для его проводника, и для того, предавшись на волю обстоятельств, сел подле Лизы, и они поехали.
Одно Луветово перо73 могло бы описать этот побег; оно наполнило бы сердце читателя страхом, ожиданием, часто бы лишало его дыхания. Уже пять ночей ехали они; один только проводник их знал эту дорогу. Днем прятались они в густые леса и в пещеры; ночью ехали через поля и убегали проезда через города и деревни.
Мужество мужчин и твердость женщин превозмогли, наконец, все опасности, на рассвете пятого дня приехали они к швейцарским гра¬ницам. Тут честный их проводник расстался с ними. Напрасно Лиза давала ему свой кошелек и Полина свои бриллианты, чтобы хотя несколько облегчить судьбу его в изгнании. «Я могу работать, — сказал он, — трудолюбие и честность повсюду будут хорошо приняты, а если хотите вы утешить меня в разлуке с моими любезными, то не давайте мне ничего, чтоб я, работая, мог сказать: я исполнил свою должность!»
При сих словах он пожал их руки и удалился. Вильгельм последо¬вал за ним. Там бросился он к нему на шею, и чувствительнейшая бла¬годарность изображалась в его глазах. Он записал имя своего избави¬теля в свою записную книжку и оставил его с словами: клянусь честию, ты обо мне услышишь.
Перед полднем Вильгельм с своими прекрасными сопутницами достиг города, где решился успокоиться от всех претерпенных им трудов.
Там свободно изъясняли они друг другу свои чувства; страх не свя¬зывал уже их языка, опасность не угрожала им, и надежда возвратилась опять в сердца их.
Лиза расспрашивала о Фрице, и Вильгельм воспользовался этой минутой, чтобы в присутствии Полины открыть чувства его сердца. Он
199
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
был в выигрыше тем, что слова его не относились к Полине, которая молчала и краснела, но друг ее был слишком скромен и притворялся, будто не примечает этой милой стыдливости.
Он описал Фрицеву страсть живейшими красками, распростра¬нился в похвалах о достоинствах, которые друг его, по стыдливости, не хотел показать, и окончил желанием, которое обратил к Лизе, а не к Полине, чтоб это прекрасное творение, которое обладает сердцем его друга, некогда наградило его взаимною любовию.
Полина молчала и в замешательстве потупляла глаза. Что проис¬ходило в ее сердце, того я не могу вам описать, но все то, что она слы¬шала — разрушенная надежда когда-либо обладать тем, кто первый произвел любовь в юном ее сердце, и который так горячо ей говорил за другого — все это не произвело в ней, кажется, никакого дурного впе¬чатления для Фрица.
Вильгельм также замолчал, оставя жене своей, на которую он бро¬сил значащий взгляд, доканчивать начатое, будучи уверен, что жен¬щина при таком случае всего лучше.
ГЛАВА XLV
ТИРАНСТВО ЧЕСТИ
Два дни уже прошли. Спокойствие и желание увидеть детей своих придали Лизе новые силы. Задумчивость, которая вчера и сегодня видна была на лице Вильгельма и которой причины она не могла уга¬дать, надеялась она рассеять скорым отъездом. Она просила его вые¬хать на другой день, и он обещал ей.
Это обещание, казалось, стоило ему многЬ труда; он, по-видимому, против воли приготовлялся к отъезду; а в последний вечер был он нео¬бычайно печален, горесть помрачала его взоры. Лиза часто в недоуме¬нии смотрела на него; и как она приметила, что он избегал ее вопросов, то и решилась от времени ожидать растолкования этой загадки и рассе¬ивала грусть свою мыслию увидеть скоро своего ребенка.
Утро наступило, Лиза проснулась весело и не нашла больше Виль¬гельма возле себя в день отъезда, когда все надобно было приготов¬лять, это ее и не удивило. Она вскочила с постели, побежала в дру¬гую горницу, разбудила Полину, и они начали обе поспешно уклады¬ваться.
Тогда принесли ей завтрак, и в то же самое время подал ей ключ¬ник запечатанное письмо. Она поглядела на него и побледнела: это
200
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
была Вильгельмова рука. Трепеща, распечатала она его и прочла сле¬дующее:
«Добрая Лиза! Я не могу с тобою ехать, честное слово меня связы¬вает, я должен его сдержать. Я не смею, ради пленного друга своего, употребить во зло свободы, за которую оставил я в залог свою честность. Но будь спокойна: я не предамся тому ослепленному кровожаждущему народу в руки. Есть еще честные люди во Франции, которые будут мне покровительствовать до скорой размены. Не сердись на меня, я супруг и отец, но вместе гражданин и солдат. Я не могу предстать в свое отече¬ство как беглый, я не могу покоиться в твоих объятиях как бесчестный человек! Если предчувствие мое не обманывает меня, то мы скоро уви¬димся, очень скоро! Поезжай счастливо! Я благословляю моего сына; дорога твоя будет спокойна, она удалена от сцены войны; ты приедешь счастливо в свое отечество, ты имеешь любезную сопутницу, верного слугу и денег больше, чем тебе надобно — я спокоен. Поезжай, любез¬ная! Поезжай нынче! Все приуготовления сделаны. Не старайся меня сыскать, это невозможно; когда ты прочтешь это письмо, то я буду уже на границах Франции. Выбери ближайшую дорогу, не подвергайся новым опасностям и думай о нашем младенце! Ангел Божий да сохра¬нит тебя! Мы скоро увидимся!»
