возрастаю¬щее величие Дании, но падение брата его, с которым погибла лучшая часть шведских войск, ослабило его государство и не давало еще дей-ствовать руке его.
Гаральд посредством шпионов своих узнал мысли молодого госу¬даря, нимало не колеблясь, решился он, как будто недовольный Теодо¬
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
риком, сообщить ему свои намерения, которые, как он надеялся, будут приняты благосклонно. Он предложил ему свои услуги, свою помощь, дал почувствовать, что нетрудно будет завоевать Данию, и вызвался быть его вассалом и принять, вместо залога, приобретенную корону из рук победителя. Наконец ему удалось обольстить Германфрида, кото¬рый вооружал силы свои, между тем как Теодорик, не зная ничего, поко¬ился в недре мира.
Ты обманешься, читатель, если сие предложение коварного злодея, сделанное шведскому монарху, примешь за настоящую цель его — нет, он искал только средства, могущего запутать Данию в цепи, для разре¬шения которых требовалось сильного удара, и этот удар должен был поразить сердце государя.
Приготовив таким образом свои машины и расположивши все в свою пользу, пришел он одним утром, с иступленною головою, с печаль¬ным видом в кабинет Теодорика.
— Худые вести! Государь! — сказал он, вошедши, — очень худые!
Теодорик. И за то благодарю судьбу! Кто слишком счастлив, тот скоро забывается, что за вести?
Гаральд. Германфрид, король шведский, вооружается против тебя.
Теодорик. Только?
Гаральд. Только, но, мне кажется, и этого довольно.
Теодорик. Я думал, что шведы все лечат раны, которые нанес я им во время царствования Ранфрида. По крайней мере, их бешенство не иное что, как усилие выздоравливающего, который хочет бороться с здоровым.
Гаральд. Пусть и так, но и слабого неприятеля презирать не должно. К тому ж известия, полученные мною, не таковы, как ты думаешь, Гер¬манфрид, по словам моих шпионов, не может долее сносить стыда, кото¬рый понесли шведские войска под скипетром Ранфрида, он решился загладить кровию поношения. Чувствуя слабость свою, привлек он на свою сторону князей татарских, которые или его союзники, или наем¬ники. Между ими положено, что присоединившимся войскам остав¬лена будет завоеванная земля на расхищения, что побежденный народ будет подвергнут их игу и что одна только Ильдегерда останется во вла¬сти Германфрида, который, отмщая за смерть своего брата, намерен, пред лицом народов своих, предать ее на жертву диким зверям.
Теодорик. Безумный! Пускай прежде пронзит он грудь мою!
Гаральд. Он и сделает это! И, признаться, я трепещу о судьбе тво¬его трона.
Теодорик. Так поспеши же собрать всю мою силу, я сам буду предво¬дительствовать ею и биться с неприятелем.
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
Гаральд (пожимая плечами). Твою силу, государь? Вся твоя сила не составит и десятой доли союзников. Ты знаешь, что и победитель не без урона получает лавр свой, падение Ранфрида стоило нам многих героев, многих опытных воинов.
Теодорик. Так присоветуй, что мне делать! Если нужны сокровища, я уступаю их, только бы отвратить бедствия, грозящие моему государству.
Гаральд. Такое средство тебя недостойно, и сверх того, можно уга¬дать наверно, что оно нимало не подействует, а только что обнаружит нашу слабость; Германфрид ищет мщения, золото не может обольстить его; всю добычу уступает он татарам.
Теодорик. Так станем стараться вступить в союз.
Гаральд. Как и с кем?
Теодорик. С германскими владельцами.
Гаральд. Им и без нас довольно дела, они в беспрестанной распре между собою.
Теодорик. Или с Британиею?
Гаральд. С Британиею? Это бы было хорошо тогда, когда бы опас¬ность не была так близка, но долго ожидать помощи от британцев! И какие выгоды им пуститься в море для такого народа, который им совсем неизвестен, с которым они никогда в связи не бывали?
