действовать, как муж, и плакал, как дитя, но вместо того, чтобы исполнять без отлагательства добрые внушения своего сердца, вздумал он потребовать совета у Гаральда — и любимец был позван к своему государю.

— Прочти Гаральд! — вскричал Теодорик, как скоро наперсник взо¬шел в кабинет его, — прочти это ужасное письмо и дай мне совет, и успокой, если можешь, бурю, кипящую в моем сердце!

Гаральд взял письмо и прочел. Побег Ильдегерды был для него гро¬мовым ударом, который за один раз ниспроверг лучшие его надежды, но проницательный взор такого сердцевидца ясно видел, что ничто так не сильно было возвратить Ильдегерде колеблющегося Теодорикова сердца, как сие благородное ее отречение — надлежало еще раз оболь¬стить бедное его сердце, и коварство было здесь больше, нежели когда-нибудь, нужно.

С трудом мог Гаральд скрыть смущение, изобразившееся в лице его; он улыбнулся принужденно, сложил письмо, спрятал его за пазуху и спросил с притворным равнодушием, что думает сделать государь?

Теодорик. То, что он сделать должен! Я наперед знаю, что ты ста¬нешь противоречить, но не теряй напрасно слов, они будут бесполезны; вооружи немедленно легкий корабль; пускай он летит вслед за Ильде-гердою и пускай принесет в объятия Теодорика добродетельную, великую его супругу. Ах! Сколь я виноват пред нею! Что ж касается доАюитгар¬

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

дис, то я не хочу об ней и слышать; пошли в Швецию герольда, пусть воз¬вестит отказ мой Германфриду.

Гаральд. Военный крик неприятелей громко загремит ему в ответ. Германфрид будет раздражен; Люитгардис слезами своими вооружит каждую руку; каждый благородный швед согласится скорей тысячу крат умереть, чем оставить неотмщенным такое поношение! Уже я вижу, как, подобно отторгнутым утесам, стремятся они подавить нас, как опустошают цветущие твои земли, умерщвляют твоих подданных; государь, ты должен отвратить сии бедствия. Ильдегерда добровольно отреклась от престола — благодари ее! Она облегчила для тебя шаг, который был так труден твоему сердцу.

Теодорик. Ах, что будет с нею! Есть ли награда ее любви, ее мужеству?

Гаральд. Нет! Конечно! Но ты можешь равным образом облегчить судьбу ее?

Теодорик. А ее сердца?

Гаральд. Сердце ее? О! Поверь мне, оно не так бедно, как ты дума¬ешь, оно будет наслаждаться радостями матери; оно будет посвящено образованию милого сына!

Теодорик (с тяжким вздохом). А я?

Гаральд. Ты? (Подавая ему маленький портрет.) На этот вопрос дол¬жен отвечать оригинал сего портрета. Теодорик (с любопытством). Что это?

Гаральд (улыбаясь). Прекрасное изображение прекрасной девушки! Теодорик. А оригинал?

Гаральд. Не смею назвать его, ты запретил произносить имя. Теодорик. Люитгардис? Гаральд. Отгадал!

Теодорик (пристально рассматривая картину.) Она хороша! (Помол¬чав.) Прекрасна. (Помолчав.) Бесподобна!

Гаральд. Говорят, будто живописцу не удалось всего хорошенько выразить, будто здесь нет того милого добродушия, которое оживляет все черты красавицы; будто кисть художника не умела изобразить той нежной улыбки, которая всегда на розовых устах ее!

Теодорик. От кого получил ты этот портрет?

Гаральд. От моего посланного, который также и скорое прибытие принцессы возвещает; она хотела — говорит он — только три дни про¬мешкать после его отъезда, а как он сам замедлил на дороге, то, веро¬ятно, что и она вскоре за ним будет.

Теодорик. Как поспешно, мы еще и к принятию не приготовились?

Гаральд. Не беспокойся ни об чем! Только бы сердце твое было готово; в прочем положись на верного Гаральда.

