тебе кланяется, стучится у ворот твоих; девка ему отворяет: слышишь ли шаги его на лестнице? Для чего же ты трепе¬щешь? Или ты не знаешь, как с ним объясниться?
Офицер вошел в горницу. Лиза хотела встретить его учтивостями, но он не дал ей времени говорить. «Сударыня! — сказал он, — изви¬ните меня, что я напоминаю вам обещание ваше: вы были так благо¬склонны, что прошедшим утром хотели сделать мне некоторое доказа¬тельство своей благодарности. Мне очень неприятно говорить о своих услугах, но, простите, крайность принуждает меня».
Лиза не поняла слов его и взялась было за кольцо, но офицер пере¬хватил ее с скоростию: «Нет, нет, сударыня! Я не об этом прошу вас; просьба моя, может быть, будет для вас неприятна. У меня есть друг, который дороже мне всего на свете; он тяжело ранен во время штурму; в первом смятении отнесли его в дом, где ему весьма беспокойно и где, от многого числа раненых, очень худо за ним смотрят; если бы вы позволили его перенести в дом свой, то не только бы наградили меня за услугу, которую я имел счастие оказать вам, но еще сделали бы меня должником своим, ибо то, что вы сделаете для моего друга, драгоцен¬нее для меня всех сокровищ света!»
Слезы навернулись на глазах его. Лиза была тронута; она отвечала с скоростию: «Хотя бы я имела и одну эту горницу, то бы, конечно, усту¬пила ее вашему другу до его выздоровления; ему ни в чем недостатка не будет. Могу ли знать его имя?»
— Капитан фон Эйхенвальд.
— А ваше?
— Поручик Перльстат.
— Подите, сударь, изготовьте поскорее все, что нужно для приня¬тия вашего друга. Этот дом и все, что я имею, принадлежит вам и ему.
Офицер с благодарностью поцеловал ее руку и побежал с лестницы.
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Опять не успела она спросить о Вильгельме. Но время ли было для таких вопросов? Друг того человека, которому она обязана избавле¬нием своей чести, лежал без всякой помощи в лазарете; жизнь его зави¬села, может быть, от одной минуты; как бы принял честный юноша, который, с слезами на глазах, говорил о своем друге, безвременное ее любопытство? Нет! Она не могла обвинять себя за то, что пожертво-вала в сию минуту любовью святой благодарности. Немедленно велела она приготовить лучшую горницу своего дома для ожидаемого гостя и через полчаса увидела четырех гренадиров, которые на сплетенных из ветвей носилках несли раненого по улице.
Лиза бросила сострадательный взор на бледного, как смерть, юношу, который с закрытыми глазами, без всякого движения, лежал на носилках и, казалось, не знал, что с ним происходило. Друг его шел позади и беспрестанно повторял носильщикам, чтобы они были осто¬рожнее.
«Ах, Боже мой! Какое сходство! Этот капитан Эйхенвальд и Виль¬гельм — это он! Точно он! Нет, нельзя статься! А если он? Нет! Невоз¬можно! Я ошибаюсь!»
Тут внесли его гренадиры в горницу, которую выбрали нарочно в нижнем этаже для спокойнейшего помещения раненого. Лиза хотела броситься с лестницы, но не имела сил дойти до дверей своей горницы: колена ее дрожали, она принуждена была сесть на стул. Она была одна. Напрасно кликала девку и мальчика, который заступил место Петра; обоих увлекло любопытство на двор к раненому офицеру.
«Ах! Какой несносный страх! Какое сильное движение всех чувств и сил душевных! Если это Вильгельм, а я не могу идти к нему — не могу тронуться с места! Может быть, ему нужна моя помощь, или, может быть, уже близок час, в который никакая человеческая помощь не нужна ему более. Боже! Он умирает, а я не могу его видеть!» Она силилась встать с места, идти, но тщетно: страх подкосил ее ноги.
Успокойся, милая Лиза! К чему так себя мучить? Что тебе за нужда до капитана Эйхенвальда? Как может так беспокоить тебя сходство его с Вильгельмом! Может быть, воображение тебя обмануло. Кто в тем¬ноте беспрестанно боится видеть привидение, тому, в самом деле, будут казаться привидения.
Так говорил рассудок, когда страх позволял говорить ему. Но слова его столь же мало успокаивали душу Лизы, как и тихий весенний зефир взволнованное бурею море. Беспорядок и волнение чувств выражались на лице ее, когда поручик Перльстат вошел в ее горницу, чтобы бла¬годарить ее. Он легко приметил, что нечто необыкновенное происхо¬дило в ее сердце.
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
— Помилуйте, сударыня! Что с вами сделалось? Вы, кажется, очень растроганы?
— Правда, г(осподин) поручик! Правда. Скажите мне, скажите еще раз, как называется друг ваш?
— Капитан Эйхенвальд.
— Точно Эйхенвальд?
— Точно, сударыня. Но я удивляюсь.
— Теперь я спокойна. Извините меня, сударь! Я обманулась: стран¬ное сходство! У меня есть брат в военной службе; он называется Визе.
— Возможно ли, сударыня! Визе!.. Этот Визе и этот капитан Эйхен¬вальд… Но извините меня, у него никогда сестры не было.
Лиза (вне себя). Все равно, сударь, все равно! Ради Бога скажите, Эйхенвальд и Визе?
