едва дышит и чувствует, что силы ее оставляют.

Герцог усугубляет свои угрозы, он проходит уже мост. Розальба, почти умирающая, говорит ему: «Удержитесь, удержитесь! Я не пре¬ступница; Бог и сердце мое тому свидетели. Не оскорбляйте несчаст¬ную, которая заслуживает сожаления. Не подходите ко мне, если не хотите, чтоб я сию же минуту бросилась в эту пропасть».

По сим словам, по сему голосу герцог узнает свою супругу. Он кри¬чит, бросается к ней, называет ее по имени, просит ее подождать его, ободриться; просит именем любви, которая родилась в его душе при виде Розальбиной опасности. Он подходит наконец к ней, схватывает

— ПРОЗА 1801 ГОДА —

ее, заключает в свои объятия, несет в коляску, велит выйти из нее певи¬цам, летит с нею в город, вне себя от ужаса и изумления, и приезжает в свой дом, прежде нежели герцогиня, лежащая все это время в обмо¬роке, могла прийти в себя.

Лаура, увидя госпожу, лишенную чувств, в объятиях ее супруга, наполняет воздух горестными криками. Она спешит к ней на помощь, приводит ее в чувство, между тем как изумленный герцог не верит тому, что видел, хочет догадаться, что это значит, и просит, чтоб ему растол¬ковали. Старуха с почтительною важностию говорит ему:

— Жестокий и нечувствительный человек! Бросьтесь к ногам Розальбы и обожайте в ней беспримерный образец верных и велико¬лепных супруг. Никакой любовник, никакой супруг не видал живей¬шего, убедительнейшего доказательства любви, какое сделано теперь для вас. Узнай, неблагодарный! Узнай, на что отважилась для тебя Розальба; терзайся совестию, что ты принудил ее к тому, и употреби всю жизнь свою на то, чтоб исполнить те обязанности, кои одна эта минута на тебя налагает.

Жидовка рассказывает потом разговор свой с герцогинею и ужасный опыт, который она от нее требовала. Герцог, не дослушав ее, бросается к ногам своей супруги, проливает слезы удивления, любви, раскаяния; клянется загладить вечным постоянством заблуждения свои, кото¬рыми теперь гнушается; просит у нее в них прощения и признается, что не достоин ее. Чувствительная Розальба поднимает его с горестною улыбкою, прижимает к своему сердцу и орошает лицо его радост¬ными слезами. Супруги благодарят себя взаимно за счастие, которым обязаны друг другу.

С сей минуты молодой Кастелламар, оставив ложных друзей, которые не могли совсем развратить его, стал наслаждаться счастием, которое ему прежде было неизвестно и которое доставляет добродетель, чистейшая любовь и душевное спокойствие. Кастелламар, любимый Розальбою, восхищался ею, любил ее страстно; жизнь его текла в радо¬стях и удовольствиях посреди добродетельной супруги, посреди милых детей и старого графа Сканзано. Жидовка, награжденная герцогинею щедро, оставила по совету ее опасное свое ремесло и после признавалась, что, предлагая Розальбе идти к часовне, она знала, что герцог каждый вечер ездит мимо нее. Она предугадала следствия этого приключения; но это не умаляет славы ее и не заставит нас не верить ворожеям и колдуньям.

3^5

ВАДИМ НОВОГОРОДСКИЙ*

Безмолвные дубравы, тихие долины, обители меланхолии! К вам стремлюсь душою, певец природы, незнаемый славою! Сокройте меня, сокройте! Радости мира не прельщают моего сердца! Радости мира тленны; быстры, как тени облака, носимого вихрем! Под кровом неиз¬вестным, на лоне природы, пускай расцветет и увянет жизнь моя! Гор¬дый и славный не посетят моей хижины; взор их отвратится с презре¬нием от скромной обители пустынника; но бедный и гонимый роком приближатся к ней с тихим восторгом благодарности; но сирота заб-венный благословит ее; но добрый, чувствительный мечтатель, друг мира и добродетели, найдет в ней счастие, неизвестное гордым и слав¬ным. Благословляю тебя, жилище спокойствия и свободы! Теките мирно, дни моей жизни! Да грозная буря не помрачит вас; будьте ясны, как чистое небо в красоте весенней; цвети веселие по следам вашим; ваши следы да не будут ужасны, как следы льва разъяренного на песках пустынной Сары!1

