что не найдет никого дома, и взялся уже за снурок колокольчика, чтобы звонить, как вдруг жалобный женский крик поразил слух его. Он, каза¬лось, выходил из нижней горницы дома или из погреба, и Вильгельм различил несколько раз повторяемые слова: «Помогите! Помогите!»
Тут схватил он за колокольчик и позвонил раз, два, три раза — никто не откликался. Он хотел отворить ворота, они были замкнуты. Он хотел перелезть через забор, но он был очень высок. Жалобный крик продолжался и раздирал его сердце. Он обежал вокруг всего дома> увидел сад с низким плетнем, перепрыгнул через плетень и пошел в дом; крик был его путеводителем.
Тут пришел он к маленькой калитке, ударил в нее ногой; калитка отворилась; он вошел, зацепился за что-то и упал. Железная лопатка лежала у него на дороге; он встал и, предвидя, что ему нужна будет в обороне, взял ее с собою. Крик переменился в тихий стон. Он пошел туда, откуда, казалось, он происходил, и скоро очутился у дверей ком¬наты. Она была заперта. Он начал изо всей силы стучать в нее кулаком. Мужской голос спросил у него: «Кто здесь?» — «Отвори!» — закричал Вильгельм, но там мешкали и не отворяли. — «Отвори, или я разло¬маю дверь». Все еще медлили — Вильгельм из всей своей силы уперся в дверь, и она сососкочила с петлей. В то самое время погасили в горнице огонь, и Вильгельм получил в плечо жестокий удар, который, конечно, был направлен в его голову. Он мог насилу различить того, кто так уда¬рил его, поднял свою лопату и так сильно пустил ее в него, что он упал на землю, закричав: «Ах, Боже!», и стонал. В то время кто-то другой про¬крался мимо его в отворенную дверь вон. Вильгельм остался в удиви¬тельном положении; у ног его лежал человек, которого он, может быть, до смерти ранил; несколько шагов дальше слышался тихий рыдающий голос; вкруг него было все мрачно, и выходы дома были ему совсем неизвестны. Он пошел туда, где слышалось рыдание, наткнулся на постелю и по платью узнал, что на ней лежала девушка. «Кто здесь?» — спросил он; ему отвечали только рыданиями. Он сам готов был пла¬кать, потому что боль в руке его становилась весьма ощутительна. Огня не было — без огня он не мог ни себе, ни другим помочь. Но где было ему взять огня? Где найти кухню? Там, может быть, еще был огонь под пеплом? Он ощупью вышел вон, прошел весь дом, находил то запер-
1йз
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
тые, то отворенные двери, но нигде того, чего он искал; он даже не мог сыскать дороги назад и решился было на крыльце дождаться утра, как вдруг услышал он стук замков и ключей и дверь, растворившуюся с сту¬ком. Множество голосов раздались на дворе, и большой огонь блеснул в отдалении.
Будучи уверен в своей невинности, пошел он смело навстречу при¬шедшим и скоро наткнулся на кучу полунагих крестьян, которые с дуби¬нами и разными оружиями шли за дурною старою женщиною, которая держала фонарь в руке. «Вот разбойник!» — закричала женщина, уви¬девши Вильгельма. Вильгельм был один и уже бросил железную свою лопату, и так крестьяне без помешательства схватили его и связали ему руки.
Тщетно уверял он их в невинности своей, тщетно хотел рассказать им, каким случаем зашел он в этот дом, но старая фурия не давала ему выговаривать ни слова: «Он хотел обокрасть доброго моего господина, — кричала она хриповатым голосом, — может быть, он уже и убил его! Вы найдете племянницу его, связанную. Я ему, слава Богу, не попалась!» Обвинение было так ужасно, что Вильгельм онемел и поглядел на ста¬рую женщину с презрением. Она пошла с фонарем вперед, и вся толпа последовала за нею, таща бедного Вильгельма с собою. Они вошли все в горницу. Вильгельм взглянул и окаменел: на постели лежала связанная прекрасная девушка; это была Полина! На полу лежал облитый кровью толстый человек — это был Лизин соблазнитель!
ГЛАВА XL
ПОХИЩЕНИЕ
Природа так богата чудесами, что самое творческое воображение не может ее превзойти в этом, и для того прошу не почитать повесть мою невозможною потому только, что она чудесна. Мы живем в таком вре¬мени, что не будем уже дивиться, если найдем китайского императора, подобно Дионисию, учителем в каком-нибудь маленьком городке65. Для чего же дивиться, что Бертрам стал добрым Томасом и вместо эшафота попал во Францию. Если невинный, добродетельный Лафает страждет в темнице66, то почему ж преступнику не быть свободным. Если первое не находят невозможным, то и последнее может быть очень натурально. И все это так неискусственно связано вместе, что совсем не трудно будет развязать его. Добрый Томас, ci-devant Бертрам, как чита¬тель, может быть, сам вспомнит, не претерпел должного наказания:
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
его только заключали в монастырь. Но и это сделано было pro forma, чтоб удовольствовать тех, которые могли жаловаться на его поступок; словом, его наказали так, как спартане наказывали мальчиков, кото¬рые неискусно воровали67. По истечении малого искуса дали Бер¬траму денег, перекрестили его Томасом и отпустили с Богом. Он при¬шел с приятным полным личиком своим во Францию, скоро вкрался в любовь народа и на счет легковерных нажил себе изрядное состояние и хороший дом близ самой той деревни, которую посещал Вильгельм. Здесь играл он свою ролю удачнее и осторожнее, нежели в Германии. Он принял к себе одну старуху, которая в лучшие времена жила в сто¬личном городе Франции и служила поверенною и помощницею вель¬можам в любовных делах их; с их падением пришла она в крайность, голод принудил ее искать пристанища, и она нашла его у доброго Томаса. Тут имела она случай снова показать свои достоинства и сделала то, что он совсем бросил намерение свое жениться, обольщал невинных кре¬стьянок, и, наконец, увидев Полину, вознамерился и ее сделать своею жертвою.
