отцовского наслед¬ства ничего, кроме самомалейшей части. «Я не хочу размотать при¬даного сестры своей!» — говорил он и уверял, что двух перстней, им взятых, будет довольно для того, чтобы счастливо перебраться за гра¬ницу. — А там запишусь я, — продолжал он, — в корпус принца Конде и по тех пор не ступлю ногой на отечественную землю свою, покуда не буду в состоянии вооруженною рукою возвратить своего наследства; а тебя, моя Полина, — продолжал он с улыбкою, — оставляю под охра¬нением сих честных людей: они благородные люди, солдаты, и я спо¬коен; им уступаю я все отцовские права и братские должности, кото¬рых судьба не позволяет исполнять мне; под их защитою оставляю я сие разоренное жилище — будь благополучна!»
Тщетно старалась Полина уговорить его предпочесть безопасное подземелье опасному бегству; напрасно грозила ему, если он не согла¬сится, за ним последовать и разделять с ним все опасности; он убедил ее своими важными и неважными доказательствами, и Вильгельм защи¬щал его сторону с таким красноречием, что, наконец, Полина уступила.
Старый слуга достал господину своему простое крестьянское пла¬тье; ему обрезали волосы, превратили его белое, нежное лицо в сму¬глое и загорелое от солнца, и ветреный молодой человек, в провожа¬нии верного слуги, которому известны были все дорожки и тропинки,
162
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
простился в полночь с плачущею сестрою своею. Он намерен был идти в Монтобан, где надеялся найти одного своего друга и просить его помощи.
По отъезде его оставшиеся друзья его прожили в тишине и спокой¬ствии целый месяц. Фриц наслаждался многими блаженными мину¬тами, но только в одном созерцании своей любезной, ибо всякий раз, когда Вильгельм выговаривал ему за его застенчивость и робость, и он решился неотменно открыться нынче и узнать судьбу свою от Полины, возвращался он уныло домой и поверял только деревьям то, что над-лежало поверить своей любезной. Мы одним только можем извинить его: Полина сама избегала случаев быть с ним наедине, а всякое любез¬ное объяснение, в присутствии самого лучшего друга, Бог знает почему, претрудное дело.
Впрочем, дела не могли пробыть все в таком состоянии, ибо весьма непристойным казалось, что шестнадцатилетняя девушка всякий день принимала посещения от двух молодых офицеров. Правда, они жили в такое время, в которое никто об этом не заботился, и когда новые законы супружества освящали много, что прежде показалось бы ужас¬ным; но Полина сама чувствовала странность своего положения, ее деликатность возмущалась, и только одна совершенная беспомощность ее могла заглушить в ней голос девической стыдливости. К сему присо¬единился слух о спорном размене пленников, что, в самой вещи, могло вдруг весьма легко случиться. Тогда бы скорый отъезд испортил все планы Фрицевы, ибо из опытов известно, что девушку легче согласить тогда, когда ей обещаешь дать время хорошенько подумать о новом состоянии, в которое она вступает.
То же и Вильгельм ежедневно проповедовал своему другу, и Фриц уверен был в истине слов его, но ему недоставало смелости. Однажды вечером, идя назад в свое жилище, вдруг пришло Виль¬гельму в голову возбудить его чем-нибудь таким, что бы могло самого робкого любовника довести до отчаяния и воспламенить его муже¬ство. «Ну, если ты своею медлительностию, — сказал Вильгельм, — оставляешь в опасности невинность и целомудрие твоей любезной? Ну, если толпа необузданных с каким-нибудь недостойным намере¬нием, которое теперь нельзя предвидеть, но все опасаться можно, опять ворвется в жилище Полины? В первый раз удержало их ужас-ное зрелище бездушного трупа отца ее, но теперь что удержит их от преступления?».
Фриц остановился, посмотрел пристально на Вильгельма и вздрогнул. — И кто поручится тебе, — продолжал Вильгельм, — что в сию самую минуту, когда мы здесь так спокойно гуляем…
11-5108
163
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
— Ради Бога перестань! — вскричал Фриц с большою робостию. — Ты победил, вот рука моя! Клянусь Богом! Завтра все скажу Полине.
Вильгельм поверил клятве своего друга и обещал завтра, под пред¬логом болезни, остаться дома, чтобы дать ему совершенную свободу. Фриц побежал вперед, как будто какой мечтатель, воображал себя у ног своей любезной, искал слов для своей страсти и, наконец, нашел, что либо французский язык очень беден в выражениях, либо он слишком слаб во французском языке.
Не успели они прийти домой, не успел Вильгельм предаться сну, а Фриц своим любовным мечтаниям, как сильный стук послышался у дверей их, и скоро потом двери были отворены их хозяином; шаги нескольких человек загремели по ступеням, и команда гусаров вошла в горницу друзей наших. Вильгельм проснулся навскочь, протирал глаза и не знал, что с ним сделалось. Один офицер национальной гвар¬дии, бывший прежде мясником, подошел к нему и сказал суровым голосом: «Число военнопленных до того умножилось в нашем малень¬ком городке, что замечены уже некоторые беспокойные движения, в предупреждение чего начальство почитает нужным переслать поло¬вину в ближний департамент; а как имя поручика Перльстата нахо¬дится в моем реестре, то ему теперь же неотменно надобно за мною следовать!»
Фриц остолбенел. Вильгельм собрался с духом и представил при¬шедшему офицеру, что он его друг, и просил, чтобы, по крайней мере, их не разлучили и обоих переслали в назначенное место.