2й2

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

Теодорик. Так поспеши, пожалуй! Не жалей ничего, ни сокровищ моих, ни издержек! Говорят, будто двор ее брата великолепен; и так надобно стараться, чтобы она здесь не претерпела недостатка в том, что, может быть, от привычки сделалось для нее необходимым.

Гаральд. Все будет исполнено! Я не пожалею ни твоих сокровищ, ни своих трудов, Люитгардис будет, конечно, довольна — (коварно) — тем более что все получит из рук Теодорика (хочет идти).

Теодорик. Постой немного, куда ты девал письмо?

Гаральд. Какое?

Теодорик. Ильдегердино

Гаральд. Да! Оно у меня! Но лучше бы было, когда б ты не читал его. Теодорик (чувствительно). По крайней мере, оно стоит ответа! Гаральд. Ну, конечно! Еще не худо будет приложить к нему и подарки.

Теодорик (рассматривая портрет). Это правда, к тому ж в самых силь¬ных выражениях представлю ей свою горесть, свою досаду — принуж¬дение, которому сердце мое должно было повиноваться.

Гаральд. И прочее, и прочее, что придет тебе в голову; теперь позволь мне предложить свое мнение, и если оно будет несправедливо, то вини за то одну мою ревность.

Теодорик. Что такое?

Гаральд. Не худо бы было, когда б ты велел собрать некоторую часть своих войск на границе норвежской. Теодорик. На что?

Гаральд. Легко станется, прости мне, это одно предположение, основанное только на познании женского сердца, легко станется, что Ильдегерда, к которой так привержена вся Норвегия, захочет возвра¬тить трон свой и возмутить.

Теодорик. Молчи, этого никогда она не сделает.

Гаральд. Почему ж? Разве ты не знаешь, до чего может дойти раз¬драженная страсть, и кто раскаивался от излишней осторожности? К тому ж причина, для которой соберутся войска на границе, будет неизвестна.

Теодорик. Нет! Нет! Этого не будет, и никогда быть не может! Ни слова более! Ни один вооруженный не приближится к границам Норвегии, и самые те, которые там находятся, будут выведены и воз¬вращены во внутренность государства! Я не хочу заставить думать Иль¬дегерду, что душа Теодорикова способна подозревать ее.

Гаральд. Как хочешь! Я исполнил свою должность!

Лицемер пошел, и обманутый друг его остался с унынием, с неу¬довольствием в сердце, прекрасным изображением любезной шведки

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

старался он утешить тоскующую свою душу и разогнать воспоминание о Ильдегерде, которая, может быть, проливала слезы в сию минуту.

Уверившись, что исполнил свою должность и поступил так, как того требовали от него любовь и добродетель, и убедив совесть свою блестя¬щими, ослепляющими софизмами, написал он к несчастной изгнаннице препышное письмо, наполненное сильными красноречивыми извине¬ниями! Несказанно удивился он, когда она, не удостоив его ответа, воз¬вратила с презрением присланные им великолепные подарки, кото¬рыми он хотел заменить холодную принужденность своего письма. Он называл сие дерзким, обидным и радовался втайне, что сама Ильдегерда подавала ему повод быть недовольным. Счастлив преступник, могущий усыпить свою совесть! Сам Теодорик завидовал ему, ибо софизмы его не всегда обманывали его сердце!

Наконец Люитгардис прибыла в столицу Дании; везде воздвигли в честь ее торжественные врата, улицы были усыпаны цветами, окны увешаны драгоценными тканями, праздничные одежды, великолеп¬ные украшения возвещали веселый, радостный день! Но горестные, унылые лица были слишком разительною противоположностию вели¬колепным украшениям и праздничным одеждам! Радостные клики не гремели навстречу юной чете, все было тихо, мрачно, и Теодорик подле своей Люитгардис чувствовал жесточайшие мучения.

