свою клятву; едва приметил обращающийся вокруг взор ее, что в день сей не оста¬лось ей ничего иного, как только обвить венец победы вокруг головы своей, то возвратилась она с одною Эльгою в лагерь, взошла на холм, на котором вчера дымилась ее жертва, и принесла Одину свою благодар¬ность. Но когда сошла она с холма, чтобы скинуть с себя оружие, то приближился к ней Теодорик с знатнейшими своего государства, в числе которых был и принц Гаральд; с почтительностию сошел он с коня

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

и говорил Ильдегерде следующее: «Тебе, мужественная девица, тебе принадлежит моя благодарность и благодарность отечества, прими ее пред моим воинством и дай мне увидеть лицо твое!» Ильдегерда ответ¬ствовала с скромностию: «Повелитель мой! Твое великодушие припи¬сывает мне то, чего, без твоей помощи, не могла бы я сделать. Ты изба¬витель отечества; позволь Ильдегерде исполнить долг свой и первой почтить своего государя». Она подняла забрало своего шлема и вели¬чественно преклонилась перед Теодориком; с потупленными глазами стояла она на коленях, Свендов шлем придавал ей вид победительный, несколько локонов катились из-под него по плечам ее, и черная пере¬вязь с золотою бахромою величественно билась на левом бедре ее. С удивлением смотрели на нее Теодорик и его придворные; едва не лишился государь присутствия своего духа, он подал ей дрожащую руку, поднял ее и, проговоря несколько невнятных слов, поцеловал ее в лоб. Ильдегерда не приметила впечатления, которое вид ее сделал над собранием, и удалилась в свою палатку, чтобы вооружение переменить на одежду женщины.

* * *

Не думайте, обольщенные смертные, избежать тех опасностей, кото¬рые так часто стоят вам счастия и спокойствия; это единственные, от которых ни расстояние лет, ни расстояние места вас защитить не могут. Неприятель ваш, ваше сердце; в груди своей носим мы волшебника, который может обратить старца в юношу, нищего в государя. О, когда б не должны были мы любишь, когда б не должны были умереть, но что бы напомнило государю, что он человек?

Теодорик вошел в палатку свою не в таком состоянии, в каком он ее оставил. Цветущею казалась ему земля, по которой он шел, блестя¬щими стены, которые его окружали, ибо на земле и на стенах видел он только образ Ильдегерды. Принц Гаральд вошел в палатку свою не в таком состоянии, в каком ее оставил. Везде находил он непонятную пустоту с тех пор, как сердце его стало полно образом Ильдегерды. Теперь время в нескольких чертах изобразить свойства обоих принцев. Моло¬дой, неопытный Теодорик имел сердце, открытое для всякого впечат¬ления; нетрудно было обольстить его, чувства его были отверсты для всего доброго, благородного, но часто почитал он наружность за прямое, истинное добро и находил во всяком дружелюбном улыбающемся лице друга, которому без размышления поверялся. Гаральд, будучи старше и опытнее, имел скрытный, пронырливый характер, был честолюбив и сладострастен, имел вид кроткий, но кипящее сердце, вид, который, по нужде и обстоятельствам, умел переменяться, принимать на себя

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

всякую маску. Он искал некогда получить трон Теодориков, по некото¬рому на него праву, но бессилие удержало его в звании вассала; тщетно некоторые дальновидящие старики советовали молодому государю отдалить сего опасного сообщника от своего престола. Теодорик не был политик, и Гаральд так искусно умел отвесть от себя всякое подозрение, так пронырливо овладел его рассудком, что он скоро сделался необхо-димым для неопытного юноши.

Облокотясь на столе, сидел молодой государь в своей ставке, с сла-достию приводил он на память каждое движение, каждое слово Иль¬дегерды. Сложа руки, скорыми шагами ходил Гаральд в своей палатке и составлял планы, в которых любовь и честолюбие играли главные роли. Послушаем обоих, читатель, склони правое ухо свое к исполнен¬ным любви Теодориковым вздохам и открой левое для внушения смелых предприятий Гаральда.

Теодорик. Я люблю Ильдегерду! Тщетно стараюсь обмануть себя.

Гаральд. Она прекрасна! Она бесподобна!

Теодорик. Я желаю обладать ею.

Гаральд. Я должен ею обладать.

Теодорик. Я — государь, но не блистанию венца моего хочу я быть одолжен победой, а ее сердцу! Я желаю только его!

Гаральд. Я — принц, я происхожу от царской крови, и дорога к трону мне еще не заграждена. Может быть, гордость ее даст мне то, в чем откажет ее сердце.

Теодорик. Если трон мой обольстит ее, то лучше откажусь я обла¬дать ею.

Гаральд. Для меня все равно, любовь ли или честолюбие приведут ее в мои объятия — я хочу наслаждаться. Теодорик. Должен ли я ей открыться?

Гаральд. Еще нынче поищу я случая поговорить с нею о любви своей.

Теодорик. Я не выговорю ни одного слова; оробею. Гаральд. Она не устоит против моего красноречия. Теодорик. Так сильно люблю я еще в первый раз! Гаральд. Я очень знаю женщин.

Теодорик. Мое сердце хочет поверенности; я во всем откроюсь Гаральду.

Гаральд. Тайна моя останется скрытою в моем сердце, никто не дол¬жен ее проникнуть!

Теодорик. Никогда, никогда не чувствовал я такой тоски, такой скуки. Я должен выйти из мучительного состояния неизвестности.

252

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

Гаральд. Не будь поспешен, вот мой девиз. Умный человек любит и спит спокойно; он дает созреть своим намерениям, ибо самый лучший цвет меньше стоит, чем самый малый плод.