Божество сердец непорочных, уединение! Да осенят меня твои кипарисы! Задумчивый мрак их да погрузит мою душу в меланхолию! Здесь, на бреге реки, медленно льющейся и шумящей, воздвигну тебе алтарь из дерна и в часы торжественного безмолвия природы буду меч¬тать о жизни, смотря на тихие волны, угасающие с вечерним солнцем. Здесь моя скромная муза робко будет звучать на лире, обвитой цве¬тами, посвященной свободе и добродетели. Здесь воображение будет воспламенять мою душу, и ночь в угрюмом величии неприметно проле¬тать над главою моею! Здесь радостный образ мирного счастия пленит меня своим призраком, и пепел протекших радостей оживится моими слезами сладкими, посвященными воспоминанию2; и тени сокрытых во гробе, услышав мой голос, их призывающий, покинут безмолвные жилища праха, соединятся со мною оставленным и будут сопутниками, друзьями души моей в уединенном странствии.

О ты, незабвенный! Ты, увядший в цвете лет, как увядает лилия, прелестная, благовонная! Где следы твои в сем мире? Жизнь твоя уле¬тела, как туман утренний, озлащенный сиянием солнца. Ах! Где оби-Молодой автор этой пьесы и мой приятель, г. Жуковский, известен читате¬лям «Вестника» по Греевой элегии, им переведенной. — К(арамзин Н. М. — Ф. К.).

3^6

— ПРОЗА 1803 ГОДА —

тает бессмертная, преображенная душа твоя? Куда унесен ты смертию неизъяснимою? Где, где искать тебя? Восхищенный, счастливый тобою, обнимал я одну тень минутную. Руки мои не опустились еще, а тебя нет; и уже гроб твой, безмолвный, непроницаемый, передо мною! Свя¬щенная тайна Провидения! Чье око дерзнет в сию бездну? Смертный исчезает во мраке! Ему ли вступить во святилище бесконечного? Ему ли вопрошать неизъяснимого? Но горесть, сия жестокая, сия непре¬клонная, вырывает стоны из слабого сердца! Да не оскорбится мило¬сердие беспредельное: вся душа моя устремлена к сему невозвратному, навсегда улетевшему счастию! Ах! Где сие время наслаждений мирных и безмятежных? Куда девалось сердце, которое любило меня любовию чистейшею, мучилось моим страданием, восхищалось моим блажен¬ством? Где мой товарищ на пути неизвестном? Где друг мой, с которым я шел рука в руку, без робости, без трепета, с беспечным, веселым спо-койствием? … Все исчезло! Никогда, никогда не встретимся в сем мире. О друг мой! Ты не усыплешь цветами уединенного пути моего; твой милый голос не прольет отрады в мою душу. Вотще потусклые взоры мои будут искать тебя в минуту страшную, когда смерть повлечет меня ко гробу; вотще буду простирать холодную руку, чтобы в последний раз ощутить биение твоего сердца: тебя не будет! Не примешь моего вздоха, не отпустишь меня с миром — ты упредил меня, счастливец! Рука утешительной дружбы закрыла глаза твои; рука нежная благосло¬вила тебя охладевшего и бесчувственного. А я, несчастный, я, разлу¬ченный с тобою, в решительный час сей — не слыхал твоих стонов, не облегчил борения твоего с смертию; не зрел, как посыпалась земля на безвременный гроб твой и навеки тебя сокрыла! Покойся, милый, свя¬щенный пепел! Неужели рука Провидения, милосердая, благодатная, могла угасить навеки светило души прелестной? Ах, нет! Пускай отец и друзья терзаются над гробом нечувствительным; пускай умоляют его возвратить свою добычу! Тень веселая и мирная! Ты наслаждайся бес¬примесным блаженством; носись невидимо над нами; простирай к нам руки с высоты эфира… мы твои, твои несомненно!

