радо¬сти; сын на коленах объемлет руку седовласого родителя и с геройскою улыбкою полагает к стопам его залоги своего мужества. Теплые слезы текут из очей старца и орошают румяные щеки юноши, гордящегося таковым торжеством.
— ПРОЗА 1798 ГОДА —
Все радуется, все восхищается.
Воинство вступает во град, где милосердный монарх, нежный отец своего народа и тщательно устрояющий блаженство своих подданных, с милостию приемлет детей своих и вкупе с ними наслаждается пло¬дами тишины.
Продлися, вожделенный мир, продлися между людей; под тихим покровом твоим блаженство их не поколеблется, и они в тишине будут наслаждаться благами жизни и дарами своего Творца.
Солнце торжественно появлялось на горизонте, и заря, предше¬ствуя ему, покрывала румянцем вершины гор; природа скинула тихий покров ночи, и день на крыльях зефиров взлетел на лазурный свод неба.
Морфей отлетает в царство теней, и сны, подобно рою пчел, после¬дуют за ним. Природа пробуждается; блестящий царь светил, воссе¬дая на лучезарной колеснице, сеет животворные лучи на поверхность шара; тихая роса блестит и мало-помалу исчезает на листах древес, и жаворонок, стремяся в высоту синего неба, первым гимном поздрав¬ляет пробуждающуюся природу.
Сижу на возвышенном холме, венчающем пестрый луг; светлый кри¬сталл ручейка омывает подошву пригорка и оставляет перлы на траве. Его журчанье трогает мое сердце; голос соловья, тихо пробираясь сквозь священный дубовый лес, куда луч солнца не дерзает проникнуть, меша¬ется с гармониею потока, и эхо далеко его повторяет. Здесь, под навис¬лыми утесами, в молчании дремлет море, и его волны, величественно протекая неизмеримое пространство, разбиваются о камни. Источник, который там, под нежными сводами душистых цветов, скромно изви¬вался через луг, вдруг по голому, неровному утесу, кипя, низвергается в море, и струи его пропадают там так, как часы в вечности.
«Разительная картина жизни!» — сказало мое сердце, и флеровая мантия меланхолии покрыла мои чувства; воображение на быстрых крыльях переносило меня из одной мысли в другую, и полет его не находил пределов.
«Скоро пролетают дни наши, — думал я, — особливо дни счастия; долго текут часы несчастий, и их течение оставляет глубокие черты в нашем сердце.
Человек, вышед из утробы матери, бывает чист и непорочен; зло не дерзает осквернить его своим прикосновением, и страсти спят в его душе — но это только младенец, он ничего не знает, ничто не может его
26
— ПРОЗА 1798 ГОДА —
тронуть, самая добродетель не имеет прелестей в глазах его; жизнь его подобна тому месту, откуда вытекает ручей, подобна заре. Ах! Солнце не взошло еще; может быть, облака его закроют…
Из младенчества переступает человек на стезю юности, и течение жизни его уподобляется тогда струям ручья, журчащего уже среди цве¬тов; но камушки препинают путь его, так как страсти иногда совра¬щают юношу с истинного пути. Если ж благодетельная рука исторгнет сии камни из волн источника, то бег его становится прозрачен и чист. Если мудрый наставник гласом истины извлечет из неопытного сердца юноши жало страстей, то дни его просветятся и солнце благоразумия рассеет туман заблуждения. Счастлив тот юноша, который в златое время своей непорочности насаждает в своем сердце семя добродетели; оно пустит корни и превратится в дерево.
Теперь источник жизни нашей становится быстрее, он течет по голому утесу, совратяся с благовонных лугов, и с шумом низвергается в море. Человек приходит в мужеские лета, и если семя добродетели не пустило корней своих в его сердце, если порок прежде времени вырвал его оттуда, то — несчастный! — море заблуждений, море несчастий его поглощает, и ничто не в силах его оттоле исторгнуть; он бьется между валов его и, думая достигнуть берегов, только что от них удаляется. О человек! Для чего ты не следуешь добродетели?
