и угас старец, изгнанник, герой славянский! Мрачен и печа¬лен был вечер его жизни. С веселым сердцем он встретил кончину…»
«Благословляю тебя, могила моего друга!» — воскликнул Гостомысл, поднявшись с гранита и простерши руки в ту сторону, где находился гроб Радегастов. Быстрый, чувствительный Вадим бросился на колена, и слезы его на прах покатились. Пролетела минута священной горе¬сти. Пустынник прижал ко груди пылкого юношу; они сели опять на камень, и Вадим продолжал:
«Там гниет опустевшая хижина Радегастова. Старец, лишенный отчизны, лишенный сил телесных и, наконец, зрения, совершал путь свой, не слабея духом. Протекли пять лет, и ни одна жалоба не вырва¬лась из души его. Три года тому, как земля приняла в свое лоно сего странника, бедами не побежденного. Рука моя закрыла померкшие глаза Радегаста; рука моя украсила дерном священную его могилу. — Мирный сон безмолвному праху!» — Вадим умолк, снова отер слезы, блеснувшие на щеках его, и потом продолжал:
«Будучи двенадцатилетним младенцем, я скрылся в пустыню с отцом моим. Там, где шумящий Волхов с пеною ввергается в озеро и в нем исчезает, на крутой горе, во мраке сосн, построили мы хижину. С тру¬дом питала нас рыбная ловля. Радегастов меч, некогда врагам ужасный, рубил дрова; на щите раскладывали огонь, а в шлеме варили пищу; время текло, и силы мои развивались. Я стрелял из лука, прежде в цель, потом в птиц, а наконец мои стрелы, меткою, сильною рукою пускае¬мые, сделались гибельны для зверей свирепых. Редко без добычи воз¬вращался я к отцу моему слабому, отягченному болезнью и летами.
Он угасал неприметно, угасал, как ясный вечер на тихом небе угасает. Наконец глаза его померкли. Я перестал удаляться от хижины, покинул свой лук и стрелы, оставил охоту и посвятил все время своему
353
— ПРОЗА 1803 ГОДА —
немощному старцу. Пример человека, непоколебимого и твердого среди волнений жизни; слова его, убедительные и сильные, образовали мое сердце: я трепетал и хватался за меч, когда отец мой со всею живо-стию пылкого юноши говорил о славе, о подвигах славян храбрых; изображал их великодушие, их верность в дружбе, святое почтение к обетам и клятвам. Душа моя пламенела; в восторге я падал к ногам Радегаста и орошал их кипящими слезами… О, если бы ты мог видеть слепого воина, простирающего руки к шумящему Волхову — благо¬словляющего ту землю, из которой изгнали его неблагодарные!
Часто, согретый, оживленный лучами солнца, он летал мыслью в протекшее; думал о тебе, Гостомысл, и восхищал мою душу плени¬тельным изображением твоих доблестей. Я боготворил тебя в пустыне. Образ великого вождя славян соединялся в моем сердце со всеми совер¬шенствами человека. Воображая Гостомысла, я воображал Перуна в его могуществе и блеске».
Тут невольный вздох вылетел из груди пустынника. Лицо его изме¬нилось и взоры, печально устремленные в землю, померкли. Вадим продолжал:
«Время текло, дни исчезали. Радегаст сокрылся из моих объятий. Далеко от взоров человеческих цветет его могила. Мрак и спокойствие над нею; сон почившего безмятежен.
Долго в тоске сердечной я плакал над мирным гробом. Глыба земли, покрывшая нечувствительный пепел, казалась мне оживленною; вечер и утро находили меня в горести. Пустота хижины меня ужасала, безмолвие леса приводило в трепет; но я не мог с ними расстаться, не мог покинуть того места, в котором все говорило мне о незабвенном. Тень его носи¬лась надо мною; таинственное молчание ночи возвещало ее присутствие. В шорохе листьев, потрясаемых ветром, я слышал голос знакомый, тро¬гающий сердце: воображение оживляло передо мною все предметы.