Он повелел раздать народу мясо и хлеб и потчевать его напитками в торжественный день сей, но народ не дотрогивался ни до чего; он молился в храме Одина, где Ильдегерда после сражения повесила меч свой и копье свое, и обливал их непритворными слезами. Теодорик видел это и терзался. Казалось, все нарочно соединилось, чтобы различным образом мучить его сердце. Рыцарь Сиггурд, старый швед, самый тот, который с поля брани унес Ранфридово тело и заколол Свендова убийцу, прибыл в свите шведской принцессы, чтобы вручить ее государю. Едва он сие исполнил, как, немедля нимало, вскочил на коня своего, чтобы ехать назад в свое отечество.

— Куда ты? — вскричал удивленный Теодорик, — разве ты не хочешь быть участником моей радости и на моей свадьбе осушить чашу пир¬шества.

— Монарх, — отвечал рыцарь, — помнишь ли, как на поле сраже¬ния старик Сиггурд пожал руку и обещался быть твоим другом? Пом¬нишь ли? Мой государь повелел мне провожать принцессу, сестру свою, и я исполнил его повеление — я вручаю ее тебе, но прости мне: дружбу свою беру я назад.

Не дожидаясь Теодорикова ответа, кольнул он шпорами свою лошадь и скрылся из глаз пораженного государя, который довольно чувство¬

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

вал, что он недостоин дружбы такого человека — так-то мучила его неу¬молимая совесть! Так-то отравляла она все его удовольствия и изливала горесть в недро самых супружеских радостей.

А Люитгардис? О! Она была доброе любезное творенье, всегда весела, всегда спокойна, не думала ни о чем и наслаждалась радостями настоя¬щей минуты, не заботясь о той, которая за нею следует.

А Гаральд? Время к нему возвратиться! Побег Ильдегерды разру¬шил все хитрые его намерения, но не обезоружил честолюбие его! Он, подобно хорошему шахматному игроку, который, при всем искусстве своего соперника, всегда готов дать новый ход игре своей, думал, как бы овладеть троном отцов своих — так называл он престол Дании — овладеть без помощи оружия, без кровопролития и сражений; он был совершенно уверен, что, с венцом монаршим, легко может получить и любовь Ильдегерды; несмотря на его тонкость, несмотря на приобретен¬ное им глубокое познание человеческого сердца, он впал в такую же ошибку, в какую мы все, слабые смертные, нередко впадаем; то есть он рассуждал о чужих характерах, примешивая к ним всегда часть сво¬его собственного. От сего-то он почти всегда ошибался в своих заклю¬чениях, ибо от ложных причин его происходили только ложные дей¬ствия. Ему столь же невозможно было почесть Ильдегерду терпеливою, кроткою, как греку отнять ревнивость у Юноны. «Только бы мне сде¬латься государем! — думал он, — а то, я уверен, что она с жадностию будет искать всякого случая, чтобы доказать изменнику, что и без него может быть королевой…»

Уже обладал он неограниченною доверенностию Теодорика, уже войска Дании повиновались ему, как полновластному вождю своему, уже успел он отдалить всех верных, заслуженных приверженников государя и окружить его преданными себе тварями! Престол коле¬бался, и кто не скажет со мною, что сам Теодорик подал повод поко¬лебать его, что он сам был исполнителем хитрых замыслов ковар¬ного злодея! С лишением обожаемой всеми Ильдегерды лишился он любви своего народа и отворил вход Гаральду в сердца своих поддан¬ных; искусно воспользовался пронырливый наперсник благосклон¬ными обстоятельствами. Он жаловался вместе с обиженным, роптал с недовольным, ослеплял корыстолюбца блестящими обещаниями и скоро узрел себя предводителем многочисленной партии, которая ожидала одного мановения, чтобы возмутиться — оставалось ему шагнуть — и путь исполина кончен! Скоро явился благопристойный к тому случай.

Теодорик, обладая прелестною супругой, управляя двумя народами и наслаждаясь ненарушаемым миром, все был несчастен, ибо ни радости

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

супружеской любви, ни сияние венца, ни улыбка благодатного мира — ничто не могло заглушить в нем обвиняющего гласа совести, он убегал самого себя, вдавался во