Наконец приближается старость, и он погибает в пучине. Тиха ста¬рость праведника, солнце чистой совести оживляет ее своими лучами; оно закатится лишь тогда, когда поцелуй смерти похитит его жизнь.
Порочный! Какая была цель твоя? Вдали пред тобою синелся океан бедствий, и ты не задрожал — тогда только, когда увидел ты бегущую к тебе смерть, тогда ты почувствовал ужас. Для чего не страшился ты пороков? Они ужаснее смерти. Для чего позволил ты развращенно исторгнуть семя добродетели из твоего сердца? Для чего не дал ты ему превратиться в дерево? Ты бы умер — заснул под его тенью».
Смертный! Берегись совращаться с истинного пути, иначе ты, подобно источнику, будешь поглощен неизмеримым морем несчастий.
РЕЧЬ НА АКТЕ В УНИВЕРСИТЕТСКОМ БЛАГОРОДНОМ ПАНСИОНЕ, 14 НОЯБРЯ 1798 г.
Любезные товарищи! Никогда еще не посещали сердца нашего толь сладкие чувства, как в сии достопамятные для нас минуты. Заслужить отличие в благонравии, в стремлении к добру, к просвещению, заслу¬жить право первенства между вами, право, утвержденное собственным
*7
— ПРОЗА 1798 ГОДА —
признанием беспристрастных, невинных сердец ваших — не есть ли восхитительно, неоценённо? Заслужить!.. Нет, любезные товарищи! Мы не заслужили толь лестного преимущества. Самая сия радость, самое сие восхищение, которое вы читаете теперь в глазах наших, не есть ли уже слабость, малодушие? Так, мы недостойны толь отличной оказанной нам чести. Многие из вас имеют, может быть, гораздо более права на то первенство, коим вы нас почтили по одному снисхожде¬нию, по одной своей к нам любви. Не мы вас, вы сами себя победили; и поднесенный вами венок другим приличнее бы мог украшать вас самих. Мы слабы, неопытны, часто претыкаемся и падаем. Способно¬сти наши очень ограничены, достоинства малозначащи, поступки не так чисты и неукоризненны, чтобы можно было поставить их в обра¬зец подражания; и если есть в нас что-нибудь доброе, то, может быть, единая готовность сделаться некогда прямо добрыми. Вот все наши преимущества; вот единственное наше право на то драгоценное для нас первенство, коим вы нас почтили. Друзья любезные! При подно¬жии сих священных для нас изображений*, поставленных здесь пла¬менною нашею благодарностью, еще дерзаем мы повторить торже¬ственный обет свой, что употребим все силы, да семя добра, лежащее в груди нашей, произрастит спасительные плоды свои; и тем потщимся доказать, сколь высоко ценим мы снисходительное ваше о себе мне¬ние и сколь признательность наша чистосердечна. Счастливы, счаст¬ливы будем, если предохраним кого-нибудь из вас хотя от одного дур¬ного поступка, влекущего за собою горькие следствия; если умножим хотя одним зерном его познания; если приближим его, хотя на один шаг, к добродетели.
Священная добродетель! Не ты ли основание прямого нашего сча¬стия? Не ты ли блюститель нашего спокойствия? Не ты ли тот чистый, неиссякаемый источник, из коего почерпаем мы все истинные свои наслаждения, все радости, восторги, удовольствия? И блажен тот, кто исполняет священные твои уставы! Блажен тот, кто воинствует под победительным знаменем твоим! Блажен! Ибо никакие сопротив-ные силы не поколеблют его, никакие бедствия и страдания не одо¬леют. Душа его светла и безмятежна, как покоящаяся при вечере нива. Любезные товарищи! Мы все ищем пути к счастию: он в добродетели. Я знаю вас: вкруг сердца вашего обращается кровь благородная — и вы не можете не разуметь меня; а сие ваше внимание, сии неподвиж-ные взоры ваши, на меня устремленные, не показывают ли ясно, что вы жаждете заняться со мною, несколько минут, сим драгоценным для
* Здесь разумеются портреты гг. кураторов.
