просить вас?
— Его Полина! — вскричал Фриц, отсоскочил назад и подозрительно устремил взоры на ужасного человека и против воли своей признался, что он прекрасный миловидный юноша, которого только бедность и несчастия обезобразили и обратили в привидение.
— Его Полина? — повторил Вильгельм с любопытством.
— Там! Моя Полина, — сказал юноша несколько посмелее, подошел беспрепятственно к бездыханной, стал подле нее на колена, схватил холодную ее руку и старался согреть ее в руках своих. Фриц стоял, не говоря ни слова; ужасное чувство наполняло его сердце: оно как будто желало, чтобы Полина не пробудилась от смертного сна своего!
Между тем громовая туча прошла мимо, гром гремел уже вдали, мел¬кий дождь кропил луг, цветы подымались снова, птицы начали петь, и с цветами и птицами пробудилась опять Полина и увидела себя — в объятиях своего брата.
Он был первый предмет, который представился глазам ее; чему ж дивиться, если она вообразила себя в другом мире? Она почитала себя умершею и переселившеюся в обители блаженных.
«Мой брат! Филипп! — шепнула она, — или смерть нас опять соеди¬нила с тобою? Где наш родитель? Для чего нейдет он навстречу к своей дочери?»
С именем брата возвратилось спокойствие в Фрицево сердце. Юноша, которого он был готов ненавидеть, вдруг сделался для него любезен — он брат Полины!
Когда слон раздавит ногою какой-нибудь малый мир, и мы видим там муравьев, собирающих свои яйца, там пауков, которые поправ¬ляют изорванную свою паутину, инде цветы55, подымающие опять свои головки, то эта картина может несколько служить изображением заме¬шательства между нашими героями, больше или меньше приведенными в движение. Полина долго не могла увериться, что она в самом деле
158
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
жива; мнимый дух ее брата подтверждал ее мнение, которого и самое присутствие друзей ее не опровергло, ибо она и их почитала погиб¬шими с нею от грома. Юноша, ослабевший и телом, и духом от многих бедствий и страданий, все еще видел в незнакомцах преследователей, жаждущих его крови. Фриц, движимый радостию, что Полина пришла в чувства, и колеблемый страхом, чтобы ее брат не отверг любви его, не говорил ни слова. Один Вильгельм через несколько минут возвратил присутствие своего духа. Он приметил, что это место, залитое дождем, и вид развалин были совсем неприличны для свободных объяснений. Он дал знак своему другу, чтобы проводил истощенную Полину в ее жилище, а сам подал руку ее брату. Медленно пошли они через рощу, Полина вздрагивала и пугалась всякий раз, когда ветка попадала по щеке ее, и смотрела на каждое дерево, на каждый куст с какою-то улыб¬кою, которая показывала ясно, что рассудок ее все еще сильно боролся с обольщающим воображением.
Фриц не спускал глаз с нее, рука ее была в его руке. Он дрожал как лист, никогда не было ему так трудно идти. Он не чаял кончить пути своего, робко посматривал на дом и со всем тем желал бы быть на сто миль от него.
Сухощавый товарищ Вильгельмов смотрел на него с робостию и недоверчивостию. Чем ближе подходили они к дому, тем мрачнее ста¬новились впадшие глаза его; казалось, несколько раз намерен он был вырваться и убежать, и, без сомнения, исполнил бы сие намерение, когда бы мог надеяться спастись от двух здоровых преследователей. Он затрепетал, вошедши в дом, и только на лестнице почувствовал опять бодрость в своем сердце, когда верный знакомый слуга с радостным криком бросился к нему навстречу.
Наконец пришли в горницу Полины, где брат и сестра смотрели с удивлением друг на друга и на все, что их окружало. Вильгельм забо¬тился о успокоении и пище, двух лекарствах, нужных и для самых душевных болезней.
ГЛАВА XXXIV
Кавалер Беллуа, тот самый, которого Полина почитала в Америке, был свидетелем смерти отца и братьев своих и скрылся от преследо¬вания своих гонителей в неприступные руины, известные ему с мало¬летства. Здесь осмеливался он только во время ночи, вместе с совами,
159
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
выходить на поле и искать кореньев и диких плодов для своей пищи. Сперва думал он, что отцовский дом его был разорен совершенно и сама Полина погибла, но после был выведен из сомнения, увидев ее сквозь расщелину своей башни, в глубоком трауре прогуливающуюся по лугу.
Уже хотел он броситься в ее объятия, как мысль, что внезапная радость ее может изменить ему и его погубить, удержала его. Он не знал, были ли вблизи люди, или нет? Не подсматривали ли за нею какие шпи¬оны? Печальная Полива удалилась, и хотя скоро недостаток и братская любовь победили в нем все опасения, но уже более она не показывалась.
Наконец он решился, не находя более средств, которыми бы про¬должить бытие свое, оставить свое убежище и броситься либо в объ¬ятия сестры своей, либо на острые кинжалы разъяренных убийц; он определил уже на то день, в который надлежало кончиться запасу коре¬ньев, которых он набрал при месячном сиянии и которыми до сих пор он бедственно питался.