В сей тихой обители сокроется жизнь моя; в сей тихой обители воз¬двигну памятник тебе незабвенному. Я не зрел твоей могилы; в отда¬ленном краю осыпает ее весна цветами — но тень твоя надо мною; она собеседница безмолвных часов моих, незримый хранитель моего сердца! Так! В ее священном присутствии, прахом твоим любезным, драгоценным остатком милой жизни, клянусь быть другом доброде¬тели3. Грозным и разъяренным да узрю тебя пред собою, если порок услышит хвалу мою, и гордый возвеселится моим унижением. Тихая муза моя непорочна, как сама природа: не бросит цветов на стезю недо-

■У>7

— ПРОЗА 1803 ГОДА —

стойного; в венце из роз и ветвей дубовых она скитается по тихим дубравам и с томным журчанием потоков соединяет свои песни4 про¬стые, нестройные.

Тебе, увядший на заре прелестной, тебе посвящает она первый звук своей лиры*! Тихий месяц таится в дыме облаков прозрачных. Река шумит. Все покойно! Задумавшись, опирается муза на камень, оброс¬ший мохом, и легкою рукою играет на лире. Я пою: эхо раздается; рощи, одетые мраком, пробуждаются, и робкая лань трепещет на бреге реки, невидимо журчащей в кустарнике.

КНИГА ПЕРВАЯ

Оживись, пепел протекшего! Тени героев и великих, восстаньте из гробовых развалин! Явитесь, явитесь при блеске месяца в грозном величии! Дерзаю петь вашу славу; дерзаю сыпать цветы на мшистые камни могил ваших.

Осенний вечер ниспускался на землю. Солнце среди разорванных туч катилось в шумящее озеро Ладоги. На древней вершине черного бора сиял последний луч его. Ветер выл; озеро вздымалось; мрачные облака летели; седые туманы дымились.

На скате скалы, заросшей кустарником и глубоко вдавшейся в про¬странное озеро, стояла хижина; дым вылетал из трубы и разносился бурным ветром. На пороге уединенной хижины сидел старец. Поту¬склый взор его неподвижно устремился на волны; задумчиво склонял он голову, как лунь седую, на правую руку, опирающуюся на колено; в левой держал арфу; борода его и длинные волосы, всклокоченные ветром, развевались. Часто во взорах его мелькало быстрое пламя, и лицо мрачное являлось грозным и ужасным; часто глубокие вздохи тес¬нили грудь его, лицо опять омрачалось, и взоры снова потухали — он ударил по струнам арфы — сильный, величественный звук раздался — струны затрепетали — долго слышалось их томное, умирающее звуча-ние — утихли — пустынник вздохнул, посмотрел на вечернее сумрач¬ное небо, на арфу; вздохнул опять — заиграл и запел:

«Шумите, шумите, осенние ветры, чада угрюмого Позвизда!** Обна¬жайтесь, холмы, обнажайтесь, дубравы! Подымайся, лист иссохший,

Сия трогательная дань горестной дружбы принесена автором памяти Ан¬дрея Ивановича Тургенева, недавно умершего молодого человека редких досто¬инств. — К.

** Борей славянский.

У,*

— ПРОЗА 1803 ГОДА —

столбом с долины! Стелитесь, густые туманы! Улети, сокройся, веселое лето, как улетело и скрылось мое счастие! Давно белеет зима на главе слабого старца; давно исчезла крепость его мышцы, и охладевшая кровь не волнуется. Нет мирной тени под дубом, разбитым стрелою Перуна5; нет жизни и радости в моем сердце, увядшем, как лист осенний!

Пронеслось оно — пронеслось и сокрылось мое счастие. Слава дней моих улетела, как дым, унесенный ветром. Где вы, любимцы души моей, чада мужества и брани? Рассеяны по лицу земному или в могилах покои¬тесь! Ах! Блаженны почившие сном безмятежным: обитель их тиха и без¬молвна, как час полуночи в долине уединенной. Мир вам, сыны праха!

Но горе, горе мне, страннику! Одни ветры пустынные, одни волны шумящие со мною беседуют. Сокрылись любимцы души моей —