молодого Мизиса.

Под именем идиллии, которое здесь не так прилично, как имя элегии, с удовольствием будут читать маленькую поэму «Уединение». Вообще здесь найдут более поэзии и более жару, не столь обыкновенного в Лео-нардовых сочинениях. Правда, что он тут много себе помог подража¬нием Проперцию и Горацию, но он их, так сказать, присвоил, искусно и с успехом подобрал к тому, что собственно ему принадлежит. Пла¬менная любовь изображается тут в поэзии совершенной и исполнен-ной гармонии. Сие сочинение заставляет думать, что автор его мог бы иметь отличное место между поэтами в роде элегии. Но кажется, что он того не искал, и страстные предметы, которыми, судя по сему при¬меру, мог бы он с успехом заниматься, редко встречаются в собрании его стихотворений.

Способности его имели в себе гибкость. Между многими пиесами в приятном роде, которые стоят быть предпочтены, одна, под названием «Купанье», показалась мне лучшею. Любовные доверенности двух пасту¬шек во время купанья и стыдливый страх, чтоб их не приметил кто в

3-5108

35

— ПРОЗА 1799 ГОДА —

сем положении, возмущающем скромность, суть два контраста, столь же хорошо употребленные в пользу, как и приятно выраженные. Окон¬чание прекрасно:

«Пастушки бежали подобно двум горлицам, за которыми алчный ястреб гонится в высоте воздуха; но то была только юная лань, столь же робкая, как и они, привлеченная под зеленые тени у ручейка».

Несколько отрывков не будет довольно для того, чтоб дать читате¬лям справедливое понятие о способностях и искусстве автора, которого желаем с ними познакомить

Хотя здесь по большей части не что иное будет, как перепечатыва¬ние одних и тех же, уже известных и имеющих свою цену идиллий; но как это очень возможно, что еще не известны многим, то не худо, если их приведем в состояние судить о целой пиесе. Та, которую я для сего выбрал, не велика; и я думаю, что всякий из читателей, нашедших ее в издании 1787 года (на французском языке), не оставит, чтоб не про-честь и в другой раз:

Два ручья4

Дафнис, лишенный своей любезной, рассказывал сию трогательную баснь тем, которые осуждали его горесть. Два ручья, соединив струи свои, текли очень спокойно по лугу, усеянному цветами. По одной они струились пустыне: один скат их соединял, и они желали вместе погру¬зиться в недро моря. Ах, должно ли, чтоб жестокая судьба воспроти¬вилась нежной любви! Сии источники встречают на пути своем ужас¬ный утес, который их разделяет. Один из них в несчастии своем уда¬рялся о брега свои, и эхо в долинах отвечало жалобному его стенанию. Прохожий сказал ему с досадою: «Для чего не журчать тебе на мягком песку тихонько? Шум твой мне мешает и наводит скуку». «Разве ты не слышишь там, за холмом, стенания половины самого меня? Иди в путь твой, путешественник! И проси богов о том, чтоб сердце твое не лиши¬лось того, что ему любезно».

Не все пиесы, составляющие идиллии Леонардовы, имеют такое совершенство; но вообще отличаются они приятностию, чувствитель-ностию и наиболее точным приличием слога предмету. Сочинения его не обезображены усильными натяжками идей и слога, ни удалением от того, что истинно в первых и просто в последнем, — порок, господство¬вавший в то время, когда писал Леонард. Должно отдать ему должную похвалу за то, что он сего избежал. Нет ничего в свете холоднее и глупее ложного жару и надутости, когда можно занять и даже пленить и тро¬нуть, дав идеям своим и их выражению посредственную степень жару,

36

— ПРОЗА 1799 ГОДА —

если не будет во внутренности нашей полного пламени. Очень мало в сочинениях Леонарда ошибок, которые бы могли подпасть критике сей; а выше сего видно было, что она может в них найти истинные красы.

Я говорил только об идиллиях, для того что они составляют важ¬нейшую и отличнейшую часть в сем собрании, состоящем из трех томов, в которых они, однако ж, мало занимают места. Винцент Кампе-нон в сем издании последовал роковому обычаю собирать без разбору после смерти автора, каков бы он ни был, все, что ни произошло от его пера. Ничто столь не сходствует с погребальными почестями, как это; и можно сказать, что того автора погребают, которому таким образом воздвигают истинный памятник. Это совершенно ложная набожность. Погребать должно тело, но разум избавлять от погребения. Можно уви¬деть такое намерение в тех легких собраниях лучших произведений поэ¬тов древности, отделенных от всего того, что не заслуживает сего титла, и можно сказать, что трогательная формула погребения древних: Sit tibi terra levis, была для издателей их правилом вкуса. В самой вещи, кажется, ничего бы не было лучше и приличнее со стороны издателя, человека беспристрастного и со вкусом, как когда б он сделал выбор из выбора самого автора. Конечно, самолюбие ослепляет чаще, нежели просвещает; и если оно сделало выбор, то, верно, должно еще и из того сделать новый. Но мы совершенно делаем противное. Лучший друг или лучший родственник автора не упустит забрать его бумаги, и почти всегда выбор его состоит из всего, что только тот написал. Все равно, что подбирать стружки, отделенные скоблем, для составления из того какой-нибудь материи. Я сделал выговор сей общим потому, что зло¬употребление стало общее. Издатель Леонардовых сочинений сделал ни больше, ни меньше, как и другие. Если б он не был увлечен при¬мером, то бы никто не был более его в состоянии отделить со вкусом худое от хорошего так, как то всегда должно делать. К тому ж он имел на то более права, нежели кто другой; ибо мы имеем от него многие очень хорошие стихотворения в одном роде с тем, в котором Леонард наиболее отличился. Как не почувствовал он, что, вместо чтоб просла¬вить, может он замарать славу поэта, оставив в творениях его трагедию Эдипа, в которой можно найти следующие стихи:

Je veux fuir се palais—qu’on m’en

Ouvre la porte! Au nom des Dieux, ouvrez! Et que le crime

Forte!..