Он выговорил слова сии так неосторожно и скоро, что не успел под¬хватить упавшую без чувств Лизу. Тотчас прибежали к ней на помощь и отнесли на постель. Перльстат, которому известны были все тайны Вильгельмова сердца, догадался без труда, кого имел перед собою, и укорял себя за свою неосмотрительность. Он сидел подле нее, мял руки ее в руках своих, тер виски ее уксусом и с робостию ожидал первого ее вздоха.
Наконец Лиза открыла глаза свои.
— Жив ли он еще? — сказала она.
— Успокойтесь, сударыня! — перехватил Фриц с дружеским жаром, — если надежда меня не обманула, если я вижу перед собою девицу Жером?..
— Так, сударь! — сказала Лиза тихим голосом.
— Не беспокойтесь! Все будет хорошо. Теперь имя это спасет жизнь моему другу!
— Пустите меня к нему!
— Чего вы требуете? Незапная радость45 умертвит его; надобно сперва его приготовить.
— Опасны ли его раны?
— Еще первый пластырь не снят, но лекарь надеется.
— Любит ли он е!це меня?
— Но от чего же переменил он имя ?
— Господин капитан Визе должен был однажды захватить деревню, которая называлась Эйхенвальд, и в которой был неприятельский отряд втрое многочисленнее его корпуса: он прогнал его, и следствием его храбрости была решительная победа над неприятелем. Чтобы
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
наградить его, пожаловал ему государь то, что давно дала ему натура: благородство; и в память случившегося происшествия получил он фами¬лию фон Эйхенвальд.
Лиза никогда бы не устала слушать и расспрашивать Фрица, ибо он говорил о Вильгельме, когда бы вдруг не пришло ей на мысль, что помощь его необходима ее любезному. Немедленно послала она его вниз посмотреть, нет ли в чем недостатка его другу? Не лучше ли ему? Не беспокоит ли его что-нибудь? Хороша ли его горница? Фриц пошел и несколько раз принужден был ворочаться назад, ибо Лиза все что-нибудь позабывала сказать ему.
Он возвратился через несколько времени и принес ей утешитель¬ное известие, что Вильгельм спал спокойно. Тут не могла более она удержать своего желания посмотреть на него хотя на спящего. Она сняла башмаки и подкралась к дверям его горницы; она подслушивала в замочную щелку. Радость, горесть, надежда — все сии чувства вместе извлекали слезы из глаз ее. Фриц должен был почти насильно отвесть ее, чтобы она рыданиями не разбудила спящего.
Прошло несколько недель прежде, нежели Фриц решился сказать другу своему радостную новость. Он говорил с крайнею осторожностию и только постепенно давал угадывать ему, что он жил под одною кров¬лею с любезной, но, несмотря на его старание, нечаянная радость сде¬лалась бы, может быть, ядом для едва выздоравливающего, когда бы имя Ван Шиппер не послужило ему противоядием.
Вдова Ван Шиппер! Итак,-ей было можно дать другому свою руку? — Мысль эта уменьшила его восхищение и сделала его почти печальным.
Фриц угадал, что происходило в душе его, и повествованием о судьбе Лизы прогнал мрачные мысли, которые было родились в голове его. С жадностью хватал Вильгельм каждое его слово; в сердце его лилось сладостное утешение из уст милого друга; любезная была оправдана в глазах его. Едва мог он дождаться той минуты, в которую надлежало ему прижать ее к сердцу. Он проклинал лекаря, который все еще наи¬строжайше запрещал ему предаваться сильным ощущениям.
Наконец желанный час наступил. Двери растворились. Лиза лежала в его объятиях! Чувства заграждали уста обоим — чувства, которых никакое перо описать не может! В сладостном забвении сидел Виль¬гельм на софе, сжимал правою рукою руку своей любезной, а левою обнимал своего друга, которому был обязан спасением ее чести. Я счаст¬ливейший человек в мире! Больше не мог он ничего выговорить.
Равнодушно принял он через несколько недель после того известие, что король пожаловал его майором. Мог ли он теперь этому радоваться? Ведь завтра он женится на Лизе! И, как нарочно, в самый этот радостный
127
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
торжественный день возвратился Петр из дальнего своего путешествия и с печальною миною сказал госпоже своей, что он, сколько ни старался, никак не мог найти господина поручика Визе.
КНИЖКА ТРЕТИЯ
ГЛАВА XXV
ВОЕННОПЛЕННЫЕ
Что такое война? Можно ли назвать ее таким же натуральным побуж¬дением, как и охоту к танцам? Один великий философ, и потому уже не друг мой, сказал, что наша земля, сия маленькая планета, о которой в Юпитере, думаю, и понятия не имеют, не иное что, как театр всеобщей брани; но добрые люди неохотно верят такой ужасной истине; добрые люди больше думают, что во всех тварях, от слона до полипа, побуж-дение любить пробуждается с весною и умирает с наступлением зимы; что если побуждение умерщвлять пробуждается также с весною и един¬ственно для того, чтобы разрушать и губить, то из того следует* что оно противно законам натуры и что оно не входит во всеобщий чертеж творения: только любовь должна выходить в поле с пришествием мая; только роса небесная должна соединиться с слезами любви и лишать разрушительной силы порох, грозящий гибелью существу, способному любить.
Так думал и Вильгельм, когда, по прошествии веселой зимы, полу¬чил неприятное повеление изготовиться в поход, чтобы дымными облаками помрачить первые лучи весеннего солнца и затоптать про¬бивающуюся траву опять в землю. Только пять месяцев провел он в объятиях супружеского и семейственного счастия и в это время успел только узнать, что все фантазии любовника ничто в сравнении с бла¬женством супруга; что хотя воображение и возносит страстного юношу в колеснице пламенной к самому
