благоволения в народе).
Ильдегерда. Люитгардис. Ты не подумала о том, что заключает в себе обет сей? Знаешь ли ты, что такое материнская любовь? Помысли! Что оставишь ты сынам своим?
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
Люитгардис. Благодарное сердце!
Ильдегерда. Добрая женщина, ты больше стоишь, чем сколько я могу для тебя сделать! Похитить у детей твоих обе короны и отдать их моему сыну было бы уже не материнская нежность, а только нео¬граниченное честолюбие — да ниспошлет Один ему силу носить один венец так, как должно прямо доброму государю; престол Норвегии — вот все, чего я для него требую, скиптр Дании останется для детей твоих.
Такой спор добродетельных сердец извлек слезы из глаз миллионов, Ильдегерда и Люитгардис были попеременно предметами любви и удив¬ления, обеим желали дать все, ибо обе стоили больше, нежели сколько могли дать им. Но как Ильдегерда непоколебима была в своем намере¬нии и ни под каким видом не хотела принять короны датской, то чины обеих держав определили провозгласить принца Гальдана государем Норвегии и присоединить к тому, чтобы, в случае пресечения одного или другого царского поколения, наследство переходило во владение соседнего государя.
Ильдегерда не требовала для себя ничего, но все сердца склоня¬лись в ее пользу, все желали знаками любви своей истребить из души ее воспоминание прошедших страданий. «Ильдегерда, — так гово¬рили чины государства, — Ильдегерда должна во всю жизнь свою носить имя норвежской королевы и избавительницы Дании, она должна неогра¬ниченно правительствовать во время юности своего сына, и медный обе¬лиск, в честь ее сооруженный, возвестит потомству героические, славные ее подвиги».
В очах великой блистали слезы восторга. Она склонилась пред наро¬дом, и в громких кликах раздалось отвсюду ее имя; загремели трубы и литавры, но громче и торжественнее звучало: «Да здравствует Ильде¬герда». Великое празднество заключило знаменитый день сей, радость наполняла все сердца, радость гремела в восклицаниях шумных, и радость, наконец, заснула вместе с веселящимися под тихим покровом спокойной ночи.
Но уже материнское сердце влечет Ильдегерду на берег моря, уже кипит седая пена под рулем корабля, который должен нести ее по вол¬нам моря в нежные объятия милого младенца.
Еще один вздох, еще одна слеза разлуки, и пловцы рассекают зыб¬кие волны шумящими веслами; весело развеваются флаги, благосклон¬ный ветер надувает ветрила, и уже в сизом облаке тумана пропадают удаляющиеся берега, только громкие благословения народа несутся на крылах ветра к восхищенной Ильдегерде.
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
Больше не могу ничего сказать о героине! Она была подобна Торе, и в сыне своем образовала Свенда; кипарис, виющийся на лире стихо¬творца, говорит: «И она была смертная, и она, пресытясь жизнию, заснула в объятиях Гелы!»
ВИЛЬГЕЛЬМ ТЕЛЬ, ИЛИ ОСВОБОЖДЕННАЯ ШВЕЙЦАРИЯ
КНИГА ПЕРВАЯ
Друзья добродетели, великодушные смертные, всегда готовые уме¬реть за свою независимость, дышащие для блага человечества, скло¬ните слух к моим песням! Придите внимать, как единый человек, рож¬денный в стране дикой, посреди народа, согбенного под карающим жезлом бедствий, одним своим мужеством воздвигнул снова падший народ сей, дал ему новое существование и научил его знать права свои, открытые нам самою природою и толь долго скрываемые от нас зло¬бою и невежеством. Сей человек, сын природы, возвестил громогласно законы своей матери, ополчился на поддержание их, возбудил своих соотечественников, усыпленных под бременем оков, победил, рассеял воинства, противу его поставленные, и, в веке диком и непросвещен¬ном, посреди утесов необитаемых, соорудил святую обитель рассудку и добродетели, сим чадам неба, утешительницам смертных.
