на ней лежала корона, блистающая дорогими камнями; Эскил преклонился на колено, и в самую сию минуту раздался гром труб и литавр, полы ставки поднялись, очам удивленной Ильдегерды представи¬лось все войско, поставленное в боевой порядок; распущенные знамена веяли, копья блистали, и громко гремели торжественные слова: да здрав¬ствует королева Ильдегерда! — долее не могла она повелевать своим серд¬цем, она упала в объятия Теодорика и скрыла на трепещущей груди его пламенные свои щеки. Крепко прижал он к сердцу красавицу; схватил блестящую корону и надел на ее голову. Недалеко, вправо, стояла торже¬ственная колесница, украшенная лентами и цветами; четыре подобные снегу коня были запряжены в нее и с гордостию повиновались сильной руке управляющего ими; достойный зависти Теодорик с восторгом поса¬дил красавицу в колесницу и медленно поехал мимо воинственного строя, чтоб каждый воин мог видеть счастие своего государя. С радостным тор¬жеством приняли его веселящиеся ряды войска, литавры гремели, трубы звучали, но громче и торжественнее раздавалось: да здравствует королева Ильдегерда. Но едва приближились они к ставкам амазонок, то колесница была окружена, кони отпряжены и тысячи рук повлекли любящихся к алтарю Сиофти, богини браков. Тут стоял седовласый жрец, нож его дымился уже кровию пораженной жертвы, он воссылал молитвы к Одину, благословил соединяющихся, и они клялись сохранять вечную любовь и верность. Веселое пиршество при тысяче зажженных факелов заклю-

17-5108

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

чило день, улыбка радости блистала на устах всякого, лишь взор Гараль-дов был мутен. Ночь покрыла мраком любящихся, и юноша Теодорик вку¬сил блаженство и небо в объятиях Ильдегерды.

* * *

О, когда б мне можно было бросить перо, когда б мне можно было не лишать чувствительного читателя сладостной мысли, что чистая добродетель, наслаждаясь наградою, посреди невозмущаемых радо¬стей совершила мирной путь свой! Но ах! Наши горести, наши радости — все, все мечта, и Ильдегерде после блаженного сна предстояло ужасное пробуждение.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Как радостны, как блаженны первые часы наслаждений любви! Как сладок восторг награжденной верности! Сердце наше, которое, в самую минуту удовольствованного честолюбия, питает еще новые желания, молчит тогда так спокойно, кажется так довольным, как будто бы горе¬сти никогда его не ожидали, как будто бы счастие, сей катящийся над головами нашими шар, перестало обращаться, и остановилось, прико-ванное цепями из роз — прелестный сон! Только твои блестящие, при¬влекательные картины делают жизнь сносною для земного труженика, и в самой вещи, в нашей воле состоит продлить приятное заблужде¬ние, в нашей воле наслаждаться им до тех пор, покуда смерть, оный мощный рушитель всех заблуждений, не придет открыть нам глаза и из объятий любви не перенесет в недро оных неувядаемых радостей, для наслаждения которыми Творец наделит нас лучшими, неразрушае-мыми органами; так, это в нашей воле! Но только мудрость, сия вечная дщерь неба, может скучное однообразие в любви обратить в неиссякае¬мый источник всегда новых радостей. Если день твой посвящен испол¬нению должностей и премудрости, то вечер твой будет весел, объятие супруги твоей покажется сладостным, и любовь, щедрою рукой, будет сыпать цветы удовольствия на твою голову, но не думай найти скром¬ного, семейственного счастия в чертогах пышных, у подножия престо¬лов великолепных — ах! Нет! Любовь изгнана оттоле, она скрывается в смиренном жилище посредственности — там только находит ее мудрец и там только наслаждается ею.

Первая неделя после брака пролетела на крылах радости к престолу любви, чтоб возвестить счастие юной четы, восторг ее и благодарность.

260

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

Ежедневно переменялись пиршества и игры при дворе Дании, из отдаленнейших стран государства сбирались рыцари в торжествую¬щую столицу, все приближались к престолу молодой государыни, и тот, который хоть раз видел улыбающеюся Ильдегерду, возвращался весело в дом свой и радовался надеждой, что некогда будет рассказывать своим внукам о счастливом времени своей юности.

Какая живость, какая приятность изображалась во взорах и сло¬вах молодой государыни, никто не отходил от нее, не полюбив ее всем сердцем.

Когда какой-нибудь разговорчивый старик пересказывал ей проис¬шествия своей жизни — происшествия только для него важные; когда огонь юности одушевлял его во время разговора и блистал в потусклых впалых глазах его, то Ильдегерда стояла перед ним почтительно, внима¬тельно слушала слова его, как будто бы много поучительного и прият¬ного в них заключалось. Старик оставлял ее и говорил с жаром: «Госуда¬рыня — добрая женщина, она почитает старость».

Когда жена какого-нибудь рыцаря, получившая от неба больше детей, чем рассудку, сидела подле нее и, зевая, слушала повествования о сражениях и подвигах, то Ильдегерда искусно заводила с нею разго¬вор, расспрашивала ее о детях ее, о хозяйстве и тому подобном — и она, с удовольствием возвращаясь домой, говорила своему супругу: «Госуда¬рыня наша — любезная женщина! Она помнит о том, что была и что стала теперь».