Молния, внезапно раздробившая дуб, под которым покоился путе¬шественник, не так бы ужаснула его, как это письмо Лизу. Поблед¬невши и дрожа, подала она его удивленной Полине. «Ах! Вильгельм! Вильгельм! Что ты сделал, — говорила она в горести, — ты поехал в такую землю, где народное право не защитит тебя; в такую землю, где смеются благородным чувствам, где остаток добрых людей должен сги-баться под железным скипетром тиранов — и я должна успокоиться! Тысячу опасностей превозмогла я, чтобы тебя увидеть — и ты меня покидаешь! Ах, Вильгельм! Что ты сделал!»
Так жаловалась она в своей горести и не слышала тщетных утешений своей приятельницы. Почти без чувств, без всякого намерения делала она все то, что от нее требовали; согласилась по просьбе Полины оста¬вить печальное это место, последовала ей, как ребенок, в карету, сидела там, не знавши где она, куда ее везут, и не старалась даже знать того.
Только тогда, когда повеял на нее воздух отечества, когда пересту¬пила она за границы Германии, только тогда Полина возбудила ее вни¬мание, напомнив ей об сыне. И как им осталось только на один день пути до надлежащего места, то супруга уступила место матери, малень¬кий усмехающийся Вильгельм представился ее воображению с распро¬стертыми ручонками; она представляла себе, сколько он вырос, и уте¬шалась мыслию, что он узнает её после столь долгого отсутствия.
201
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
Был вечер, когда они достигли до одного небольшого городка, откуда две маленькие станции отделяли ее от предмета ее желаний. Как они путешествовали, не останавливаясь и день и ночь, то Полина, уставши до крайности, просила Лизу остановиться на несколько вре¬мени в городке, чтобы насладиться несколькими минутами спокой¬ствия, и это желание еще увеличилось, когда их хозяин стал им рас-сказывать о близком лесе, чрез который они должны были переезжать и в котором было не очень смирно. «Скопище всяких людей, — сказал он, — немецкие дезертиры, убежавшие голландцы и выгнанные фран¬цузы собрались здесь и нападают на проезжих; близкие границы им благоприятствуют, убийства и грабежи беспрестанные. Все говорят об этом в городе. Уже начальство приняло свои меры и хотело послать туда отряд солдат, чтобы объездить лес и очистить от разбойников!» Но послан ли этот отряд, очищен ли лес от разбоев, того не знал хозяин, а отважиться так, особливо ночью, казалось ему очень странно.
Боязливая Полина говорила то же и напомнила своей приятель¬нице о просьбе ее супруга не подвергаться новым опасностям. Но мате¬ринская любовь опровергла все просьбы. Мать не знает страху. Лиза представляла себе в такой восхитительной картине ту минуту, как она поутру обнимет спящего своего малютку. Ночь была светлая, и хозяин сам сказывал, что правительство приняло свои меры для безопасности путешественников. Простой народ все увеличивает. Может быть, лес уже давно очищен от недобрых гостей своих. Короче сказать, любовь матери превозмогла страх друга, и при свете восходящего месяца они поехали далее.
Мужество их увеличилось, когда они встретили путешественника, который безо всякого неприятного приключения проехал лес и кото¬рый обрадовал их утешительным известием, что два дня тому назад две команды гренадиров объехали лес и что теперь он в совершенной без¬опасности.
ГЛАВА XLVI
РАЗБОЙНИКИ
Покуда наши путешественницы ехали по открытым полям и изредка слышали в близких деревнях лай собак, по тех пор не знали они, что такое страх, но когда ужасный лес становился час от часу к ним ближе; когда они в него въехали; когда он час от часу стал вокруг них сгу¬щаться и луна перестала освещать их, то начали они трепетать — ужас¬
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
ное молчание царствовало в карете, малейший шум, всякая обманчи¬вая тень вселяла в них ужас.
В иных местах лес становился просторнее, образовал малень¬кие площадки, которые освещены были месяцем. Проезжая их, они дышали свободнее и после часу путешествия, в продолжение которого они боялись и не отворяли рта, осмелилась Полина сказать приятель¬нице своей, что она надеется, что скоро страшный лес кончится, но только что она успела выговорить, как на левой стороне в кустарнике услышали они ужасный пронзительный свист, который так близко раз¬дался подле них, что они со страху сососкочили с мест своих. Сигнал был повторен в некотором отдалении, и скоро услышали они топот лошадей и человеческие голоса.
«С нами крестная сила!» — сказал почталион, перекрестившись. Дро¬жащим голосом старалась уверять Лиза свою приятельницу, что это, может быть, гренадиры, которые ищут разбойников и охраняют дороги. Но выстрел, который в ту же минуту повергнул почталиона мертвым на землю, не оставил никакого сомнения. Карету окружили; бедные путе¬шественницы плакали и изо всей силы просили помощи. Один стат¬ный человек приближился к ним с пистолетом, начал говорить им по-французски и повелительным голосом приказал им молчать, если они хотят сохранить жизнь свою. Другой разбойник сбросил полумерт¬вого Петра с козел, третий вспрыгнул на козлы с великим проворством и погнал лошадей в сторону; двое из них стали назади, прочие ехали на своих лошадях, указывая дорогу.
Не успели они проехать несколько шагов, как карета сильно уда¬рилась в дерево, и ось переломилась; разбойники бесились; женщины дрожали от страху, и ничего больше делать не осталось, как все живое и мертвое навьючить на лошадей. Двадцать рук начали выкладывать пожитки, а статный разбойник опять приблизился к дамам, прося их довольно учтиво выйти из
