самой средине его поприща, без трепета ожидают того времени, когда оно рассыплет тьму и снова явится лучезарным и животворящим. Но как изобразить ужас, как изобразить смятение обожателей сего светила! Божество их, окруженное всеми лучами своими, на самой высоте неба, вдруг исчезает: и причина, и продолже¬ние сего чуда им неизвестны. Город Квито25, город солнца Куско26, воинства инков, все в унынии, все трепещет и теряет мужество.
Мармонтель. (Инки)
Несчастия 1709 года27 и человеколюбие Фенелона
Оно еще не изгладилось из памяти нашей, сие ужасное бремя бедствий, сей гибельный год, злополучнейшая эпоха при конце царствования Людовика, — сей год, в который небо, казалось, хотело наказать Францию за надменность ее вели¬чия, хотело помрачить сие столетие в ее летописях. Земля бесплодная под струями крови, по ней льющейся, является жестокою, неумолимою, подобною людям, ее опу¬стошающим, и они убивают друг друга, издыхая от голода. Народы, обремененные пороками, недостатками, несчастною войною, лишены мужества и надежды. Съест¬ные припасы истощились, необъятная цена их ужасает нищету и тяготит самое изо¬билие. Тщетно войско, единственная защита Франции, ожидает из магазинов своего пропитания. Жестокость разрушительной зимы не позволила их наполнить. Фене-лон первый являет пример великодушия, он отдает все богатство полей своих; сорев¬нование распространяется; окрестные места желают подражать ему, все хотят быть щедрыми в самой крайности. Болезни, неотвратимое следствие голода, и недоста¬ток начинают свирепствовать в войске и провинциях. Нападение неприятеля при¬соединяет ужас и уныние к сим многочисленным бедствиям. Села и поля опустели. Их устрашенные обитатели скрылись в городах; недостаток убежищ для несчаст¬ных. Тогда-то явилась чувствительность Фенелона во всей своей силе, тогда узрели ясно, что любовь ко всем человекам не исключает любви к отечеству в благодарном сердце. Его жилище открыто для больных, для раненых, для бедных без разбора. Он жертвует своим имуществом для доставления убежищ тем, которых в доме своем поместить не может. Он печется об них отечески с заботливостью, поощряет других к попечениям. Ни зараза, ни ужас всех человеческих болезней, перед ним скопив¬шихся, ничто его не отвращает: он видит одно страждущее человечество; он друг, он утешитель, он святое провидение сих страдальцев. О! Кто не тронется во глубине сердца, видя сего человека, почтенного своими летами, своим саном, своим просве¬щением, сего божественного смертного, подобного гению-благотворителю, стоящего посреди сих несчастных, подъемлющих к нему руки с благословениями, подающего
— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —
им помощь и отраду и самым трогательным примером подтверждающего свои трога¬тельные наставления в добродетели.
Лагарп. (Похвальное слово Фенелону)
Грозный отдаленный шум предшествует борению ветров. Они со всех сторон с ужасным свистом подъемлются. Густая ночь покрывает небо и смешивает ее с зем¬лею. Молния, быстрыми огненными браздами рассекая черный покров, усугубляет его мрачность. Громы, катящиеся в пространстве и как будто горами отражаемые, наполняют воздух непрерывным гулом, подобным реву морей, то утихающему, то с новою силою восстающему. Гора, потрясенна громом и ветрами, разверзается, и быстрые потоки с ужасным шумом стремятся к ее утесам. Животные в страхе бегут из леса в поле, и три путешественника, при свете молнии, видят льва, тигра, леопарда, гиену, мимо их идущих и подобно им трепещущих. При сей общей погибели при¬роды зверинство, ярость исчезли, все укротилось боязнью.
Один из проводников Алонцо взбирается в ужасе на крутизну скалы. Поток, стре-мительно бегущий, отрывает его и уносит: и он, вместе с камнем скатившийся в волны, в них исчезает. Другой индеец хочет сокрыться в дуплистом древе: пламен¬ные столбы нисходят с облаков, воспаляют древо, и несчастный вместе с ним обра¬щается в пепел.
