целое существо, тяжесть плода кажется мне оживленной сопротивлением, которое мне приятно побеждать.

Приближаю плод к своим глазам, рассматриваю цвет его и образ; чувствую при-ятный запах, еще приближаю, прикасаюсь им к губам, вдыхаю в себя сладость бла-гоухания, наслаждаюсь и чувствую, что внутренне им наполнен, отворяю рот, хочу выдохнуть, закрываю опять, чтобы опять им наполниться, и нахожу в себе внутрен¬нее чувство обоняния, тончайшее, нежнейшее первого; наконец вкушаю. Какая сла¬дость! Какое новое ощущение. Прежде я имел одни удовольствия, теперь узнаю чув¬ство роскоши. Непосредственность наслаждения возбуждает во мне идею собствен¬ности, думаю, что сущность сего плода сделалась моею; что я могу преобразовать тво¬рение.

Горжусь своим могуществом. Подстрекаемый удовольствием, срываю другой, третий плод, радуюсь движениям руки моей, наслаждаюсь вкусом. Но скоро при¬ятное расслабление меня объемлет: чувства мои в бездействии, члены в утомлении, деятельность души моей остановилась: течение мыслей моих медленно. Все пред¬меты представляются мне помраченными, неясными, глаза мои, уже бесполезные, смыкаются; голова, не поддерживавшаяся силою мускулов, клонится, падает; опуска-юсь на траву; все изглаживается, все исчезает; след мыслей моих прерывается. Теряю чувство бытия.

Сон мой был глубок: не могу сказать, продолжителен или краток, ибо не имел еще понятия о времени и не знал, как оно изменяется. Пробуждаюсь, как будто снова рождаюсь, и только чувствую, что переставал существовать. Сие кратковре¬менное уничтожение вызывает во мне идею страха. Я думаю, что бытие мое не вечно и должно кончиться.

Новое беспокойство во мне рождается: хочу знать, не потерял ли во сне какой-нибудь части существа моего, испытываю свои чувства, снова себя рассматриваю.

В сию минуту светило дня, приближенное к концу своего поприща, угасло, не примечаю, что зрение мое затмевается, не боюсь ничтожества, бытие мое утверди¬лось, и мрак уже не вызывает во мне той идеи, которая с первым сном возбудилась в душе моей.

Бюффон. (О человеке)

379

— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —

(КАРТИНЫ) (Достоинство человека, возвышенность его натуры)

Мужчина имеет силу, величество, женщина — красоту, приятность. В том и в дру-гой видим властителей природы! Все в человеке, самая наружность, показывает пре-восходство над прочими тварями. Он прям, возвышен, одарен видом повелителя. Голова его поднята к небу и представляет привлекательный образ, ознаменован¬ный печатью высокости. В его физиономии сияет душа, во всех телесных органах, во всякой черте лица, оживленного небесным огнем, видно совершенство его натуры. Величественность стана, смелая, мужественная поступь возвещает сан его и благо-родство; он прикасается к земле одними крайними частями тела, видит ее в отда¬лении, как будто ею пренебрегает; его рука служит подпорою телесной тяжести, не должна попирать земли, не может беспрестанным трением лишиться тонкости ося¬зания, которым одарена отличительно; должности ее благороднее, она исполняет повеление воли, стремится за отдаленными вещами, отклоняет препятствия, отра¬жает удары; удерживает приятное и наделяет им другие чувства.

Если душа спокойна, то все черты лица представляются в каком-то безмятеж¬ном состоянии: их соразмерность, согласие, целость изображают сладкую гармонию мыслей и ответствуют тишине внутренней. Если душа в волнении, то человеческий образ кажется живою картиною, на которой все страсти выражены сильно и нежно, где всякое движение души ознаменовано чертою, всякое действие знаком, которых быстрое, живое напечатление упреждает воля, нас обнаруживает и открывает все тайны сокровеннейших волнений наших.

Но совершенно выражаются они взорами: глаз принадлежит душе непосред-ственно, предпочтительно перед другими органами. Он участвует во всех ее изме-нениях, выражает живейшие страсти, стремительнейшие движения, самые нежные чувства, самые сладкие впечатления, выражает во всей их силе, во всей их природной чистоте, быстрыми чертами, которые переливают пламень, образ, действие одной души в другую; согревает теплотою чувства и, так сказать, отражает сияние мыслей, он есть орган ума, а язык — рассуждения.

Бюффон. (Натуральная история)

Происхождение человеческой деятельности

Нужды производят человеческую деятельность, телесную и умственную: по мере их развития и обширности она развивается, усиливается. Можно следовать за ее постепенным приращением от самого простого ее состояния до самого сложного. Голод, жажда возбуждают в человеке еще диком первые движения души и тела; велят ему бегать, искать, примечать, употреблять хитрость или насилие: вся деятель¬ность ответствует тем способам, какими он может доставить себе пропитание. Если они легки, если земные плоды, рыба и дичь у него под рукою, то он не столь деяте¬лен, ибо должен только протянуть руку, чтобы утолить свой голод и насытиться; не имеет нужды ни о чем заботиться по тех пор, пока не испытает многих разнообраз¬ных наслаждений, которые, наконец, делаются новыми нуждами и, следовательно, новыми побуждениями к деятельности. Есть ли способ затруднительнее? Если дичь