— ПРОЗА 1798 ГОДА —
всех нас предметом. Повинуюсь — и слабою, дрожащею кистью изо¬бражу вам некоторые черты добродетели, уверен будучи, что сия кар¬тина детской руки моей не останется без действия.
Посмотрите на сего благодетеля человечества, посмотрите: как тол¬пятся вокруг его несчастные, как устремляют на него слезящее око бла¬годарности, как расцветает веселием томное чело их! Это бедные, не имевшие пристанища и получившие покров от благодетельной руки его. Посмотрите: как взоры его чисты, божественны! На ланите бле¬стит слеза восхищения; в душе царствует мир и тишина. Он есть благо-творное некое существо, обитающее не в рукотворном храме, но в ски¬нии сердец обязанных. Здесь, в сем святилище, поставлен ему алтарь, на коем курится чистая, неугасаемая жертва благодарности, алтарь, которого рука времени не сокрушит и падение земли не поколеблет!.. Чистая, непорочная весть друга человечества будет щитом против уда¬ров ожесточенного рока и украшением во дни счастия. Сон его есть сон праведника, и хотя камень служил ему возглавием, хотя колючий терн был ему одром, тогда бы во всякой ране его тела блистала роса душев¬ного здравия.
Посмотрите на сего бедного, лишенного одежды, пищи, приста¬нища, но богатого добрым сердцем, посмотрите, с какою твердостию покоряется он определениям судьбы! Сердце его покойно — подобно ясному солнечному дню, когда ни одно облачко не плавает в лазури неба. Под соломенным кровом своей хижины находит он то счастие, коего вельможа ищет в своих чертогах, и не обретает. Кусок хлеба, который достает он в поте лица своего, сладостнее для него роскоши пищи сластолюбца. Сколь часто, с душевным умилением, преклонив колено, устремляет он взоры туда, где царствует вечная любовь и гово¬рит: «Я беден, я несчастен; Ты благ, Отец небесный! Ты не оставишь меня — и наградишь мое терпение». Так говорит он, и пламенная слеза, катящаяся из сердца его, не упадет на землю, но, проникнет небеса, принесется в жертву Живущему в них. Добродетельный человек тверд в несчастии, непоколебим в напастях и терпеливо, без ропота, прово¬дит бедственную жизнь свою… Но можно назвать бедственною такую жизнь? Пускай напыщенный богач ступает по златошвейным коврам персидским! Пускай стены чертогов его сияют в злате: злато сие, много¬ценные исткания сии — они помрачены вздохом угнетенного, кровию измученного раба… Нет, с чистым сердцем, с тихою совестию, предпо¬чту я сенистый лес мраморному дворцу, где всякий камень, представ¬ляющийся глазам моим, возмутит мою душу, где неумолимое раская¬ние, с бледным лицом, с тусклым взором, будет следовать по стопам моим… В мирном убежище простоты и невинности, в тишине лесов,
29
— ПРОЗА 1798 ГОДА —
с подругою души своей, добродетелью, сооружу я из согбенных ветвей чертог свой, и мягкий дерн будет моим престолом.
Посмотрите далее на сего невинно заключенного узника. Мрак тем¬ницы его объемлет, но светильник добродетели ярко сияет в глубине души его. Клочок соломы служит ему горестным одром!.. И тяжкие оковы обременяют его руки. Но взгляните на лицо его: какая небес¬ная радость, какое величие! Душа его спокойна, и сердце дремлет под щитом совести. Он радуется, что скоро достигнет цели жизненного сво¬его странствия; что скоро душа его, оставив бренную скинию тела, на легких крыльях будет протекать небесные сферы, будет пленяться вос¬хитительною, неведомою