Но это был самый тот день, в который Вильгельм и Фриц, пресле¬дуемые возмутившимися, спаслись в гроте Полины, и вся сторона при¬шла в движение. Филипп подумал, что искали его и почитали уже его погибшим; башня его была несколько раз окружена шумящею толпою; отважнейшие входили в нее, лазили по отломкам, и как только узкий переход вел к убежищу Филиппа, а он загромоздил ее камнями, сло¬женными в искусственном беспорядке, то и все поиски остались беспо-лезны.
Ничто не казалось для него вернее, как то, что он был предметом сих строгих поисков; страх его увеличивался, и в первые дни после сего происшествия не смел он даже выходить и ночью из своего убежища и терпел мучительный голод и жажду до тех пор, покуда не приведен был до величайшей крайности.
Между тем видел он иногда сестру свою у башни и радовался, что она спаслась от смерти; но как он видал ее всегда в провожании двух незнакомцев и как сильная горесть была изображена во всех чертах лица ее, то он и заключил, что сии провожатые были не друзья Полины, а только караульные.
Однажды осмелился он выйти ночью из своего убежища, чтобы, по крайней мере, утолить жажду свою в ближнем источнике; отчаяние увлекло его к воротам родительского дома, и если б они были отперты, то он, конечно бы, проникнул в самую спальню сестры своей. Он не смел ни стучать, ни кашлять, боясь разбудить тех опасных незнаком¬цев, которых всегда видел с своею сестрою; в нерешимости бродил он
i6o
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
вокруг дома до тех пор, покуда первый крик петуха не принудил его опять укрыться в свою башню.
Но более сносить было невозможно для юноши, который всю свою юность провел в недре счастия и изобилия. Недостаток и отчаяние воз¬родили в нем мужество, которое доселе было ослаблено роскошью и сладострастием, ибо все добродетели и пороки не иное что, как чада натуральных или искусственных нужд наших. Он твердо решился — во что бы то ни стало — войти в родительский дом, и если в нем оби¬тают убийцы, умереть в объятиях сестры своей. Гроза предупредила его, разрушила его темницу, и он очутился посреди друзей своих.
Вот что рассказывал брат Полины, подкрепивши себя пищею, новым своим знакомцам. Открытие, что Вильгельм и Фриц военно¬пленные, разогнало все сомнения — их мундиры, которые он прежде почитал мундирами национальной гвардии, перестали его ужасать. Сии люди сражались за права его, были одинакого с ним мнения, оди-накой веры, и, следственно, не могли изменить ему.
И состояние души Полининой переменилось; она уже опять чув¬ствовала, что была жива и, казалось, с удовольствием предавалась сему чувству. Вильгельм, который примечал каждое изменение в чертах лица ее, осмелился говорить яснее и прямо назвал сон ее обманчивою мечтою воспламененного воображения, и когда она в опровержение рассказала со всею подробностию обстоятельства испугавшего ее видения, когда она привела его к окну и показала на вороты, подле которых явился ей дух, то Фриц, стоявший подле нее, покраснел и, запинаясь, признался, что он был привидение, произносившее ее имя. С робостию просил он простить его за ужас, который невинным образом причинил ей.
Радость Полины при таком известии помогла ей сокрыть стыд свой, который, при словах Фрица, в пламенном румянце обнаружился на щеках ее. Это странное происшествие привело ей на память необык¬новенную живость, с какою Фриц, при выходе из эрмитажа, изъявил ей свое желание умереть вместе с нею. Сколь она ни была неопытна в любви, но готова была клясться, что Фриц любил ее, и румянец на щеках ее запылал еще сильнее.
Филипп, давно познакомившись с страстями человеческими, отга¬дал, что происходило в сердце незнакомца. Победа сестры его, каза¬лось, была ему приятна, ибо он, не могши сам быть ее защитником, оставлял ее в безопасности под охранением честного человека. Что Фриц, робкий, застенчивый Фриц, вздыхающий в тишине ночи под окном любовницы, не обольститель, в этом уверяла его собственная его опытность, Вильгельм успокоил его совершенно, объяснив ему в тот же вечер честные намерения своего друга.
161
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
«Дворянин ли он?» — вот единственный затруднительный вопрос, предложенный старофранком германцу, и когда Вильгельм удовлетво¬рительно отвечал на него, то он с радостию согласился, чтобы Полина, по размене пленников, вышла за Фрица замуж и последовала за ним в его отечество.
Робкий любовник остался один с своею любезною, но с грозою про¬шло и его мужество; он не мог воспользоваться сим благоприятным случаем и кончить вечером то, что начал в полдень. Не говоря ни слова, сидели они друг подле друга, оба опустив глаза вниз: он потому, что ска¬зал уже слишком много; она потому, что уже узнала слишком много!
С блаженным чувством, которое обыкновенно поселяется в сердцах наших, когда мы избавимся от какой грозной опасности, проведен был остаток того дня, которого первая половина была так ужасна. В сей дру¬жеской беседе занимались только тем, что надлежало начать Филиппу в его положении. Полина требовала, чтобы он скрылся в тайном подземе¬лье до тех пор, покуда не утихнет гроза республиканства, и сам Филипп был к тому сперва склонен; но как скоро услышал он о найденном сокро-вище, как скоро увидел ящичек, наполненный драгоценными камнями, то вдруг переменил совершенно прежнее свое намерение.
Он был слишком великодушен, а может быть, и легкомыслен, ибо, несмотря на все просьбы сестры своей, не взял из