Не призываю тебя в час сей, небесная поэзия, ты, которую обожал я с младенческих лет своих, которой блестящие картины составляли мое блаженство. Пускай волшебная кисть твоя украшает героев, кото¬рым нужны украшения. Цветы твои обезобразят моего героя; венец твой неприличен его челу угрюмому; всегда ясные, но грозные взоры его укротятся пред тобою! Не дерзай коснуться его мрачному величию, оставь ему простую его одежду и неукрашенный лук его: пускай один скитается он по утесам и у потоков синеющих. Следуй издали по сто¬пам его и робкою рукою рассыпай дикие цветы шиповника на пути, по которому проходит он.
В древней стране Гельвеции1, знаменитой мужеством своих обита¬телей, три области, которых малое пространство было отвсюду ограж¬
296
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
дено дикими утесами, сохранили драгоценную чистоту нравов, кото¬рою Творец наделил первых человеков и защитил от пороков. Тру¬долюбие, воздержание, доверенность, стыдливость, все оные добро¬детели, священные для смертных, нашли убежище свое посреди сих гор неприступных. Долго были они там неизвестны, и неизвестность составляла их блаженство; скоро свобода соорудила престол свой на сих утесах, и с того времени каждый истинный мудрец, истинный герой, с почтением произносят имена Ури, Швица, Ундервальда2.
Обитатели сих трех областей, беспрестанно занимаясь сельскими трудами, в течение многих веков не знали ни преступлений, ни бед¬ствий, рождающихся от тщеславия, от раздора, от виновного иссту¬пления сих многочисленных вождей-варваров, которые на развалинах Римской Империи утвердили свое владычество, попрали права чело-веков, правили кровавыми законами, начертанными невежеством в пользу тиранства и суеверия. Забытые, может быть, презренные сими опустошителями вселенной, земледельцы, пастыри урийские, слабо повинующиеся новым кесарям, имели, по крайней мере, утешитель¬ное имя свободных3. Они сохранили древние свои законы, обычаи и суровые нравы. Спокойно владычествуя в сельских кущах своих, отцы семейств старились в мире, окруженные любовью и почтением; чада их, не зная зла, страшась Бога и любя своих родителей, не имели дру-гого блаженства, другого желания, другой надежды, кроме того, чтобы уподобиться добродетельным смертным, от которых они получили жизнь.
Им повиноваться и подражать им — вот все, что составляло цель их жизни. Народ сей простой и неиспорченный, почти неизвестный в мире, оставшийся один с натурою, защищаемый нищетою своею, про¬должал быть добродетельным и не был еще за то наказан.
Недалеко от Альторфа, столицы Ури, на берегу озера, от которого город получил свое название, возвышается высокая гора, с которой путешественник, утомленный продолжительным и трудным шествием, открывает взором множество долин, осененных горами и утесами. Источники, быстрые потоки, то ниспадая каскадами и катясь по утесам, то извиваясь по свежей и цветущей зелени, низвергаются, стремятся в долины, смешиваются, сливают струи свои, орошают луга, покрытые тучными стадами, и, наконец, исчезают в недре кристальных озер, в которых волы приходят купаться.