Между тем Молина истощил силы в борении с волнами: он пробирается впе¬ред, хватаясь за сучья, за древесные корни, оставил своих путеводителей, он занят сохранением собственной жизни своей, ибо есть минуты у жизни, в которые состра-дательность исчезает и человек, в самого себя погруженный, к одним только своим страданиям чувствителен. Наконец он видит себя у подошвы крутого утеса при входе пещеры, которая дикостью и мрачностью в другое время поразила бы его ужасом. Израненный, но исполненный благодарности к небу, утомленный устало¬стью, он тащится под своды ее и падает на землю в совершенном бессилии.
Наконец буря утихла, громы и ветры замолчали, воды потоков успокоенные потекли без реву. Молина, склоненный ко сну, погрузился в забвение: но вдруг новый шум, ужаснейший самого грома, пробудил его; шум сей, подобный трению камней, происходил от множества змей, которым пещера служила гнездилищем. Своды ее были ими покрыты, усеяны. Переплетшись между собой, они беспрестанным дви-жением производят оный шум, которого причина известна Молине. Он знает, что змеи сии вооружены ужаснейшим ядом; что пламень быстрый и снедающий проли¬вается в жилы несчастного, ими уязвленного, и умерщвляет его посреди мучений самых чувствительных и нестерпимых; он слышит их шипение; он видит их, перед собою пресмыкающихся или над ним висящих, или свернутых в кольцо и на него устремиться готовых. Истощенное мужество его исчезает; кровь леденеет; он боится дышать, хочет ползти из пещеры и содрогается: нога его может наступить, рука нало-житься на грозных пресмыкающихся.
Обвитый хладом и трепетом, неподвижный, окруженный тысячью смертей, он проводит мучительнейшую ночь, желая, ужасаясь дневного света; стыдясь своего страха и не имея сил преодолеть сей слабости. При блеске зари он увидел весь ужас своего положения, который превзошел самое предчувствие. Надлежало умереть или
24*
373
— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —
бежать. Он собирает последние силы, подъемлется медленно, сгибается и, опершись руками на трепещущие колена свои, выходит из пещеры, бледный, обезображенный, подобный привидению, из могилы встающему.
Он спасен тою же бурею, которая привела его к погибели, ибо змеи, подобно ему приведены в ужас, робость громом и вихрями, потеряли всю свою жестокость: животные, гонимые опасностью, перестают быть вредными. Ясный день утешал при-роду, опустошенную во время ночи. На земле, освободившейся от бури, являлись повсюду следы ее, ознаменованные разрушением. Леса, накануне до облаков дося-гавшие, лежали простертые на земле, иные разгибались и трепетали еще как будто ужасом пораженные! Холмы, которые представлялись взорам Алонца во всей пыш-ности цветов и зелени, были отверсты, обнажены, изрыты. Старые деревья, сосны, кедры и пальмы, сорванные с гор, были рассеяны по равнине, которую покрывали своими разбитыми корнями, своими изломанными ветвями.
Стремление протекших вод было означено огромными скалами, оторванными от гор, по сторонам глубоких рвов, ими сделанных, было несчетное множество живот-ных, тихих и жестоких, робких и яростных, поглощенных водами и опять ими извер-женных.
Между тем утреннее блистание дня оживляло леса и равнины. Казалось, что небо, с ними примиренное, смотрело на них с улыбкою милосердия и любви. Живот¬ные, которых буря пощадила, начинали наслаждаться жизнью; птицы и дикие звери забыли прошедший ужас: благодетельный дар натуры — скорое забвение несчастий, в котором она одному человеку отказала.
