было ясно читать, что он надеялся, по крайней мере, жизнию для нее пожертвовать.
— Вы возвратитесь в свое отечество, — продолжала Полина, — там будет вам можно осведомиться о кавалере Беллуа; он убежал в Аме¬рику! Может быть, он еще жив!
Сие сказала она с таким сердечным жаром; в пламенном взоре ее, обращенном к небу, изображено было такое участие в судьбе этого кава¬лера, что Фриц начал весьма беспокоиться, но милое творение скоро разогнало весь страх его, прибавив трогательным голосом: «Это мой брат! Теперь единственный брат мой! Ему одному принадлежат сокро¬вища; ему со временем, может быть, послужат они для восстановления прежнего благосостояния в своем доме; для него отдаю я их в руки ваши; постарайтесь всеми средствами найти его убежище, обещайте мне это, поклянитесь!»
^5
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Она подала им руку. Вильгельм пожал ее с жаром, но его друг почти обеспамятел, когда прикоснулся к нежным ее пальчикам — он трепе¬тал и заикался. Если б Полина была самолюбива или недоверчива, то, конечно бы, приняла его или за любовника, или за плута. Она продол¬жала говорить далее без всякого принуждения.
— Если все труды ваши будут напрасны, если Филипп мой уже пред¬упредил меня, то дарю вам этот ларчик; разделите все, что в нем нахо¬дится, и не забывайте меня.
Она замолчала и опустила глаза свои, наполненные слез, в землю. Вильгельм осмелился представить ей, что она сама еще очень молода и имеет больше нужды в помощи, нежели брат ее, который везде может вступить в военную службу и тем достать себе пропитание. Он просил ее бросить взор на свое разоренное жилище, на свою бедность и сове¬товал оставить землю, в которой преступление торжествует, а невин¬ность страждет.
— Такое бегство, — прибавил он, — сопряжено с большими трудно¬стями, а без денег почти невозможно!
Полина слушала его, не говоря ни слова, и улыбалась.
— Так, — сказала она с пылающими взорами, — я убегу! Нет, не убегу — улечу в торжестве! И это так легко, так возможно! Даже и без денег — вы не знаете! — продолжала она с некоторым таинственным ужасом, — пройдут десять дней! И я буду там — с моим родителем!
Тут с благоговением посмотрела она на небо!
Вильгельм спросил ее: не больна ли она, что почитает себя так близко к смерти!
— О! Нет! — отвечала она, — Бог так милостив, что и без болезни позволяет мне оставить свет. (Тихо и с доверенностию.) Через десять дней ввечеру сделается гроза — злые люди около меня задрожат, я буду радоваться! Гром ударит в башню, которая там стоит на берегу реки, и мне стоит только стать подле башни и поднять руки! Добрый ангел сле¬тит ко мне в громовом облаке и отнесет меня к Престолу Божию — и я буду счастлива!
Говоря это, пришла она в некоторое необыкновенное исступле¬ние. Вильгельм, изумясь, смотрел на нее пристально и начал думать, что она безумная, но скоро приметил он, что монастырское воспита¬ние и несчастия сделали ее только легковерною мечтательницею. Она рассказала ему, как после смерти отца своего лишилась она рассудка; была несколько времени в ужасном отчаянии, не подкрепляя себя ни малейшею пищею, как однажды утром, обессилев, погрузилась она в глубокий сон, который и предсказал ей, что минута избавления при¬ближается.
/,6
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
— С тех пор, — продолжала она, — рассудок мой пришел опять в прежнее состояние; моя горесть утихла — я приготовила себе гроб и скоро в него лягу, — поздравьте меня! Счастливый час мой уже недалеко!
С сердечным состраданием слушал ее Вильгельм; Фриц отворо¬тился, ибо глаза его были наполнены слезами. Вильгельм довольно знал человеческое сердце, чтобы в сем случае делать логические опро¬вержения; он притворился, будто совершенно верил пророчеству сна ее, взял к себе ящичек с драгоценностями, обещал в точности испол-нить ее препоручение. Потом стал он стараться мало-помалу отвлечь ее внимание от единственного предмета, к которому оно прилеплено было, и устремить на другие. Неприметно в разговоре своем от посто¬роннего перешел он к подробностям о ее фамилии. Она должна была много рассказывать о своих братьях, о их фигурах, темпераментах, о полках, в которых они служили, и, наконец, о посещениях к ней во время ее пребывания в монастыре.
Потом нечувствительно перешел он к монастырскому воспитанию, притворился, будто совсем ничего не знал об нем; расспрашивал о тамошнем образе жизни, учении и знакомствах, которые она заводила.
Сперва Полина, казалось, не очень охотно отвечала на вопросы его, но мало-помалу в душе ее пробудилось столько сладостных воспо¬минаний, столько веселых юношеских сцен, что она, наконец, если не сделалась разговорчива, то, по крайней мере, вступила в разговор, рассказывала много и даже с удивлением. Одним словом, милая веселость, которая постепенно оживляла все ее движение, довольно доказывала, что она не сотворена для унылости и что только в уединении могла горесть на нее так сильно подействовать.
Она удивилась, когда показалось утро; досадовала на свою рассеян¬ность (так она это называла), извинилась с стыдливостию и удалилась поспешно, чтобы гостям своим дать успокоиться. Вильгельм бросился на солому, скоро заснул глубоким сном, между тем как Фриц медленно расхаживал взад и вперед и изредка останавливался на том месте, на котором стояла Полина.
