если ты того хочешь! Мера почти исполнена; чаша бедствий наших, врученная тебе раздраженным Небом, уже не вмещает их. Тобою Вышний истощил на нас весь ужасный гнев свой. Внимай воплям невинных, заключенных тобою в темницы; внимай воплям младенцев, вдов, которые требуют от тебя отцов, супругов своих, лишенных тобою жизни посреди мучений. Видишь ли окровав¬ленные тени их, блуждающие вокруг чертогов твоих, преследующие тебя и в самый сон твой, во мраке нощи являющиеся пред неспокой¬ный одр твой и показывающие тебе на зияющие раны свои, на рас-терзанные и трепещущие свои тела. Кровь их на тебя льется и про¬буждает тебя во время ночи. Ты видишь кровь сию во мраке; видишь ее и вотще закрываешь очи, чтобы ее не видать! Малое число избег¬ших смерти предаются бегству, покидают прародительские кущи свои, нивы, облитые потом трудолюбия, опустошенные твоею ненасытною алчностию, и скрываются во мраке лесов, в ущелиях утесов. Там тре-пещущий народ сей, страшащийся имени твоего более, нежели гроз¬ных снегов, с громом низвергающихся с высоты гор и погребающих села, там народ сей, коленопреклоняясь на главе утесов, подъемлет умоляющие руки к Вечному, требует от Него мести, просит карающего злых: «Да истребит истребителя смертных!» Геслер, возвещаю тебе: сии молитвы целого народа, сии вопли толиких невинно страждущих, гонимых, умерщвляемых тобою, сия кровь, беспрестанно от тебя лию-щаяся, сия кровь вопиет к небу, сии стоны слышны у престола Всемо¬гущего; Его правосудие грянет, поразит тебя — и скоро, скоро отчизна моя разорвет оковы свои. Вот моя надежда, мои обеты, мои мысли. Ты от меня требовал истины: я удовлетворил тебя; я ничего более не могу сказать тебе, не хочу до того унизиться, чтоб укорять тебя за сие безу¬мное повеление, которое принуждает обитателей Ури падать ниц пред украшением главы твоей. Ты все знаешь — теперь ты можешь назна¬чить казнь мою!
Геслер внимал ему в молчании; гнев его укрощался только для того, чтобы вернее устремить свои удары; бешенство его обуздывалось в
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
надежде найти, изобрести новую казнь, которая бы лучше отмстила за него человеку сему, который, казалось, презирает смерть. Он вспом¬нил о двух младенцах, пред сим заключенных в темницу. Он вспомнил о дерзких словах их, и сравнивая их с теми, которые теперь слышал, подозревает, предчувствует, отгадывает, что сии дети, уже столь гор¬дые, столь проникнутые ненавистию к тиранам, только тому принад-лежать могут, кто столь неустрашимо восстает противу его могущества. Он хочет в сем увериться и дает тайное повеление представить обоих детей пред лицо его.
Сарлем поспешил за ними. Между тем хитрый Геслер, скрывая гнев свой, притворяясь спокойным, вопрошает хладнокровно Вильгельма о его состоянии, о его семействе, о его звании. Вильгельм не скрывает своего имени, и сие имя, столь славное в Альторфе, поражает, устра¬шает губернатора. «Как! — восклицает он в изумлении. — Ты тот, кото¬рого славят в искусстве управлять ладьею, которого стрелы никогда вотще не пускались?» «Я, — ответствует Тель, — но я стыжусь, что имя мое известно только подвигами, бесполезными моему отечеству. Сия тщетная слава ничто перед смертию патриота».
В сию минуту Сарлем, ведущий Клеру и Жемми, возвращается. Как скоро Тель узнает своего сына, то с криком бросается к нему.
— О сын мой, о Жемми, — восклицает он, — я могу еще обнять тебя! И в каком месте!
