небу, то существенность низводит его оттоле для того единственно, чтобы успокоить на розах. Он не меч¬тает более; он наслаждается кротким пламенем супружеской нежности, которое прежде пылало сильно, грозило пожрать все и угаснуть и кото¬рое теперь горит спокойно и будет гореть вечно.

Большие города сходны с сельскими хижинами в том, что в них можно жить уединенно, не будучи никому известным. Вильгельм испы¬тал это на самом деле. Нежная, любезная супруга, верный друг, вкус¬

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

ный обед, изрядный доход, возможность помогать бедным, несчастным ближним своим, — если кто-нибудь не назовет сего счастием, то ему не нужно искать счастия в свете: он никогда не найдет его.

Желать и самый счастливейший никогда не перестанет; ни один добродетельный не свободен от порока, ни один счастливец не сво¬боден от желаний. Но Вильгельм был из числа тех редких любимцев судьбы, которые желают только, чтобы все осталось по-старому; кото¬рые, не желая ничего выигрывать, ничего и потерять не хотят. Госу¬дарь пожаловал ему небольшое поместье. «Дай Боже нам мир, — гово¬рил он часто, — я бы пошел в отставку и в своем уединении стал бы наслаждаться благотворениями своего монарха, блаженством любви и дружбы». Место, где находилась его дача, было прекрасное; соседи его были знатные дворяне, которые бы никогда до того не унизились, чтобы посетить человека достойного, невысокой породы. Какая пре¬лестная участь — жить в объятиях любви, дружбы, сельского спокой¬ствия и быть свободным от несносных посещений!

Розы на щеках Лизы побледнели, кроткий пламень взоров ее потух, и счастливый супруг ее веселился надеждой прижать к сердцу драго¬ценный залог любви своей. Угасло его честолюбие; охотно бы снял он лавры с головы своей и обвил ими колыбель своего сына.

Никогда поход не был так неприятен для него, как в сие время. Несколько дней скрывал он сие известие от своей супруги, которая стала вдвое любезнее прежнего, но скоро взор любви проникнул его горесть. Уже давно страшилась Лиза новой разлуки. Она старалась вооружиться твердостию и внушать Вильгельму мужество, в котором сама имела такую нужду. Она скрывала слезы свои и плакала только в тишине ночи, когда Вильгельм казался спящим. Если она пробуждала его своими рыданиями, то обыкновенно слагала вину на дурной сон.

Едва было, из любви к ней, не оставил он службы при открытии кампании, но она воспротивилась такому пожертвованию. «Нет, — говорила она, — я не хочу, чтобы сказали, будто ты в моих объятиях лишился мужества и стал неблагодарным к государю; поезжай, будь храбр, но не отваживай своей жизни — помни долг свой, помни честь, но так же не забывай того беспомощного творения, которого ты еще не знаешь: ты возвратишься и найдешь его на груди моей; тогда уже будут исполнены законы, предписанные тебе честью, тогда уже можешь ты оставить меч свой и успокоиться на моем сердце!»

Так скрывала она, под маскою ложной твердости, свой страх и свою горесть. Обман был удачен по тех пор, покуда не наступил час разлуки, но когда пришло воскресенье последней недели и Вильгельмов полк впоследние пошел парадом в церковь, ах! — тогда исчезло ее мужество,

129

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

и, дрожа, как преступница, повязала она галстук на шею своего мужа. Он пошел, робость и необходимость молиться повлекли и ее в церковь. Неприметно отирала она во время проповеди слезы, катившиеся по щекам ее, но когда полковой священник начал торжественно молиться о успехе оружия, когда благословил он собранных вокруг себя воинов и у старых гренадиров покатились слезы на черные усы их, то скрыла она лицо в муфту, чтобы заглушить свое рыдание.

А с каким жаром повторяло ее сердце слова священника: «Да позво¬лит мне Бог некогда увидеть вас всех опять, собранных в сем храме; да не погибнет ни один из вас; да услышим мы не стоны вдов и сирот, но торжественные восклицания радости и благодарения».

Обессилев, возвратилась она домой; мужество ее исчезло. Чрез два дня должен был выступить полк Вильгельмов; беспрестанно слышала она стук под своими окнами; багаж и повозки перетаскивались по ули¬цам; пушки перевозились и гремели; все было живо, все суетилось, между тем как она, плача, стояла на коленях перед дорожным сунду¬ком своего мужа, укладывала его белье, прибирала к стороне полотно и перевязки, нужные для тех случаев, когда он будет ранен, и раз двад¬цать показывала слуге его место, в котором он их тотчас найти может.

Исполнив печальный долг сей, бродила она, как безумная, из одной горницы в другую, и неподвижно устремляла глаза свои то на пустое место, где обыкновенно стояла полевая постель Вильгельма, то на гвозди, на которых прежде висели его пистолеты. Когда же наступило последнее утро и Вильгельм тихо от нее удалился, чтобы избавиться горестной минуты прощания, то она бросилась в свою карету и, отъехав на полмили от города, остановилась у одной мельницы, возле которой надлежало ей сказать последнее «прости» своему любезному.

