буду я благослов¬лять ту минуту, в которую принял тебя в дом свой!»
Лиза, трепеща и краснея, почти не слыхала слов его, а последнее приветствие совсем пролетело мимо ушей ее. Тысячу раз проклинала она самое себя за то, что вчера не открылась ему во всем, бояся быть выгнанной и опять оставленной во власть судьбы своей. Серый чело¬век ей нравился, но не так, как Вильгельм, не так, как она ему. Впрочем, если б и это было, то бы она, конечно, никак не могла согласиться обма-нуть его и оставить в заблуждении о ее невинности, которая только в душе ее обитала. Несколько раз хотела она говорить, признаться во всем, но язык ее не ворочался: стыд, робость заграждали уста ее.
Серый человек с ожиданием смотрел ей в глаза и читал в них смя¬тение и робость, но не отвращение. Сие замечание ободрило его; он наступал больше и больше, и наконец Лиза, запинаясь, попросила у него позволения письменно отвечать ему.
— Когда? — вскричал он с живостью.
— Завтра, — отвечала бедная девушка и бросилась из беседки. Он хотел за нею следовать. Она оборотилась: «Ради Бога, — сказала она, — оставьте меня одну!» Он остановился; она скрылась в лесу, бродила там до самой ночи и думала, каким бы образом написать свое признание. Любовь серого человека льстила ее сердцу; потерять ее было для нее горько, но вместе с нею лишиться и его почтения — а! Эта мысль тер-зала ее душу. «Но этому так быть должно. Лучше сносить заслуженное, лучше опять быть презренной, чем обманывать честного человека, сво¬его благодетеля!»
С такими мыслями возвратилась она в домик. Она не входила в гор¬ницу Ван Шиппера, который скорыми шагами взад и вперед прохажи¬вался; она прямо пошла на кухню, прибрала ее на скорую руку и потом заперлась в своей комнате.
Петр накрыл стол и положил только один прибор. Господин его указал на него пальцем и спросил: «Для чего?»
112
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
— Где она?
— Заперлась.
— Что она делает?
— Не знаю.
— Какова кажется ?
— Она плакала.
Серый человек удвоил шаги свои. Петр между тем принес кушанье, стал с тарелкою под мышкой за стулом и несколько раз шаркал и каш¬лял, чтобы обратить внимание господина своего на приготовленный ужин. Наконец увидев через четверть часа, что ни кашлянье, ни шар¬канье не помогают, осмелился он сказать: «Кушанье простынет». Он несколько раз повторял слова сии и так часто, что, наконец, вывел Ван Шиппера из терпения; он закричал на него с сердцем: «Я не хочу есть!» Уже девять лет служил Петр своему господину в его уединении и ни разу не слыхал от него бранного слова. Не удивительно, что его первая вспыльчивость подействовала на сего глупого добросердечного чело¬века: он начал плакать. «Добрый мой господин! — сказал он, рыдая, — чем же я виноват, что вам есть не хочется?»
Ван Шиппер опомнился. «Не сердись, — сказал он ему ласковым голосом, ударив его по плечу, — не сердись на меня, Петр: я болен!» Петр снял со стола кушанье, отнес его на кухню, и у него самого про¬пал весь аппетит.
Серый человек часа с два еще ходил взад и вперед по горнице; нако¬нец он так утомился, что колена его начали подгибаться, но ему невоз¬можно было ни сесть, ни лечь в постелю; он горел желанием узнать, спала ли Лиза? Тихонько прокрался он на двор, откуда сквозь низкое окно мог легко видеть, что она делала. В горнице ее светился огонь. Он приблизился на цыпочках к окну, гардины были не совсем задер-нуты: он увидел Лизу, сидящую.за столом; она писала и часто оставляла перо свое, чтобы утереть слезы, текущие по щекам ее. Сей образ после¬довал за ним на постелю и был совсем не такого рода, чтобы доставить ему спокойную ночь.
Утреннее солнце застигло Лизу еще за письменным столиком. Теперь она все кончила; перечитала написанное, запечатала его дро¬жащею рукою и кликнула: «Петр!» Серый человек вздрогнул, услышав ее голос. Он прислушивал44 и едва дышал.
Вот уже отворяет Петр двери Лизиной горницы, входит, выходит назад, и с каждым шагом его сильнее бьется сердце ожидающего! Дверь отворяется: он видит письмо в руках Петра, и бледность разливается по щекам его. Трепеща, сорвал он печать и долго не мог собраться с духом, чтобы прочесть написанное.
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Как гора свалилась с плеч Лизы, когда она отослала письмо свое; она с облегчительным сердцем пошла в свою кухню, велела разложить на очаге огонь, стала помогать работнице обчищать бобы и с стесненным сердцем прислушивалась к малейшему шороху в ближней горнице.
Через полчаса отворилась дверь. Ван Шиппер вошел в кухню с Лизи-ным письмом в руках. Пылающая девушка не смела поднять глаз и раз¬роняла бобы, которые обчищать хотела. «Лиза! — сказал серый чело¬век, — так уничтожаю я всякое воспоминание!» Он бросил письмо в огонь.