— Для чего? Как? Нет, нет, ты не отец мой, — отвечает ему Жемми, который видит опасность Вильгельмову и знает, какую участь приго¬товляет Геслер несчастным его родителям, — нет, ты не отец мой, я тебя не знаю! Моего семейства нет здесь!
Вильгельм, изумленный, останавливается неподвижен, с отвер¬стыми объятиями; он не может понять, для чего сын от него отрекается. Клера усиливает его изумление, подтверждая слова Жемми и повто¬ряя с ним, что Вильгельм не отец их. Сердце Теля ропщет, оно начи¬нает оскорбляться; и Геслер, которого зверские взоры замечают все их движения, Геслер, проникший в таинство, которое открыть желал, уве¬селяется в сердце своем страхом, изумлением и горестию отца и детей.
Жестокая радость изображается на лице его; взоры его преиспол¬нены огнем мрачным.
— Трудно обмануть меня! — говорит он. — Вильгельм, вот сын твой; он воспламенил гнев Геслеров; давно уже моя кротость сносит здесь твои оскорбления: вот достойное тебе наказание — внимай сло¬вам моим! Я хочу и наказуя тебя воздать должное уважение сей ред¬кой способности, которую в тебе прославляют; я хочу, чтобы народ альторфский, свидетель моего правосудия, удивлялся и твоему искус¬
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
ству. Лук твой возвратят тебе; перед тобой поставят твоего сына в неко¬тором отдалении; яблоко на голове его будет твоею целью. Если рука твоя, никогда не обманывающаяся в ударах своих, выстрелом похитит яблоко, то вы оба свободны, я вас прощаю; если ж ты откажешься от опыта, то сын твой погибнет пред твоими глазами.
— Злодей, — прерывает его Тель, — какой демон, исшедший из ада, вселил в тебя ужасную мысль сию! Правосудный Боже! Ты внимаешь ему; ужели еще будешь Ты медлить поражением сего изверга? Нет! Я не соглашаюсь; нет, я не хочу быть убийцею сына своего; умертви меня! Где палачи твои? Они здесь; все, что ни окружает меня, все уже стократно было обагрено кровию. Да устремятся мечи их на меня, прямо в мое сердце. Я от тебя сего требую, я умоляю тебя об этом: да умру я невинен, да умру человеком и отцом. Внемли мне, Геслер! Ни бесчисленная стража твоя, ни пример целого народа, ни страш¬ный вид казни не могли меня понудить пасть ниц пред тобою; я пред¬почел сей подлости смерть; хорошо! Я соглашаюсь, я преклоню свои колена; только умертви меня, только спаси меня от страшной опасно¬сти пронзить сердце моему сыну; обещай мне смерть, Геслер, и я паду пред тобою.
— Нет, — восклицает Жемми, которого трогательный голос вливает жалость в самые сердца стражей, его окружающих, — нет, не согла¬шайся; пускай на мне испытает он свое искусство. Что ни будет, ты обещал свободу моему родителю. Успокойся, достойнейший из отцов; Небо укрепит руку твою; сын твой в безопасности. Прости мне, если несколько минут я от тебя отрицался; я трепетал о твоей жизни, об одном тебе! Дабы спасти тебя, я отказывался от того, что для меня самое драгоценнейшее в свете: от сладостного имени твоего сына; про¬сти меня ты, мой родитель, мой нежнейший родитель; дай мне сто¬кратно произнести имя сие, которое прежде произнести опасался. Обо¬дрись, ты не умертвишь меня. Тайный голос меня в том уверяет. Пове¬дите меня, поведите скорее; а ты, Клера, удались, но бойся известить о сем мать мою!