Теодорик (с робостию). Так скажи, что ж мне делать, нет ли еще каких-нибудь средств?
Гаральд (помолчав). Для чего судьба сделала Ильдегерду столь любез¬ною? И для чего не царская кровь льется в ее жилах?
Гаральд. Нимало, если бы Ильдегерда была или сестрою, или доче¬рью какого-нибудь государя; тогда бы мы не стояли здесь, поджавши руки, и не ломали бы по пустякам голов о том, где искать себе союз¬ников.
Теодорик (пораженный справедливостию сего замечания). Без сомнения!
Гаральд. И когда бы пламенный Теодорик не презрел холодного Гаральдова совета, тогда бы счастие народов его было утверждено силь¬ным союзом, тогда б одно его слово могло обезоружить грозящую руку и воткнуть в ножны подъятый уже меч.
Теодорик. И это слово?
Гаральд. Наверно знаю, что шведский король не откажется посред¬ством союза сестры своей с датским государем навсегда утвердить дру¬жество между северными державами.
Теодорик (в рассеянии). Сестры своей? А у него есть сестра?
Гаральд. Есть прекрасная, шестнадцатилетняя девушка — ее имя Аюитгардис.
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
Теодорик. Люитгардис? И ты думаешь, что Ранфридов брат, который ищет только мщения, так охотно согласится соединить сестру свою с своим неприятелем.
Гаральд. Так мне кажется, при дворе рассказывают один тайный анекдот — вот он: портрет твой, Бог знает, каким случаем, попался в руки принцессе, и с того времени, говорят, будто любезная красавица часто задумывается, ищет уединения в густых рощах и наотрез отка¬зывает всем принцам, которые за нее сватаются. Сверх того одна из ее прислужниц сказывала, что будто она милое изображение, украшенное дорогими камнями, носит на сердце и часто омочает своими слезами.
Теодорик (которой чувствует некоторое удовольствие от слов Гаральда). Если б это была и правда, то я пожалел бы об ней.
Гаральд. Теперь ты можешь легко понять, что Германфрид, который много любит сестру свою и которому, конечно, неизвестно состояние ее сердца, охотно оставит свое мщение, чтобы сделать счастливою Люит¬гардис.
Теодорик (в рассеянии). Это очень понятно.
Гааральд. Мне было стороною дали почувствовать, но я отвергнул. Теодорик. Что, что такое?
Гаральд. То, что будто ты можешь избегнуть пролития крови и спа¬сти отечество от разорения, вступивши в союз с Люитгардис.
Теодорик. Глупая мысль! Как это можно! Разве Ильдегерда…
Гаральд. То же самое говорил и я, но мне отвечали, что ты можешь ее оставить, разными образами усладить для нее разлуку; можешь ее послать в ее отечество, дать ей двор, титул королевы и прочее, и про¬чее. Мало, что было сказано?
Теодорик. Нет, я скорей погибну сам, скорей погибнет народ мой, чем Ильдегерда будет несчастна.
Гаральд, думая, что довольно сказал на сей случай, и видя, что пер¬вые брошенные им искры начинали разгораться и что рассеянность и неудовольствие изображались на лице Теодорика, оставил времени докончить начатое и заключил разговор изображением бедствий, кото¬рые ожидали государя, если он не решится идти единственным остав¬шимся для него путем.
— Правда, — говорил он, пожимая плечами, — нужны только здо¬ровые, хотя не слишком проницательные глаза, чтоб выйти из такого опасного положения. Ты сойдешь с престола отцов твоих, будешь при¬нужден бежать по трупам подданных. Спасать бедственно жизнь твою, Ильдегерда и верный Гаральд всюду последуют за тобою; мы удалимся в какую-нибудь отдаленную степь, и там руки наши оплодотворят невоз¬деланную землю, там в поте лица своего будем мы искать пропитания.