На вершине сей горы стояла бедная хижина, окруженная неболь¬шим полем, виноградником, рощею. Земледелец, герой, сам себе еще неизвестный, который в сердце своем умел различать только одно пламенное чувство патриотизма, Вильгельм Тель, на двадцатом году
297
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
от рождения, получил от отца своего сие наследие. «Сын мой, — ска¬зал ему умирающий старец, — я трудился, я жил. Шестьдесят зим про¬текли в сем мирном убежище, и ни разу порок не дерзнул осквернить моей хижины, и ни одной ночи не провел я без сна, в мучениях совести. Трудись, подобно мне, сын мой; подобно мне, избери добрую супругу, которой бы любовь, доверенность, нежная и терпеливая дружба услаж¬дали невинные твои удовольствия, разделяли с тобою твои горести. Найди себе такую супругу, о мой Вильгельм! Добродетельный человек без супруги вполовину только добродетелен. Прости, укроти горесть свою; смерть ничто для непорочного. Когда я посылал тебя с плодами и пищею к братьям твоим, лишенным пропитания, ты возвращался ко мне с радостию в сердце и весело давал мне отчет в добродетелях, кото¬рые возложил я на тебя, друг мой; и я иду к Отцу моему, иду с отчетом в должностях, которых исполнение Он оставил мне в сем мире; сын мой, Он примет меня так же, как и я тебя принимал. При Нем буду я ожи¬дать тебя в обителях радости. Будь счастлив, сын мой, будь счастлив, покуда ты свободен; но если какой-нибудь тиран дерзнет восстать на поражение твоих сограждан, умри, Вильгельм, умри за твою отчизну; смерть будет твоею славою».
Слова сии остались в душе чувствительного Теля. Воздавши послед¬ний долг праху почтенного старца, вырыв ему могилу при корне древ¬ней сосны, у своей хижины, он произнес клятву, которой никогда не преступал; клятву, каждый вечер уединяясь к священной сей гробнице, воспоминать на ней все дела и мысли свои в течение дня и вопрошать отца своего, доволен ли он своим сыном!
О, сколькими добродетелями был он обязан священному сему обету! Страшась устыдиться при воззвании к тени родительской, приучил он огненную душу свою побеждать, обуздывать страсти. Будучи владыкою сильнейших желаний своих, обращая самую их неукротимость в пользу мудрости, Тель, наследник имущества отцов скопх, наложил на себя труднейшие работы, пожинал на полях своих двоекратную жатву и делил ее с неимущими. Вставая с утреннею зарею, управляя жиловатою рукою острым плугом, который два вола влекли чрез силу, он пронзал сияющим железом своим землю, усеянную камнями, возбуждал медли¬тельных животных своим голосом, и облитый потом, только тогда успо-коивался, когда солнце скрывалось за горы, и самое отдохновение свое посвящал состраданию о несчастных, не имеющих плуга. Мысль сия не оставляла его, когда он возвращался в хижину; не оставляла и тогда, когда он наслаждался сном; и наутро, с юною зарею, Тель оставлял одр и взрывал плугом своим поле неимущих друзей своих; усеивал его в их отсутствие и скрывался от них не для того, чтобы лишить их наслажде¬
298
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
ния благодарности, но для того, чтобы избавить себя от стыда быть бла-готворителем себе подобных. Таковы были заботы его, таково отдохно¬вение. Трудолюбие и благотворительность вместе и занимали, и успо-коивали его.
Природа, наделив Вильгельма такою нежною, прелестною душою, даровала ему и гибкость, и силу телесную. Он целою головою превы¬шал высочайших из своих товарищей; он, подобно серне, взбирался на крутые утесы, переплывал широкие реки, бегал по ледовитым вер¬шинам. Мощные руки его сгибали, преломляли дуб, едва надрублен¬ный секирою, и на плечах своих один поднимал его с густыми ветвями. В дни празднества, когда юные стрелки увеселялись играми, Тель, которому не было подобного в стрелянии из лука, принужден был оста¬ваться праздным, чтобы другие могли спорить о наградах. Несмотря на юные лета свои, он должен был сидеть с стариками, собравшимися судить. Тут, трепеща от такой чести, безмолвно, едва дыша, следовал он взорами за быстрыми стрелами, с восторгом превозносил стрелка, которого удары ближе подходили к цели, и его руки, беспрестанно подъятые, казалось, ожидали достойного соперника, чтобы обнять его. Но когда колчаны истощались, когда голубь, который служил метою, уставши биться, садился спокойно на вершине шеста и бесстрашно смо¬трел на слабых своих неприятелей, Вильгельм один вставал