Когда резвое юношество, собираясь играть при дворе ее и забы¬вая, посреди непринужденных удовольствий, придворные этикеты, радостными песнями наполняли воздух, то Ильдегерда вмешивалась в веселую толпу их и не только сиянием венца своего не возмущала шумного удовольствия, но еще одному из лучших государей*, кото¬рый в поздние времена занимал престол Дании, давала примером своим наставление, что иногда и с трона нисходить должно, чтобы насладиться, хотя несколько минут, зрелищем, достойным Сатурно-вых золотых времен5. Юношеская толпа возвращалась назад и воскли¬цала громко и единогласно: «Государыня — милая женщина! Она укро¬щает блеск короны!».

Ни одно совершенство ее не скрылось от восхищенных Теодорико-вых взоров, которые всюду с веселостию за нею следовали, каждое утро

* Фридрих II, датский король, говорил обыкновенно, когда хотел из своих собра-ний выгнать принужденность этикетов: «Короля нет дома». — В ту минуту все пре-давалось свободным увеселениям. Когда же хотел он, чтобы все опять вступило в границы почтения, то говорил: «Король возвратился!».

17-

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

желал он скорее вечера, чтобы броситься в ее объятия — ни одна пре¬лесть ее не укрылась от мрачных взоров Гаральда, которые с дикостью устремлялись на молодую государыню, каждый вечер бросался он с новым бешенством на постелю; каждое утро встречал он новыми про¬клятиями.

Не могу наверно сказать, имел ли он довольно сил, чтобы победить страсть свою, пусть об этом рассуждает тот, кто хладнокровно гово¬рит, будто в нашей воле любить и не любить*; я скажу только, что Гаральд не старался и не хотел укрощать своей страсти — не одна любовь, но вместе и честолюбие, и зависть, и оскорбленная гордость терзали его сердце. Он бранился с судьбою и случаем — слова сии имели для него одинакое значение; укорял их за то, что они, бросив его так близко к престолу, не дали возможности взойти на него. «Для чего не рожден я земледельцем, — говорил он сам с собою, — тогда бы это честолюбие не мучило души твоей, тогда бы сияние короны не обольщало моих взо¬ров. Судьба хотела терзать это гордое сердце и поставила меня между низостию и величием, поставила с тем, чтобы я носил цепи и служил только украшением трону — нет, нет, я не буду терпеть долее; так или не так — разве не кровь государей кипит в моих жилах; путь к трону еще не загражден мне, право сильного будет моим правом».

От сих опасных правил родилось скоро предприятие, которое только такой порочной душе, какова его, было сродно: хитрый без¬дельник знал, что с холодным сердцем и среди великолепия страдать можно, что с чувствительною душою и в бедной хижине живет для нас радость; знал и решился похитить и трон, и душевное спокойствие у слабого Теодорика.

Между тем прошел год в счастливом однообразии. Взоры Гараль-довы часто изъяснялись с дикою нежностию, Теодорик не примечал ничего, Ильдегерда показывала, будто не примечала. Она не хотела огор¬чить того человека, который был любезен ее супругу, не хотела презре¬нием дать ему почувствовать всей тягости его жребия, и горе вам, жен¬щины, если только презрением отвечаете вы тем, которые, иссосавши яд из ваших прелестей, лишились сердечного спокойствия — вы имеете тысячу способов удерживать их в надлежащих границах почтения, вы имеете тысячу способов излечить их от тягостной болезни! Насмешки и презрение показывают только ребяческую гордость, только необра¬зованность души.

* Мейнерс. От ред. — Возможно, имеется в виду Кристоф Мейнерс (1747—1810), известный как профессор Геттннгенского университета, исследователь эстетики, автор «Истории немецких университетов».

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

Ильдегерда обходилась кротко и осторожно с Гаральдом. Она при¬нимала его всегда ласково, всегда свободно, никогда не избегала быть с ним наедине, но когда разговор становился двусмысленен, то умела она так искусно и без всякой приметной робости обращать его в дру¬гую сторону, что признание, которое часто готовилось вырваться из принцева сердца, умирало на губах его — никогда не опускала она глаз своих, когда Гаральд смотрел на нее пристально с безмолвною нежно-стию; с видом простосердечия и откровенности, которая ничего дур¬ного не предчувствует, глядела она прямо в лицо его, и непринуж¬денное спокойствие изображалось во всех ее чертах; наконец, принц должен был признаться, что таким образом ни в чем не успеет и что один взор безмятежной невинности в состоянии наложить цепи языку обольстителя.

Уже в другой раз цвели розы с тех пор, как счастливая чета вступила на престол Дании; царица Ильдегерда произвела на свет сына, который был изображением своей матери. Первая младенческая его улыбка была новою и сильнейшею связью чувствительных сердец супружних. С радостною слезою принял Теодорик драгоценный залог любви своей в родительские свои объятия, с нежным попечением проводил он целые ночи у постели страждущей своей супруги — народы Дании и Норве¬гии разделяли радость счастливого отца и торжественными восклица¬ниями благословляли рождение юного принца.

Только Гаральд видел в младенце похитителя короны, которой, как он думал, надлежало некогда украсить его голову. Только он в торже¬ственный день сей, когда миллионы восхищались надеждою видеть некогда в младенце Голдане (так назывался принц) образ его родите¬лей, скрывался во внутренности дворца своего, под предлогом болезни, препятствовавшей быть ему у двора; он знал, что угрюмое лицо его будет слишком заметно посреди всеобщей радости и что дальновид¬ные взоры придворных могут легко приникнуть в глубину его сердца и обнаружить тайные его предприятия. Но он не терял своего времени и воспользовался им тогда, когда все торжествовало и веселилось.

После смерти Ранфрида вступил на престол Швеции Германфрид, брат его, пылкий, опрометливый юноша, которого только шестнадца¬тилетняя сестра его, миловидная Люитгардис, удерживала иногда от многих проступков. Давно бросал он суровые взгляды на