ощутительнее, ибо в наших страданиях не будет нас оживлять мысль о блаженной будущ¬ности, которою мы наслаждаться не способны! Бесстрастие, разрушая наслаждение, делает нас еще беднее, еще несчастливее прежнего.
Необузданность страстей также противна природе, ибо она пагубна! — Мы исчерпываем все наслаждения, лишаемся способно¬
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
сти наслаждаться и часто бедственно погибаем! Что же остается нам делать? Не обращаться на всякую крайность, держаться средины, не выходить из пределов, положенных нам натурою!
Стараясь быть бесстрастными, разрушаем мы законы природы, которые всегда благотворны, всегда мудры и не терпят изменения; не обуздывая страстей своих, мы употребляем во зло дар ее, — итак, заключим: пускай страсти повинуются рассудку8, рассудок не уничто¬жает страстей; они будут для нас благодетельны, и наши наслаждения останутся всегда чисты и невредимы.
О СЧАСТИИ
Взгляните со мною на театр мира — тысячи пилигримов бегут за счастием1 — фантомом, который от них беспрестанно скрывается2, — бегут разным путем, обольщаются надеждою, по мере того, чтобы достигнуть к благословенной его сени, приходят к открытому гробу, ложатся в него с растерзанным сердцем, с охладевшею душою, и рас¬стаются с жизнью, как с мрачною, ужасною темницею, в которой цепи рабства их отягощали.
Какая же участь бедных человеков, где их счастие? Где настоящий путь к нему? Куда ни обратишь унылый взор, повсюду видишь страж¬дущего, всюду видишь слезы, льющиеся от горести, всюду слышим укоризны отчаяния против угнетающего рока! Человек стремится за счастием, и сам себя от него удаляет, страсти воздвигают почти непре¬оборимую преграду между им и божеством, которое он обожает. Он почти равно подавлен и горестями и наслаждениями, и со всем тем, прикованный адамантовыми цепями3 к жизни, которая все ему драго¬ценна, не имеет сил разорвать сей нити, свитой из горестей и муче¬ний! Неужели Божество, создавшее вселенную, кинуло нас в этот мир только для того, чтобы страдать и терзаться? Неужели подобно песчин¬кам, брошенным в бурное море, отданы мы во власть слепого случая и бед, которые, как тучи, сбираются над головами нашими и сыплют на нас громы пожирающие?
Нет! Нет! Кто дерзает укорять Его? Где гордый недоверяющий ум, который осмелился стать наряду с Творцом своим и судить Его? Чело¬век, если ты несчастлив, обвиняй самого себя: вечное Провидение пре¬мудро — тебе ли испытывать Его законы? Перст Его указал тебе твое место, — страшись его оставить: бездна разверзнется перед тобою, и ты погибнешь.
Где ты ищешь счастия? В наслаждениях ненарушимых, неизменя¬емых. Безумец! Перемени прежде вечный порядок натуры, ибо тогда
217
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
только исполнятся дерзостные твои желания; ты хочешь уничтожить горести, но счастие без них не существует4, иначе не было бы то сча¬стием; так как свет не был бы светом без тени, не чувствовал бы ты всей цены его, потому что оно престало бы воспламенять твои желания. Эта мечта твоего воображения, мечта привлекательная, которая оттого единственно кажется для тебя столь прелестна, что невозможна! — Откажись от нее, и ты будешь счастливее потому, что не станешь стре¬миться к такому счастию, которое для тебя не существует.
Наша жизнь есть чаша, из которой мы пьем радости вместе с горестями, — неразлучно с ними в этом мире мы должны испыты¬вать бесконечные превратности, должны беспрестанно переходить от счастия к несчастию, от наслаждений к печалям — это постоянный закон природы, с ним получили мы бытие, без него наша жизнь была бы жестока и единообразна, подобно пространной степи, в которой взор утомленного странника не видит ничего, кроме ровной, глад¬кой поверхности, с которою сливается унылое небо5, в сем отдалении на весах жребия тяжесть счастия равна тяжести бедствий, — эти две стихии, которые так смешаны между собою, что мы никак не можем разделить их, — на самом краю бед есть для нас наслаждения, так как и в величайшем блаженстве существует для нас горесть. Какое же из сего выведем заключение? Неужели то, что человек должен слепо предаться грозному потоку, который увлечет его и наконец разру¬шит состав его: неужели он должен, подобно беззащитной жертве, склонить голову перед самовластным, безропотно выносить поража¬ющие его удары и быть отоматом, который действует только чужою волею. Нет, конечно! Мы имеем неограниченную волю действовать и так счастливы, сколько можем. Не станем преступать чреды, нало¬женной нам самой природой, откажемся от сего химерического сча¬стья, которое рождено только нашим воображением и которое только в нем существует.
Я могу быть свободным, я могу иметь друга! Я могу любить! Чего для меня больше? Свобода драгоценная — принадлежность человека — благодатный дар неба, отличившего его от прочих тварей!