Густое облако пыли вдали возвестило выступление войск: один полк за другим проходил мимо ее, жены и дети со слезами и воплем вти¬рались в сомкнутые ряды их. Там плачущий гренадир нес маленькую девочку на руках своих, и беременная мать, рыдая, шла подле него; там веселый парень с важным видом тащил на себе суму отца своего. Тут с добродушием тряс простосердечный усач благословляющую руку своей матери — здесь другой лежал в слезах на шее расплаканной жены своей; молодые солдаты, которые ни к чему не были привязаны, весе¬лились и потрясывали своими шапками, обвитыми зелеными ветвями. Там и сям маркитанты продавали свои товары; многие пили вино для того, чтобы несколько ободриться, и слезы катились в их стаканы.

Лиза не видала и не слыхала ничего; сердце ее билось, дыхание останавливалось, глаза были неподвижны и пламенны. Безмолвно смо¬трела она на городские ворота, из которых беспрестанно появлялись

130

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

новые войска. Тут вдруг показался коротко знакомый мундир Виль-гельмова полку; Вильгельм с потупленною головою ехал перед своим батальоном; лошадь его, которая прежде была так бодра и горяча, переваливалась с ноги на ногу; повод неприметно выпал из рук седока и лежал на шее коня его. Поравнявшись с мельницею, Вильгельм сосо-скочил с лошади, а Лиза вышла из кареты. Бледный, как смерть, при¬ближался он к своей супруге. Она упала подле кареты без чувств. Он стал перед нею на колена, прижал холодные свои губы к пламенным устам ее, облил слезами своими бледные ее щеки, бросился на свою лошадь и ускакал. Лиза лежала бездыханна, но когда пришла в себя, то уже один только едва слышный звук барабана поражал слух ее. Она встала и увидела облако пыли, которое мало-помалу редело и скрыва¬лось в отдалении.

Она отошла в сторону в кустарник, который рос на берегу ручья у мельницы, бросилась на колена и молилась с жаром. Счастлив тот чело¬век, кто с надеждою в сердце может воссылать мольбы к небу, кому его молитвы вливают утешение и мир в горестное сердце. В ранние часы утра и в поздние часы вечера возносились моления Лизы к престолу Вышнего, подкрепляли растерзанное сердце ее в несносной разлуке и отгоняли от нее все ужасные мысли о судьбе ее супруга.

Ах! Слишком скоро полк его был замешан в сражении. Вильгельм сражался мужественно подле своего друга; храбрые солдаты его пали, и он, обессилев, должен был, наконец, уступить превосходству. Он и Фриц были взяты в плен. Ограбленные неприятельскими гусарами, были они увлечены в лагерь. Там приставили к ним крепкий караул и чрез несколько дней отослали их, с транспортом военнопленных, во внутренность Франции.

ГЛАВА XXVI

СМУГЛАЯ ДЕВОЧКА

Горесть и недостаток последовали за Вильгельмом в плен. Ему оста¬лось единственное утешение — друг, который с участием внимал его стонам и жалобам и ободрял его словами нежности и сострадания. Часто в прежнее время называл его Фриц влюбленным мечтателем и гово¬рил с насмешкою, что супружество греется только около угольев, кото¬рые оставляет по себе пламя любви, и что их часто раздувать должно для того, чтобы они совсем не потухли; но теперь принужден был он признаться, что любовь не всегда затушает факел свой тогда, когда

9-5108

131

— ПРОЗА 1800 ГОДА —

Гимен(ей) свой воспаляет, ибо Вильгельм никогда так не был привя¬зан к жене своей, как теперь. Разлука еще более воспламенила страсть его. Он говорил только об ней, он думал только о ней. Никакой недо¬статок не был для него ощутителен, никакой предмет не возбуждал его внимания; ограбленный, лишенный всего необходимого, обрадовался он крайне, когда в кармане своего мундира нашел чернильницу и сере-бряное перо. Он писал каждый день на пути своем, во всяком месте, где хотя на минуту останавливался транспорт пленных, где только находил камень, который бы мог служить ему вместо стола. Горесть, желания, утешения, отдаленные надежды — все изливал он на бумагу; и при¬жал с восторгом к сердцу добродушного капрала, который обещал ему переслать первое письмо его.

После долгого, затруднительного путешествия достигли они, нако¬нец, место, назначенное им для их пребывания, один маленький горо¬док Гиенской провинции. Здесь хотя и позволили им, обязав их пре¬жде честным словом, ходить по свободе в окрестностях города, но они должны были весьма осторожно пользоваться сим позволением, ибо необузданная чернь, почитая всех иностранцев рабами деспотизма, изыскивала всякие причины, чтобы оскорблять их или умерщвлять.

Вильгельм и Фриц по сей причине редко оставляли днем свое печальное жилище. Обыкновенно с наступающим утром выходили они из города, бродили по цветущим полям, отдыхали на берегу Гаронны и посещали в полдень хижины дружелюбных поселян, которые потче¬вали их молоком, медом и плодами.

Одним вечером попалась им в руки немецкая книга, и как они уже давно лишены были удовольствия читать, то ждали они утра как будто какого-нибудь праздника. С первыми лучами солнца были они уже в поле, безоблачное небо и покрытая росою трава предвещали жаркий день; чтобы защитить себя от зноя, сыскали они неподалеку от одной деревни густой кустарник, легли в тени его, и Вильгельм, вынув книгу из кармана, начал читать вслух.

Не прошло часу, как услышали они шум в ближней деревне, а скоро потом сильный колокольный звон — это их удивило; они не знали, что делать: выйти ли из своего убежища или еще более зарыться в кусты. Последнее могло сделать их подозрительными, и они остались на преж¬нем месте, решившись возвратиться в город, как скоро дорога туда ста¬нет