Лиза рыдала. Ван Шиппер подал знак работнице, чтоб она вышла. «Посмотри на меня, милая Лиза!» — сказал он и схватил дрожащую ее руку. Она взглянула на него робкими, слезящими глазами.
— Теперь мне известны все изгибы твоего сердца. Нет, это выраже¬ние нехорошо; в сердце твоем нет изгибов. Позабудь все претерпен¬ное; прости хищнику твоей невинности: я уже простил ему. Какая мне до того нужда, что добродетель твоя некогда была запутана сетями? Ты избавлена, и сердце твое осталось непорочным. Я знал многих недо¬стойных женщин; зависть и злоба кипели в сердцах их, и при всем том они с гордостью смотрели на бедную, обманутую невинность, которая, лишившись того, что они единственно называют добродетелью, оста¬лась добродетельнее и непорочнее их. Успокойся, милая Лиза! Письмо сожжено, и с ним погибло воспоминание прошедшего; ни одно слово, ни одно движение тебе об нем не напомнят. Еще раз предлагаю тебе сердце свое и руку. Ты молчишь. Смею ли я послать Петра за священ¬ником?
Ах! Бедная Лиза была в ужасном положении. С одной стороны, бла¬годетель, человек благородный, исполненный любви и нежности, кото¬рый великодушно извинял ее проступки и предлагал ей с своим сердцем спокойствие и счастливую жизнь: с другой — ах! С другой, Вильгельм! Она отказалась от него, но в ее ли власти было отказаться от надежды, которая, подобно искре под пеплом, все еще тлела в ее сердце? И могла ли она в таком положении дать руку другому человеку? И если б вдруг появился Вильгельм с тою же верностью, с тою же пламенною любо¬вью — ах! Не была ли бы она тогда совершенно несчастна? Не сде¬лала ли бы несчастным и доброго, благородного своего супруга? Нет! Ей невозможно, невозможно навсегда разлучиться с Вильгельмом, и одна мысль сия ужасна! Долго сражалась в душе ее любовь с благодар¬ностью; наконец любовь победила, и Лиза произнесла роковое, невоз¬вратное «нет!»
Серый человек был слишком благороден, чтобы долее принуж¬дать ее; ни один упрек, ни одна жалоба не сорвалась с языка его; он
и*
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
умолк и скрыл горесть свою в сердце. Место прежней его угрюмости заступила теперь глубокая, безмолвная унылость. Он говорил меньше, нежели когда-нибудь; часто не слыхал того, что ему говорили; бродил по целым дням по лесу и проводил ночи без сна. Едва питался он нуж¬ною пищею для продолжения бытия своего. Лиза видела это, видела, что тайная горесть снедала его сердце; что щеки его день от дня стано¬вились бледнее, глаза впадали глубже, и сердце ее раздиралось.
ГЛАВА XXII
Душевные страдания имеют то сходство с телесными, что они делают нас равнодушными к жизни. Серый человек сам чувствовал, и притом лучше всех, что силы его час от часу истощались и что его состо¬яние обещало ему скоро вечный спокойный сон. Одно только лежало у него на сердце, и он поспешил исполнить последнюю житейскую свою обязанность.
Однажды утром скрылся он по обыкновению в лес, но он не пришел по обыкновению назад к обеду. Лиза беспокоилась. Настал вечер — его не было; она просидела во всю ночь — он не приходил.
Петр выл голосом. Лиза не знала, что делать; она бегала по лесу, кликала серого человека по имени: все тщетно! Обессилев, возвра¬тилась она около обеда назад, надеясь, что он между тем нашелся, и надежда опять ее обманула. Тут почувствовала она, сколь любезен ей серый человек! Она упрекала себя в неблагодарности; стенания Петра приводили ее в отчаяние. Она опять около вечера пошла в лес. Плача горькими слезами, бродила она в кустарнике и каждою минуту боялась найти мертвое тело своего благодетеля, но она не нашла его. Почти без чувств бросилась она под дерево, ломала с горести руки и совершенно предалась отчаянию.
— Что тебе сделалось, Лиза? — сказал вдруг милый, знакомый голос. Она быстро подняла глаза: серый человек стоял перед нею.
— Слава Богу! — вскричала она, сложив руки; залилась слезами, и, поднявшись на колена, обняла его ноги. — Слава Богу! Вы живы!
— Разве ты в этом сомневалась, моя милая?
— Ах! Я была в смертельном страхе!
— Жаль мне этого; я не знал, что ты принимаешь такое участие в моей жизни. Благодарю тебя. Это живительная капля в чашу моих страданий! Будь спокойна! Встань, уже вечер, пора идти домой.
8-5108
«5
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Лиза встала, подала руку серому человеку и пошла с ним вместе в домик. Ей очень хотелось спросить его: зачем он от них скрылся и где и как пробыл в течение двух дней сих, но как он нимало не намекал об этом, то и она не