Мармонтель. (Инки)
Извержение вулкана
Внезапно тишина ночи прерывается ужасным шумом; слышен отдаленный рев моря, которое надулось, всколебалось и ударило в берега своими волнами, в глубо¬ких подземельях раздались глухие удары, земля содрогнулась. Вдруг ближняя гора с треском разверзается, и пламенный столб стремится из жерла ее к облакам. Багровое зарево пылает на черном небе; огромные, раскаленные камни сыплются градом, раз-даются громы; огненное море в быстром стремлении наводняет равнины, леса, горы, и вся поверхность земли является обширным пожаром. Куда бежите вы, несчастные смертные? Куда сокроетесь от погибели, всем грозящей! Пропасти открываются под ногами вашими. Пламенные вихри, пепел, дым и камни на вас стремятся; и пенное море, озаряемое блистанием молнии, подъемлется из берегов и идет поглотить вас своими волнами.
Между тем ужасные явления исчезают мало-помалу. Огни перестают пылать; море, полностью успокоенное, возвращается с глухим воем. Земля опять непод¬вижна. Все успокаивается, и день показался.
Какое горестное и ужасное зрелище представляют опустошенные окрестности, покрытые буграми пепла, разбросанными обломками утесов, потоками пламенной лавы, деревьями, до половины сожженными и дымящимися, и печальными остат¬ками несчастных погибших посреди сего опустошения. Облачное небо озаряет сии предметы бледным и тусклым сиянием; грозное безмолвие царствует в воздухе: отда-ленные громы возвещают новые несчастия; и море ответствует глухим ревом ужас¬
— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —
ному шуму, слышимому в глубоких пещерах подземных. Люди, пораженные стра-хом, унылые, стесненные в узком пространстве, до которого пламя не достигнуло, подъемлют руки к небу и молят о пощаде всемогущего повелителя морей и громов. Молитва и непродолжительна, и трогательна; они многократно возобновляют ее, всякий раз с новым сильнейшим чувством, как будто желают пробудить слух боже¬ства и тронуть его милосердие: сильные чувства, их волнующие, страх, отчаяние, бес-покойство живо изображаются в их голосе воплями.
Ласепед. (Поэзия музыки)
Зараза в Афинах
Никогда язва сия не опустошала стольких климатов в одно время. Она протекла Египет, Эфигению, Ливию, часть Персии, остров Лемнос и другие земли. Купеческое судно принесло ее в Пирей, откуда она распространилась по всему городу и особенно заразила сии мрачные и смрадные жилища, в которых обитатели сел собираются. Болезнь постепенно распространяется по всему телу; начала ее были ужасны, успехи быстры, следствия почти всегда смертельны. Бессонница, страх, рыдания, сильные конвульсии мучили страждущих. Жестокий пламень пожирал их внутренности.
Они шатались по улицам, покрытые струпьями и пятнами, с горящими глазами, стесненною грудью, растерзанною внутренностью, ядовитое дыхание с трудом выхо-дило из уст их, покрытых черною, нечистою кровью; они с жадностью впивали в себя воздух и бросались в колодцы, на реки, покрытые льдинами, не будучи в состоянии утолить жажды, которая их палила.
Большая часть умирала в седьмой или девятый день, когда позже, то с неопи-санным и продолжительнейшим мучением. Напротив, не умерщвленные болезнью больше ею не заражались. Но утешение ничтожное! Сии несчастные представляли одни обезображенные остатки собственного бытия своего. Иные лишались несколь¬ких членов, другие памяти, с которою теряли понятие о бедственном своем положе¬нии; но, увы, они уже не узнавали друзей своих.
Одни и те же пользования имели действия вредные и тлетворные; болезнь как будто (здесь явно пропущено Жуковским словом.—И. А.) над всеми правилами, на опытах основанными. Царь Артаксеркс28, которого провинции, пораженные зара¬зою, опустошались, захотел призвать Гиппократа к ним на помощь; он думал осле¬пить его золотом, чинами; но великий человек отвечал великому царю, что не имеет ни честолюбия, ни желания, что он обязан служить грекам, а не врагу их. Он поехал в Афины, где принят был с чувством благодарности, тем сильнейшей, что многие из лекарей афинских сделались жертвами своего усердия и человеколюбия. Он исто¬щил все свое искусство; несколько раз подвергался опасности заразиться, но труды его не увенчались тем успехом, которого сии