Прошел год, прошел другой: ничто не возмутило моей пустынной жизни. Мой лук и стрелы ужасали зверей; опасности меня веселили. Превозмогать трудности, взбираться на крутизны, прыгать с утеса на утес почитал я великою славою и сим ограничивал свое честолюбие. Сердце мое было спокойно; я не думал, чтобы сие спокойствие когда-нибудь могло исчезнуть — оно исчезло. Настала весна; природа обно¬вилась, а я увял. Скука, жестокая, несносная, мною овладела. Беспо¬койные желания во мне пробудились. Я хотел действовать, но прежняя деятельность казалась мне слишком слабою, единообразною. Слава отца моего, слава героев славянских явилась предо мною во всем величии. Сей образ очаровал мою душу. Все для меня исчезло. Везде я видел воинов, везде встречал победителей. Гонимый воображением, я бегал
35^
— ПРОЗА 1803 ГОДА —
из леса в лес, по скалам, по долинам, без всякой цели, только для того, чтобы не сидеть на одном месте.
Вчера едва озарилось небо утренним светом, я вышел из хижины с луком и стрелами. Где я бродил и как здесь очутился, не знаю. Мрач¬ная, бурная ночь застала меня среди утесов. Звуки арфы поразили слух мой — я опомнился, оглянулся, увидел огонь, хижину, жилище чело¬века… Сердце мое затрепетало, кровь запылала… я бежал, летел… О Перун! Гостомысл обитал в сей хижине!
Мечты мои были прелестны, восхитительны. Я воображал себя гражданином великого Новаграда, воином, победителем; видел Госто-мысла в его величии, грозным полководцем; видел славян, благослов¬ляющих память изгнанника Радегаста; видел венцы, летящие к ногам его сына, славу, благоденствие могущего народа — ужас врагов его… Ты плачешь, Гостомысл?»
[Продолжение и конец будут напечатаны особливо].
ПИСЬМО ФРАНЦУЗСКОГО ПУТЕШЕСТВЕННИКА
Нам, жителям Парижа, гораздо известнее владения Великого Могола1, нежели Франция. Выехав из Парижа, думал ли я, что под сельским кровом узнаю много нового? Я нашел других людей, совсем другие обычаи, упражнения — одним словом, новый народ. Аббат Гал-лиани2 сказал, что земледельцев можно назвать игроками: я уверился в справедливости слов его как в собственном, так и в аллегорическом смысле; но их должно отнести только не к простым земледельцам, а к умным откупщикам3.
Поля прекрасно обработаны. Земледельцев целою четвертью меньше прежнего, но полевые работы все идут гораздо лучше. Сия загадка может объясниться продажею церковных земель, которые достались в разные руки и ныне с большим старанием обработываются: вот одно из первых благодеяний Революции4.
Здесь откупщик нанимает землю за известную цену, вместе с строе¬нием; все другое принадлежит ему: лошади, рогатый скот, хлеб, соби¬раемый с полей, и земледельческие орудия. Тот, у которого мы оста¬навливались, имеет всего на все на 200 ООО ливров, хотя нет у него ни клочка земли в собственности: от одних кур и сыра получает он 15 ООО ливров годового дохода. Изобилие и порядок его дома нас порадо¬вали. В конюшне мы нашли 20 или 30 лошадей, сильных, здоровых и больших. Многочисленные стада овец, испанской породы, удабривают
23-5108
355
— ПРОЗА 1803 ГОДА —
землю. Надобно думать, что плодородие последних лет способствовало нынешнему благосостоянию откупщиков во Франции.