«Того-то и нельзя! Начальство намерено разорвать все сии подозри¬тельные связи!» — перехватил офицер и просил быть попроворнее, ибо ему надлежало еще многим пленникам помочь встать с постели. — Вам надобно еще благодарить правительство, — продолжал он, — за то, что оно велит вывести вас ночью за городские вороты; иначе вам бы худо было от черни, которая всех иностранцев ненавидит!»
Вильгельм понял легко, что здесь всякое противуречие бесполезно. Фриц был слишком расстроен, чтобы для себя что-нибудь изготовить. Вильгельм собрал все малое имущество своего друга и шепнул ему на ухо: «Ободрись! Завтра я вместо тебя поговорю с Полиной!»
Безмолвно лежал Фриц в объятиях Вильгельма; окруженный грена-дирами, в немой горести пошел он по пустым улицам и у ворот увидел собравшихся своих товарищей; погруженный в глубокую задумчивость, тащился он посреди их, и тогда только вздох облегчил его сердце, когда они в темноте ночи прошли мимо жилища Полины.
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
ГЛАВА XXXV
Печальная красавица неравнодушно приняла известие о незапном лишении своего обожателя, ибо кроме того, что юноша, для которого любовница его составляет все, должен быть и для нее хотя чем-нибудь, Полина очень любила Фрица, и Бог знает, что бы вышло из этого чув¬ства, которому она без малейшей недоверчивости предавалась, когда бы присутствие Вильгельмово, неизвестным и для него, и для нее обра¬зом, не ослабляло ее привязанности к его другу.
Сожаление Полины о разлуке с Фрицем было больше участием в горести Вильгельмовой, и мы должны признаться, что с сим чувством смешивалась некоторая тайная, ей самой неизвестная радость, ибо она уже могла вперед обходиться с Вильгельмом свободнее без такого неусыпного свидетеля, каков обыкновенно бывает любовник.
С ребяческою непринужденностию брала она руку Вильгельма во время своих с ним прогулок, или прижималась к нему ближе, когда дул холодный осенний ветер, или позволяла ему переносить себя на руках через ручей, разлившийся от дождя, или вырывала из рук его стакан с холодною водою, когда он был разгорячен от жару и хотел пить; короче сказать, она невольным образом признавалась ему в невинной своей склонности, и раздающаяся любовь придавала милому лицу ее такие прелести, что ему надлежало вооружиться всею пламенною любовью к Лизе и всем дружеством к Фрицу, чтобы не заснуть опасным сном на цветах, которые для него расстилали.
Может быть, никогда еще не было для него сильнейшего испыта¬ния. Он знал человеческое сердце больше, нежели Полина, осмелился разобрать свои чувства и не мог сокрыть от себя, что невинность и пре¬лести милой девушки сильно его привлекали. Он содрогнулся и поло¬жил, дабы скорее избегнуть от грозящей опасности, при первом случае открыть ей любовь Фрицеву.
Он не смотрел на то, что Полина всегда или убегала таких разгово¬ров, или их перерывала, и сказал ей прямо, что в ее воле состоит сделать счастливым его друга, а с ним вместе и его самого. «Разве я люблю его? — отвечала Полина и, покраснев, потупила вниз черные глаза свои. — Разве я его люблю?» — повторила она, пылая, устремив на счастливейшего предстателя трогательный, выразительный взор и давая ему почувство¬вать то, чего он сам не смел чувствовать. Одним словом, Вильгельм дол-жен был довольствоваться двузначащим обещанием, что она предостав¬ляет времени все обнаружить, что она сама признается ему откровенно тогда, когда почувствует к Фрицу что-нибудь более, нежели дружба.
i6=j
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Но его отдаление и присутствие Вильгельмово не могли сделать такого счастливого оборота; но для чего же последний не удалился тогда, когда очень ясно видел, что его пребывание могло быть опасно для любезной его друга? Софизмы самолюбия воспрепятствовали ему это делать. «Она всеми покинута, — думал он, — не иметь другого защитника, кроме меня. Я не смею оставить ее на волю непостоянного случая! К тому ж выгоды моего друга! Они требуют, чтобы я еще уча-щал свои посещения и беспрестанно говорил ей о его достоинствах и таким образом мало-помалу воспламенял ее сердце!»
Все бы это было хорошо, когда бы он ей, по крайней мере, сказал, что он женат, а может быть, уже и отец теперь. Но мы должны здесь признаться в одной слабости нашего героя, — слабости, которая доста¬лась ему в удел, общий с большею частию его пола. Хотя он и не мог иметь никакого права на любовь Полины, но все она льстила его само¬любию, и признание час от часу становилось для него труднее; часто оно готово было сорваться с языка его, но один взор Полины, с нежно-стию на него устремленный, останавливал его — и он молчал; и хотя он и не старался питать сей возрождающейся страсти, но все был изменни¬ком против любви и дружбы, ибо не старался истреблять ее. Я не осме¬люсь его оправдывать в глазах читателя; он виновен, весьма виновен, потому что позволил самолюбию управлять собою.
Но он и сам не осмеливался оправдываться перед своею совестию, он сам мучил себя жесточайшими выговорами и каждый день безу¬спешно решался во всем открыться! Я не знаю, что бы с ним, наконец, сделалось, когда бы ангел-хранитель его не поспешил заранее к нему на помощь.
Одним вечером, возвратясь в глубокой задумчивости на свою квар¬тиру, нашел он на столе своем письмо от Лизы. Он покраснел,