Так разговаривали они, каждый сам с собою, но Теодорик послал пажа к Ильдегерде, чтоб узнать, хочет ли она успокоиться после сражения или позволит ли ему посетить ее. Гаральд между тем разослал шпионов, присматривать за всяким, кто только приближится к Ильдегерде.

Паж возвратился к государю с желанным ответом, что посеще¬ние его будет приятно; с сильно биющимся сердцем, с пылающими от любви щеками вошел Теодорик в ее палатку и с благородным прили¬чием был приглашен сесть на мягкий ковер. Юноша безмолвно смо¬трел в большие голубые глаза ее. Он сняла с себя панцирь и оружие, долгие, белые ее волосы не были уже скрыты под шлемом, который прежде закрывал величественный лоб ее. Белое, длинное платье, кото¬рому полная грудь ее придавала прелестный, волнистый образ, покры¬вало стройную ее талию. Так сидела она против молодого принца и казалась подобною Носсе, богине юности и красоты, они молчали, но то было красноречивое молчание, Теодориковы взоры говорили, и Ильде¬герда невольным образом опускала глаза свои.

Не только нынче, но и в прежние времена было обыкновение, что все разговоры, важные или неважные, начинались хорошею или дур¬ною погодою; и, какая бы ни была материя, переход к ней состоял всегда в молчании и редко был некстати. Следуя сему обыкновению, и Теодорик, запинаясь, дал заметить Ильдегерде, что на дворе был прекрас¬ный, осенний день, что такая погода необыкновенна в десятом месяце года. Ильдегерда подтвердила его замечание, и разговор был кончен, за сим последовало молчание, так как обыкновенный в таком случае переход, пламенный румянец на щеках красавицы, служил призна¬нием, потупленные глаза выводили это признание наружу, а пальцы, которые перебирали золотою бахромою шелкового пояса Ильдегерды, играли роль толкователей, в груди невинной девушки говорило неко-торое тайное чувство: берегись, неприятель близок.

Теодорик. Милая Ильдегерда! Ты и врага, и друга победила! Врага оружием, а друга взором.

Ильдегерда (улыбаясь и по обыкновению показывая, будто не понимает слов его). Государь! Ты говоришь мне загадку.

Теодорик. Неужели одна ты не знаешь силы своих прелестей! (берет ее за руку), ты имела сердце для мщения — неужели не имеешь любви.

Ильдегерда (отнимая руку). Ты шутишь надо мною или забываешься.

Теодорик. Первое была бы обида, второе очень возможно при тебе.

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

Ильдегерда. И если бы то была правда, в чем ты мне льстишь, то трудно, кажется, в этом поверить человеку, который только что оста¬вил сражение.

Теодорик. Напротив! Очень можно, если сии волнения крови не будешь почитать любовию, иначе какую бы связь могло иметь состоя¬ние душ наших с сим сладостным чувством — скажи мне, что называ¬ешь ты любовью?

Ильдегерда. Поди и спроси у наших священников в храме богини — я знаю любовь по одним только песням бардов.

Теодорик. Неужели и в таких глазах может быть неправда, разве неизвестно мне, что Свенд?..

Ильдегерда. Понимаю, что ты сказать хочешь. Так в объятиях Свенда надеялась я узнать ее. Но до сих пор ощущала я к нему только одну бла¬годарность, она была причиною всего, что я ни делала, но от благодар¬ности, слыхала я, только один шаг к любви, и, признаюсь, не стыдясь, я хотела сделать шаг сей.

Теодорик. Ильдегерда! Могу ль я надеяться иметь твою дружбу?

Ильдегерда. Если ты находишь что-нибудь полезное в моей дружбе, то я охотно твоим буду другом.

Теодорик (опять взяв ее за руку). Того-то я и хотел. От дружбы к любви только шаг.

Ильдегерда. Этот шаг ни мне, ни тебе не будет приличен!

Теодорик (чувствительно). Ты также либо шутишь, либо забыва¬ешься. К холодности был я приготовлен, но не к презрению!

Ильдегерда. Выслушай меня. Это была бы женская хитрость, когда б я долее тебя не понимала — нет! Слова и взоры твои понятны. Но при¬лично ли тебе, государю Дании и Норвегии, посреди победы, на пути величия искать руки женщины, которая ничего, кроме своей доброде¬тели, тебе принести не может. Ты государь земли сей; сердце твое — невольник твоих народов, оно не должно быть твоим повелителем. Победи это легкое чувство! Тебя ищут дочери монархов, государи желают с тобою связи. Ты вступишь в сильные союзы, имя Теодорика будет почитаемо твоими соседями, основание твоего престола не поко¬леблется.

Теодорик. Престол мой основан на любви моих народов, но кто, кроме Ильдегерды, утвердит меня в ней. (С усмешкой.) Право, когда я тебя слушаю, кажется мне, что сижу посреди своих советников! Точно слова их! Точно суровые их правила.

Ильдегерда. Ты, может быть, сам не зная, сказал мне величайшую лесть.

Теодорик. Отгадала, но, Ильдегерда, сняв с себя латы и шлем, ты должна быть опять женщиной — поверь мне! Глаза мои не сотворены

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

для одного престола, венец только отягощает мою голову, неужели дол¬жен он отягощать и мое сердце.

Ильдегерда. Ты принадлежишь своему народу.

Теодорик. Так пусть народ мой будет судией нашим. Пускай решит он, есть ли кто тебя достойнее быть его государыней?

Ильдегерда. Нет, не так должен поступать Теодорик. Глаза твои должны видеть ясно там, где ослеплен народ твой — поверь мне, друг мой, так буду я тебя вперед называть, твои глаза откроются, когда потух¬нет первый жар юношеской любви твоей — Боже! Как бы несчастна была я тогда! Теодорик, прошу тебя, дай мне