Между ими есть такие, которых можно назвать патрициями, по вели¬кому их влиянию на целые округи. N, у которого я был, имеет многих братьев, откупщиков, и, подобно ему, зажиточных. Дети их, конечно, не оставят отцовского состояния и будут в нем, без сомнения, также счаст¬ливы. Сия фамилия происходит от старинных откупщиков. Из нее давно уже избираются деревенские начальники, которые имеют большую власть над крестьянами — так что она пользуется всеми правами аристо-кратии. Нет ничего страннее воспитания сих людей. Всякий десятилет¬ний мальчик отсылается отцом в гимназию, учится по латыни и рито¬рике, возвращается домой, женится, делается откупщиком и никогда не заглядывает уже в книгу. Я объездил больше 15 миль в окружности, но ни одна книга не попадалась мне в глаза. Знание латинского языка, приоб¬ретенное в училище, остается, так сказать, заключенным в их памяти; часто изумляли они меня целыми местами из Горация, приводимыми кстати и с умом. Нелюбовь их ко чтению, вероятно, происходит от того, что они слишком ограничивают себя исполнением должностей своих: пашут землю; если время хорошо, ходят на охоту; если дурно, сбира¬ются, садятся в кружок, разговаривают, судят о посеве хлеба, о жатве и тому подобном или берутся за карты, играют в булъйот5, и всегда в боль¬шую игру. Дочери и жены редко бывают вместе с ними: они стряпают на кухне, смотрят за курами и прочее. Люди сии не знают печали. Веселость с ними не расстается. Ни один обед не проходит без песней шумных, веселых и по большей части вольных. И я должен был спеть что-нибудь в свою очередь. Не зная никакой песни по их вкусу, я запел романс. Такая новость сначала полюбилась моим хозяевам, но скоро излиш¬няя нежность парижских Анакреонов6 им прискучила, и меня прозвали Господином Романсом. Я принужден был учиться их песням.
С крестьянами у них вечная ссора: первые беспрестанно требуют больше и больше, а другие хотят давать как можно менее. Вообще кажется мне, что революция не сделала пользы крестьянам. Их хижины бедны и смрадны, а лица отвратительны.
Можно из сего заключить, что сельские откупщики не слишком нежны в своих чувствах. Они обходятся просто, непринужденно, часто грубо, но в делах своих тонки и хитры.
Все, что касается до них непосредственно, что представляет им какой-нибудь выигрыш, действует на них очень сильно; все посторон¬нее для них как бы не существует. Самый прелестный вечер, самое ясное утро, самое картинное местоположение не имеют ничего привле¬кательного для их взоров. Они хотят дичи, а не ландшафтов!
356
— ПРОЗА 1803 ГОДА —
Я нашел на дороге прекрасные сады, я видел замок Бель7 с его парком. Он принадлежал бывшей принцессе Монако, прелестной любовнице принца Конде8 — очаровательное место, которому не найдешь подоб¬ного в окрестностях Парижа. Все величественно; во всем совершен¬ная гармония; высокие тенистые деревья прекрасны. Здесь рассказали мне анекдот, достойный замечания. Он даст вам понятие о прихотли-вости знатных господ того времени. Пустой эрмитаж мог бы наску¬чить принцессе Монако. Что же сделали? Отгадайте. Уверили одного простяка, что ему являлся Святой Дионисий; что он, в угодность ему, должен отказаться от света и поселиться в Вельской пустыне. Прин¬цессе Монако хотелось иметь настоящего анахорета9, и для украшения сада вскружили голову бедному человеку, который, со времени рево-люции, постится гораздо более, нежели сколько нужно для его спасе¬ния. Этот несчастный, которого я видел, совершенно помешан, гово¬рит нелепости и сам себя не понимает.
Я заезжал и в Морфонтень, дачу Иосифа Бонапарте10, одно из луч¬ших мест во Франции. В самый сильный жар, когда иссохшие листья сыплются с дерев, трава блекнет, цветы исчезают и ручьи скрываются, Морфонтень цветет и благоухает, как в мае. Осень в нем незаметна и не уступает самой лучшей весне. Все сии чудеса делаются человеком: что ж останется для садов волшебных?
Прелестнее Морфонтеня и лучше всех садов на свете Эрменон-виль11. Одно только грубое сердце не почувствует очарования, которым все здесь наполнено.