ГЛАВА XXXI
ПРАВА НАТУРЫ
Сто раз говорили и переговаривали, что лесть настоящий яд! Верю! Но из этого еще не следует, чтобы она везде и всегда была вредна. Разве
10-5108
«7
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
лекаря не употребляют иногда яду вместо лекарства в отчаянных болез¬нях; а пожирающая, глубокая горесть разве не отчаянная болезнь?
Вот что думал Вильгельм, когда, проснувшись по прошествии нескольких часов, вознамерился тонкою лестию усыпить горесть своей благодетельницы. В самой вещи, ничто так скоро не отвлекает чело¬века от печальных или ужасных предметов, как лесть искусная и хитро сплетенная — только само по себе разумеется — она должна быть скрытна и неприметна, должна быть не сильным дождем, льющимся в потоках из облаков, а росою утреннею, нечувствительно цветы окро¬пляющею! О, против такой лести никакой мудрец мира устоять не может!
Когда Полина возвратилась в полдень и принесла гостям своим то, что в разоренном саду ее натура, оставленная на волю самой себе, для нее производила, то Вильгельм начал играть свою ролю; на помощь друга своего он, конечно, не мог полагаться, ибо тот, кто любит истинно, льстить не может. Он вооружился всею своею опытностию и человеко-познанием; употребил в дело все, чему научился он в большом свете и чему до сих пор только смеялся; сожаление и благодарность придавали словам его увлекающую силу и жар, которым хладнокровие Полины скоро начало уступать. Иногда рождалась на губах ее улыбка, и не про¬шло еще двух часов, как уже Вильгельмово красноречие довело ее до того, что она села с своими гостями за стол и разделила с ними плоды, которые принесла для них.
День пролетел скоро. Полина досадовала на то, что наступил уж вечер, ибо она опять полюбила сообщество с людьми, которых так уда¬лялась; взоры ее нередко с участием устремлялись на Вильгельма, кото¬рый говорил один и которому его свободное сердце позволяло обнару¬жить все любезные свои свойства, между тем как Фриц сидел, повеся нос, и молчал, опасаясь сказать что-нибудь глупое.
Когда стало темно, то послала Полина своего старого слугу и свою девку в разные стороны осведомиться, миновалась ли опасность? Оба возвратились, подобно голубям Ноевым, с оливовыми ветками. Но сколь ни ободрительны были известия, ни для кого не были они приятны, кроме Вильгельма, который от всего сердца желал поско¬рее возвратиться в город, опасаясь, чтобы их не хватились и не почли дезертирами.
Другу его такие мысли совсем не приходили в голову. Он бы желал, чтобы дом отвсюду был окружен убийцами, ибо чувствовал в себе довольно мужества и силы, чтобы защитить Полину против целого неприятельского войска; но как ни один неприятель не показывался и как только одни жуки да кузнечики шумели по полю, и совы беспре¬
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
пятственно вылетали и влетали в разбитые окна замка, то наши герои и решились отправиться в поход.
Полина задумалась и растрогалася, когда они пошли от нее; она проводила их до железных ворот и подала им руку при прощаньи.
— Высшее определение привело вас ко мне, — сказала она, — будьте моими братьями во все краткое время горестного моего здесь стран¬ствия. Еще десять дней до сего желанного часа! Посетите хотя один раз сестру свою до ее вечной с вами разлуки, хотя один раз, если это не сопряжено с опасностию!
Фриц улыбнулся при слове опасность. Вильгельм обещал прийти хотя переодетый; Фриц улыбнулся при слове переодетый. Он поцеловал руку Полины! Она назвала его братом. Где же опасность? К чему пере¬одеваться?
Они пошли. Фриц часто смотрел назад, хотя было темно, как в могиле. Полина стояла у ворот и прислушивала до тех пор, покуда шаги их были слышны; потом медленно возвратилась она назад; хотела идти в грот, к телу отца своего, и вместо грота пришла опять в подземе¬лье, бросилась на солому и забыла о потухшей лампаде, погрузившись в мысли о приближающейся своей смерти.
Мысли сии со времени знакомства ее с Вильгельмом, казалось, полу¬чили для нее новые прелести, ибо всегда с грозным образом смерти соединялось в душе ее любезное воображение нового ее брата. Она желала, чтобы он был с нею в торжественный и ужасный день сей. Она представляла самое себя пораженною громом, без дыхания лежащую на руках Вильгельма; видела, как он безжизненное тело ее клал на мягкий дерн, как он стоял перед нею на коленах, как слезы его кати¬лись на холодную ее руку, как он — тут щеки ее покрывались огнен¬ным румянцем — напечатлевал последний братский поцелуй на блед¬ные уста ее.
Так, с мрачными картинами смерти соединялись в душе ее другие приятнейшие картины, начертанные кистью чистейшей невинности. Она с некоторою нетерпеливостию ожидала второго посещения друзей своих; она не лежала больше при гробе отца своего, а только в задумчи¬вости сидела на дерновой скамейке и слушала тихое трепетание волн, которые разбивались на берегах острова. Соловей пел в кустах; она досадовала на себя за то, что песни его были ей приятны. Слуга при¬нес ей жареного голубя для обеда; она бранила его за то, что он почи¬тал ее голодною, и когда он ушел, то съела одно крыло, потом другое, а потом и всего голубя.
Некоторое