Человек может быть свободным, может чувствовать, избрать наслаждения, — и ропщет, и почитает себя невольником, и обвиняет Небо тогда, когда один виновник своих страданий, безумный, не сам ли он наложил на себя оковы, не сам ли подверг себя обстоятельствам, которые железною рукою давят робкого, который не может прео¬долеть их, и уступают мужественному, который побеждает. Я свобо¬ден — следственно, могу быть счастлив, следственно, и мои несчастия от меня же происходят. Кто препятствует мне сделать себя независи¬
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
мым от людей, посреди которых рождаются беды и горести, кто пре¬пятствует мне, не отделяясь совершенно от мира, отделить от него свое счастие, очертить около себя круг, на который бы житейские беды преступить не дерзали; — мое счастие во мне6, — пускай оно во мне и останется, и оно будет едино, несмотря на все превратности, которые принужден буду я испытывать в бурном океане света; горе¬сти человечества не пригнетут меня и не доведут меня до крайности проклинать судьбу и себя самого; много радостей в жизни, я могу ими наслаждаться, но не презираю их, потому что в воображении своем создал для себя химеру, которая не может быть существенною, кото¬рая подобно ему исчезнет, обманет меня и оставит еще беднее, еще несчастливее прежнего.
Будем свободны, но не дерзнем злоупотреблять свободой своей, положим на нее узы мудрости и добродетели, — в сих узах будем мы еще свободнее! Мудрость и добродетель осветят лучами своими мрач¬ную дорогу жизни, и мы безвредно устранимся от пропастей, которые для непросвещенного и порочного всюду отверсты на сей опасной и трудной дороге.
Но если бедствия шумящею грозною толпою устремятся ко мне на сретение; если унылая, бледная горесть будет бороться с мудростью и добродетелью моею, если на то ослабеваю и колеблюсь под их уда¬рами, — ах! Тогда любовь, дружба поспешат ко мне на помощь и спасут меня в своих объятиях. Они разделят мои страдания, усладят засыха¬ющую грудь мою, — и я в бедствиях, меня поражавших, увижу только одни фантомы, которых страшный образ приводил меня в трепет и ужасал мое воображение.
Друзья! Ах; какое это сокровище, какое неоцененное приобретение для души чувствительной. Кто назовет мир сей лишенным радости, кто увидит мрачную стезю в цветущей природе, если у него есть друг, если есть сердце, которое может разделить пламенный восторг его? Пускай шумит надо мною гроза бед, я подам руку моему другу, прижму грудь свою к пылающей его груди и не устрашусь ни громов, ни бедствий. И что такое бедствия, когда я могу презирать их; никогда, никогда не растерзают они моего сердца — я мужественно против них восстану и дерзостно попру их ногою.
А любовь! Любовь, святой небесный неугасимый пламень, грею¬щий сердце и воспаляющий дух наш, готовый увянуть и погрузиться в холодное, мрачное бездействие. Любовь есть одно из великих средств натуры, данных человеку для счастия, она слита нераздельно с суще¬ством нашим, и беден тот, кто не любит и любить не способен, большая часть наслаждений для него не существует. Томное сердце его в поло¬
219
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
вину меньше чувствует, в половину меньше находит радостей в этом мире. Любовь живит душу и никогда ее не истощает; скажите, друзья мои, что сравнится с нею; кто блаженнее любовников, соединенных узами сердца, которые забывают мир и находят его только в самих себе. Какие моря, какие горы могут разлучить их; печать радости напечат¬лена для них на самых голых утесах; в грозных бурях раздается для них сладкая гармония любви. И в самых диких степях малое пленяю¬щее воспоминание наполняет восторгом сердца их и оживляет пустоту и дикость, вокруг их царствующую! Друзья мои, свобода, любовь, дружба — вот законы счастия.
Юные младенческие лета наши улетели! Где они? Остались только сладостные воспоминания, осталось одно тщетное, горестное сожале¬ние! Но мы еще в цветущих летах, наша весна во всем еще пышном блеске своем; наши сердца еще пламенны, еще не охладели к ощуще¬нию истинных, чистых радостей — мы можем еще пользоваться жизнью, которая уже расцвела для нас! Не будем терять времени — положим основание будущему своему счастию и укрепимся муже¬ством и силою против бед, которые, может быть, скоро на нас обру¬шатся. Пролетит сие время, невозвратимое, драгоценное; пролетит как легкий быстрый сон, и мы пробудимся и, может быть, пожалеем о милых мечтах своих! Ах, где будем тогда искать утешения, когда огнь эфирный, огнь чувств погаснет в утомленной груди нашей! Напрасно будем мы простирать объятия к прошедшему — его не возвратим никогда, никогда! Наступит время зимы нашей, льдяная рука лет сожмет пламенное наше сердце, и мир, в котором теперь находим мы столь наслаждений, покроется для нас туманным покровом, обна-жится, и унылая душа наша не найдет в нем никакой для себя пищи. Тогда мысль ужасная, горестная о скором разрушении заступит место привлекательных мечтаний, в цветущей природе увидит взор наш зияющую могилу.
Друзья мои, друзья мои — все проходит, все скоро, быстро прохо¬дит — но сии быстрые минуты могут быть для нас счастливы. Этот мир, на котором жизнь наша мелькнет подобно тени, может быть для нас чертогом наслаждений — поклянемся на жертвеннике любви любить пламенно и страстно, подадим друг другу руку, и пускай вихрь времени влечет нас, куда хочет*7.
«Подадим друг другу руку» из «Писем русского путешественника» (примеча¬ния В. А. Жуковского)
220
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
ИЛЬДЕГЕРДА, НОРВЕЖСКАЯ КОРОЛЕВА
ГЕРОИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Кто ты, героиня, одаренная духом Одина1 и красотою Фреи?2 Кто ты, которой образ с таким сиянием проницает сквозь туман, скрыва¬ющий чудеса веков прошедших? Явися мне, великий дух Ильдегерды, оставь блаженные жилища Винголъфа3 — колена мои преклоняются пред тобою, как пред героинею, как пред супругою, как пред матерью.