В тот самый день, как Вильгельм занемог лихорадкой и Полина под липою тщетно ожидала друга своего, случай привел Томаса к ее дому. Он увидел прекрасную девушку в трауре, сидящую небрежно на скамье. Белоснежная рука подпирала ее голову, темно-русые локоны лежали на полной груди ее, и маленькая ножка играла на песке. Чего больше для воспламенения его желаний. Он приближился к ней с скромно-стию на лице, которая у него была в таком же послушании, как улыбка у придворного. «Ваше траурное платье и горесть, написанная на лице вашем, — сказал он ей, — заставляет меня думать, что вы несчастны, а мое первое попечение утешать несчастных!»
Он сел подле нее и начал говорить с нею с видом добродушия и про¬стосердечия. Полина, невинная, неопытная, слушала его с почтением и доверенностию; он так хотел обольстить ее своими разговорами, что она не только с охотою позволила ему посещать себя всякий день, но еще сама просила его об этом; с самого первого свидания полюбила она уже его как отца своего.
Лицемер скоро приметил, какое невинное творение предал случай в его руки. На другой уже день узнал он все Полинины тайны: побег ее брата, склонность ее к Вильгельму, сокровище, которое сохраняла она в своем ларчике; узнал все и радовался, как сатана в «Месиаде»68. Конечно, старался он переменить ее доверенность к себе в любовь, но она была слишком невинна и не понимала его намерений. Когда он глядел на нее с пламенным желанием, то принимала она огонь, сверка¬ющий в глазах его, за отцовскую нежность и смотрела на него с почте¬
185
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
нием, когда он пожимал ее руку. Открыться ей прямо было для него опасно: она стала бы убегать его, но если б она как-нибудь попалась в дом его, то с помощию своей старухи он бы легко мог соблазнить ее.
Под предлогом ее безопасности предлагал он ей взять ее в дом свой под именем племянницы; он представлял ей все, чему она подвергала себя, живучи одна в пустом доме, и в привлекательной картине изобра¬зил ей спокойствие, которым она будет наслаждаться в его уединении.
Слова его хотя сделали впечатление в Полинином сердце, но не произвели такого действия, какого он ожидал: образ друга ее был глу¬боко впечатлен в ее сердце; его должна она была прежде увидеть, с ним должна была посоветоваться прежде, нежели примет такое намерение, которое с ним ее разлучало. Таким образом, она хотя и не отказывала Томасу, но старалась все откладывать до выздоровления Вильгельмова.
Того-то и не хотелось Томасу: он боялся возвращения сего опас¬ного пленника и видел, что нужно ему исполнить свой план прежде, нежели кто-нибудь ему в том помешает. В один вечер, когда Полина с непритворною радостию рассказывала ему, что имеет хорошие изве¬стия о здоровье друга своего и что в скором времени надеется его уви¬деть, решился он немедля исполнить свою злодейскую хитрость. В пол¬ночь услышала она тихий стук у ворот своих; девка ее вышла, отворила ворота, и незнакомый человек подал ей письмо, которое она и отнесла своей госпоже; оно было худо и неразборчиво написано и содержало в себе следующее:
«Любезная сестрица! Судьба, которой тяжкая рука всех нас давит, еще не перестала гнать меня. Границы наши стерегут слишком крепко, верный слуга наш убит уже, а я не иное что, как бедный, несчастный беглец. Из того, что я взял из наследства отца моего, половину у меня похитили, половину я прожил. Теперь отчаяние один мой товарищ, а смерть последняя моя надежда, но умереть от руки палача для меня ужасно! Я здесь, я недалеко от тебя, милая Полина, и не смею войти в наше жилище. Шпионы повсюду следуют за мною. Если ты любишь единственного твоего брата, то исполни последнее его желание: дай ему себя увидеть прежде, нежели он и погибнет; завтра в полночь моя вер¬ная поверенная будет тебя дожидаться у ворот твоих; и если ты имеешь довольно смелости и любишь меня, то следуй за нею: она приведет тебя в объятия к твоему брату.
Филипп шевалье Белуа».
Трепеща, прочла Полина это письмо. Слезы покатились из глаз ее: она любила своего брата. Без малейшего подозрения решилась она, в назначенный час, следовать за женщиной, взять с собой свои сокро¬
i86
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
вища, оставить половину оных своему брату и отвратить его от самоу¬бийства.