(Я хочу бежать из сих чертогов: …Да отворят мне двери!..

з*

37

— ПРОЗА 1799 ГОДА —

Отворите, ради богов! Отворите, …Да изыдет отселе преступление!)

Не прилично кажется делать извлечения такого рода, хотя бы то было не трудно. Издатель поступил не совсем богобоязненно, оставив четыре мужеские рифмы сряду.

В молодости, при первом открытии способностей, когда еще не знаем, на что их обратить, бывает часто, что хватаемся за все. Редко случается, чтоб проходило без трагедии. Но таковые отрывки должны остаться неизвестными публике… Горе, если ей их откроют!

Оп connait des grands vers les disgraces Tragiques!

Комедия «Эмиль», которая по справедливости не что иное есть, как сцена, продолженная без всяких причин и драматических правил, несмотря на некоторые изрядные места, не более стоила быть опубли¬кованною.

Пастушеский роман «Алексис», невзирая на некоторую растяжку, мог бы быть оставлен при строгом выборе. Этот роман есть идиллия в прозе, смешанной со стихами. В нем проза имеет всю приятность и даже обильность, какую она должна иметь в сем роде — стихи суть из лучших в сем собрании.

Я скажу еще, что долгое письмо о Антильских островах и «Клемен¬тина», небольшой роман, которые критика могла бы пощадить, — лиш¬ние в сем собрании и очень приличны идиллиям, к которым бы все надлежало отнесть.

Что ж касается до поэм, «Гнидского храма» и «Времен года», состоя¬щих каждая в 4-х песнях, то, кроме некоторых, изредка попадающихся хороших стишков, нечего бы было жалеть, если б их исключили. Нако¬нец следуют идиллии, о которых я уже довольно говорил. Гораздо бы было лучше, когда б прекрасные стансы на «Романвильский лесок» и на «Смерть собаки», гораздо уступающие в красках, помещены были после сих стихотворений, а не в начале первого тома, под именем Posthumes. Это место не прилично им ни по порядку материй, ни по порядку вре¬мени, которым только одним должно последовать в распределении частей, составляющих собрание.

Весь последний том посвящен «Письмам двух любовников, живущих в Лионе» — роман, в котором я заметил прекрасное письмо о страстях5. Оно двадцать девятое в сем сочинении.

38

— ПРОЗА 1799 ГОДА —

Здесь я скажу мимоходом издателю, что он ошибается, говоря при сем случае в своем замечании о жизни и сочинениях Леонардовых, что будто начальную идею сего романа занял он из сомнительного преда¬ния об одном памятнике подле Лиона (гробница двух любовников). Он вывел здесь случившееся не очень давно и очень вероятное приклю¬чение одного лионского фехтмейстера6 (имя, сохраненное в романе), который застрелился с своею любовницею помощию двух пистолетов, которых курки опустил он посредством ленты, приведенной к его руке. Уверившись по расширению артерии в горле о несомнительности при¬ближения смерти, захотел он в ревности своей, чтоб и любовница его умерла с ним вместе — и получил это от ее любви. Леонард, пользуясь сею развязкою, присоединил к ней обыкновенную интригу родителей, противившихся взаимной склонности. Может быть, была бы какая-нибудь лучшая материя в самом настоящем происшествии, о котором я говорил.

Приписывают Руссо сочинение эпитафии для гробницы сих двух любовников. Вот последний стих:

Le sentiment admire, et la raison se tait Чувство удивляется, и разум молчит.

Предуведомление в начале сего издания заставляет читателя при¬нять участие в особе самого Леонарда. Оно представляет его как чело¬века, всегда преданного меланхолии, увеличивающейся горестьми любви, от которой он стал жертвою преждевременной смерти — судьба не одного поэта! — И после сего верьте их счастью, полагаясь на их стихи и песни. Какая меланхолическая противоположность несчастной Леонардовой кончины и сих его стихов:

Dans la tombe noire, Quand j’irai sans gloire Joindre mes yeux, Je veux qu’on publie: II neut point envie Cillustrer sa vie; Mais il fut heureux!

Когда без славы соединяюся я в мрачном гробе с моими предками, тогда пусть скажут обо мне: он не желал учинить блистательною своей жизни — но был счастлив!

39

— ПРОЗА 1799 ГОДА —

К НАДЕЖДЕ

Надежда, кроткая посланница небес! Тебя хочу я воспеть в восторге души своей. Услышь меня, подруга радости! И ангельская улыбка твоя да будет мне наградою.

Тобою все живут и дышат, о божественная! От венценосца до пастуха, от первого счастливца до последнего бедняка, отверженного целым миром, в тебе находят все отраду и услаждение!

Без тебя царь несчастен на троне своем и уныл среди пышности, среди блеску, его окружающего, среди хвалебных в честь ему воскли¬цаний.

Без тебя герой хладеет и лишается бодрости своей. Ты одушевля¬ешь его, летящего на поле брани; и среди окровавленных трупов, среди дымящихся развалин, среди