266
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
Пускай духи убиенных датчан обременяют тебя проклятиями, пусть кровь их вопиет к Одину о мщении, довольно одной невинной молитвы юного Гальдана, чтобы умилосердить разгневанных богов!
С сими словами оставил он слабого государя, которого сердце, сжа¬тое горестно, колебалось в неизвестности, подобно лодке, носящейся без ветрил по бурному морю.
Может быть, падение целого света не побудило бы его быть измен¬ником, если бы любовь его была все та же, которою он пылал на поле сражения, но должно признаться: невозмущаемое наслаждение просту¬дило жар сей — только спокойное почтение, с некоторою частию преж¬ней нежности, осталось в охладевшей груди его. Он уже позволял себе некоторые неверности, уже мог сравнивать прелести супруги своей с прелестями других красавиц, и хотя в душе своей находил еще первые превосходнейшими, но уже и последние почитал могущими возбудить любовь, одним словом, он был слабый юноша, неспособный управлять своими страстями, тем более что коварный Гаральд, который умел воз¬буждать их, умел также и удовлетворять им. Как искусно, в течение раз¬говора, привел он в действие самолюбие государя. Эта машина была одною из сильнейших машин хитрого злодея. Добрая Люитгардис и не думала влюбляться в портрет Теодориков, беспечно и свободно переле¬тала она от одной юношеской радости к другой в то время, когда оболь¬щенный Теодорик думал, что она с горестию в сердце и с бледностию в лице томилась безнадежною любовию.
Прошло несколько дней, и известие о наступающей войне распро¬странилось при дворе Теодориковом, происками Гаральда опасность была увеличена, и гибель государства представлена неизбежною. Везде, куда ни обращался государь, везде встречались ему горестные лица, везде видел он предзнаменование бедствий, народ стонал и проливал слезы, богачи прятали свои сокровища, жрецы приносили богам жертву, Тео¬дорик не знал, куда деваться.
Однажды утром, когда, потупив голову, погруженный в мысли, сидел он в своем кабинете, вошли к нему его советники, обольщенные частию словами, частию золотом Гаральда, вошли с тем, чтобы, от имени подданных, умолять его о спасении государства.
— Скажите, что мне делать? Если бы можно было, я бы камни пре¬вратил в людей, но это не в моей власти.
Советник. Но в твоей власти сохранить государство тех, которые еще живы, которые удобряют поля его, которые составляют его могу¬щество.
Теодорик. Чего вы от меня требуете, разве я нарушаю мир? Советник. Нет, но ты можешь сохранить его малой жертвой!
267
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
Теодорик. Какою, какою?
Советник. Ты знаешь цену, которою можно приобрести дружество короля Швеции — союзом с его сестрою!
Теодорик. И эту жертву называешь ты малою?
Советник. Государь! Она велика только для любви твоей!
Теодорик. Как! И вы можете желать изгнания той, которой вы одол¬жены своим величием и славой?
Советник. Это самое заставляет нас надеяться, что Ильдегерда не захочет разрушить воздвигнутого ею здания. Если в самой вещи благо¬состояние народов было целию великих ее деяний — а кто из нас в этом усумнится — то мы смело можем ожидать, что великая душа ее испол¬нит пламенные желания вопиющих народов, благословения избавлен¬ной нации будут ее наградой!
Что было отвечать на это? Слабый Теодорик и так почитал уже воз¬можною разлуку с Ильдегердой, теперь она показалась ему нужной, необ¬ходимой. «Подите, вопросите оракула, — сказал он, — изречение его решит все». С сими словами оставил он своих советников; с надеждою в сердце пошли они в храм, будучи наперед уверены, что обыкновенная темнота оракулов позволит им истолковать в свою сторону слова его.
Положив у подножия алтаря дары свои, ожидали они священного прорицания. Пламенное лицо жреца, пенящиеся уста его и содрогание его тела возвестили присутствие богов, наконец, торжественным