Жемми бросается тогда к сердцу Вильгельма, который сжимает его в своих объятиях, хочет говорить — и только что орошает лицо его сле¬зами, и только что может произнести дрожащим голосом: «Нет, сын мой, нет Жемми!» Клера упала без чувств; стражи уносят ее в чертоги, и неумолимый Геслер, не трогаясь сим зрелищем, повторяет грозное свое повеление, предлагает опять Вильгельму ужасный выбор между смертью Жемми и опасным опытом. Вильгельм внимает ему, склонив голову; несколько минут не ответствует, держа сына своего в объятиях; наконец, вдруг, подняв свою голову и смотря на Геслера покраснев¬
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
шими от слез глазами и пылающими от негодования, говорит: «Я пови¬нуюсь, поведите меня на площадь».
Отец и сын, держа друг друга за руки, выходят, окруженные стра¬жею, из дворца. Весь народ, узнавший уже о страшном зрелище, кото¬рое ему приготовлялось, сбирается на площадь. Почти все страждут во глубине души, но никто не смеет обнаружить своей жалости. Робкие взоры их ищут Вильгельма; они открывают его посреди копий, иду¬щего подле Жемми, который смотрит на него, улыбаясь. Слезы появ¬ляются в глазах каждого смотрящего на бедного отца, но ужас удержи¬вает слезы: Геслер наказал бы их как преступление. Все взоры устрем¬лены в землю; мертвое молчание царствует в народе, он страждет, тер¬пит и молчит!
Расстояние уже измерено жестокосердым Сарлемом; двойной ряд стражей окружает с трех сторон сие расстояние. Народ сжимается позади их. Жемми стоит на своем месте и смотрит на сии приготов¬ления взором тихим и неробким. Геслер, далеко от Теля, окружен¬ный своими телохранителями, с беспокойным видом примечает мрач¬ное безмолвие народа; Вильгельм посреди копий стоит неподвижно, потупя глаза в землю. Ему приносят лук и одну стрелу. Испытав острие ее, он ее преломляет, отбрасывает от себя и требует своего колчана. Ему подают его. Он рассыпает к ногам своим все стрелы; ищет, изби¬рает между ими; долго пребывает согбенным; наконец, воспользовав¬шись благоприятною минутою, скрывает одну стрелу под своею одеж¬дою; другая в руке его, та, которую должен пустить он в цель. Сар¬лем повелевает унести другие, и Вильгельм медлительно навязывает тетиву на лук свой.
Он смотрит на своего сына, останавливается, поднимает глаза к небу, бросает лук и стрелу свою и требует позволения говорить с Жемми. Четыре стража ведут его к нему.
— Сын мой, — говорит он, — я хочу еще раз обнять тебя, еще раз повто¬рить тебе то, что я уже говорил; будь неподвижен, сын мой, стань одним коленом на землю, тогда ты не поколебнешься; проси Бога, да покро¬вительствует несчастному отцу твоему. Ах! Нет, проси Его только о себе, чтобы мысль обо мне тебя не растрогала, не ослабила в тебе сего муже¬ства, которому я удивляюсь, но которому подражать не могу. О сын мой! Так, я не могу быть столь великим, как ты. Сохрани, сохрани твердость сию, в которой бы я желал быть тебе примером. Теперь стой так, мой сын: лучше я не требую! Лучше! О! Я несчастный! И ты попускаешь сие, о Все¬могущий! Послушай — отврати голову! Ты не знаешь, не можешь пред¬узнать, какое действие произведет в тебе сие острие, сие железо, на тебя устремленное. Отврати голову, сын мой, не смотри на меня.
3*Г
— ПРОЗА 1801 ГОДА —
— Нет, нет, — отвечает Жемми, — не страшись ничего: я буду смо¬треть на тебя; я не увижу стрелы; я буду видеть только отца своего!
— Ах, сын мой, — восклицает Тель, — не говори, не говори более! Твой голос, твой милый голос лишает меня сил! Молчи, моли Бога и будь неподвижен!
Вильгельм при сих словах обнимает его, хочет идти, возвращается, еще раз его обнимает, повторяет последние слова свои и, обратившись вдруг, поспешно идет на свое место.
Тут берет он лук