380

— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —

быстра и малочисленна, рыба осторожна, плоды недолговременны, то человек, при¬нуждаемый чаще действовать, приучает ум и тело побеждать препятствия, дела¬ется быстрым, как дичь, осторожным, как рыба, предусмотрительным для сохране¬ния плодов своих. Тогда желание расширить свои природные способности начинает его беспокоить. Он задумывается, размышляет, он делает лук из крепкой согбенной ветви, стрелу из тростника, топор из острого камня, прикрепленного к палке, он вяжет сети, рубит деревья, выдалбливает пни для челноков. Уже он преступил через пределы простых потребностей, уже познал опытом удовольствие и неудовольствие, уже возбуждает свою деятельность, желая умножить количество первых и отклонить от себя последние. Он насладился прохладою тенистого дерева и строит хижину; испытал, что звериная кожа согревает, и делает одежду; знает вкус вина, курил табак, полюбил их, желает чаще ими наслаждаться; должен платить за свое удовольствие мехом, слоновою костью, золотым песком и прочее, удвоивает деятельность, стано-вится промышленнее и, наконец, научается продавать человека, ему подобного.

Волней. (Путешествие в Сирию)

Смерть Сократа35

Смерть добродетельного сама по себе возносит, восхищает душу! Но если сей добродетельный гоним пороком, если невежество предает в руки палача божествен-ную истину, если непорочность казнится как преступление, если в минуту смерти она не имеет перед собою никого, кроме Бога и малого числа друзей, по ней рыдаю¬щих; если она благословляет своих гонителей; если из мрака темницы, в которой она борется со смертью, мирные взоры ее безмятежно стремятся к небу; если прощаясь с людьми, она в последние минуты занимает их благом и наставлениями, если, нако¬нец, погибнув, она одна счастлива, а злоба, ее погубившая, одна терзается и страж¬дет, то в целой природе не найдем зрелища величественнейшего, святейшего.

Томас. (Опыт о похвальных словах)

Сюлли, удалившийся от двора30

История изображала мудрецов уединенных, героев гонимых, но Сюлли в несча-стии всего разительнее: в тишине убежища он имел образ добродетели спокойной, великой, не подчиненной ни человекам, ни царям, ни фортуне. Его душа всему сооб-щает возвышенность. Многочисленная толпа служителей, стражей, оруженосцев, конюших, дворян. Роскошь не суетная, но великолепная, пышность и важность в обрядах, почтение вассалов, покорность знаменитого семейства; обширность комнат, украшенных изображением славных деяний Генриха и его министра37; сады, в кото-рых царствовали простота и величие. Посреди сих предметов Сюлли, покрытый седи-нами, свято хранящий обычаи праотцев и носящий на груди Генрихов образ, священ-ная важность его бесед, взоры его величественные и спокойные, возвышеннейшее место его в кругу семейства, почтительность, с какою принимались в доме его старцы, робкое молчание и покорность юношей, приводимых отцами удивляться сему вели-кому человеку; все сие вместе производило нечто сверхъестественное; наполняло сердце каким-то живым чувством, которое возвышало душу изумленную, растроган-ную. О святость прародительских нравов, столь неизвестная нашему времени! Так

381

— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —

провел он тридцать лет жизни в уединении, не жалуясь на людей, забыв их неспра-ведливость, оплакивая своего старого короля, повинуясь новому, почитаемым и нетерпимым кардиналам*, наконец, всего лишенный, кроме одной добродетели. Она сопутствовала ему до гроба.

Смерть прекратила сию жизнь, почти столетнюю, которой одна половина была, другая могла быть посвящена благоденствию отечества.

Томас. (Похвальное слово герцогу Сюлли)

Скромность Тюреня

Кто сделал столько великого и кто смиреннее в словах своих: одержал ли он победу? Слыша слова его, думаешь, что неприятель ошибся, что не искусство сделало его победителем! Описывать ли сражение? Ничто не забыто, кроме того, что он его выиграл. Говорит ли о славнейшем своем подвиге? Почитаешь его простым свидете-лем происходившего, не знаешь, кому верить, словам ли полководца или его славе! Возвращается ли с поприща славных браней? Взор твой напрасно его ищет, он убе¬гает рукоплесканий, он краснеет от побед своих, боится приветствий, не смеет при-ближаться к государю, которого похвалы из почтения должен выслушивать.

В сладкой тишине простого состояния сей великий человек, сбросив тяготу военной славы, ограниченный малым кругом своих друзей, невидимый, неслыши¬мый, откровенный в беседе, простой в делах, верный в дружбе, точный в исполне¬нии должностей, умеренный в желаниях, великий в самых малых вещах, наслажда¬ется безмятежным удовольствием гражданских добродетелей. Он таится, но слава его открывает: он идет один в толпе, но всякий его мысленно ставит на торжествен¬ную колесницу. Видя его, считаешь врагов, им побежденных, а не служителей, за ним идущих; он один, но воображаешь его, окруженного добродетелями, победами: непонятное величие соединено с сею простотою, великий человек в своей скромно¬сти кажется божественным.

Флешье. (Надгробное слово Тюреню)

Тюрень в минуту сражения и побед

Бывают случаи, когда человеческая душа слишком собою наполнена, подверга¬ется опасности забыть самого Бога. Устремим взоры на сего мужа, возвеличенного могуществом ума, чудесной неустрашимостью, силою руки, бесчисленностью полков, ему покорных, являющегося не смертным, а больше богом, восхищенного своею сла-вою, наполняющего землю слухом, удивлением, любовью.

Самый наружный образ войны, звук и сверкание оружий, порядок воинства, мол-чание ратников, ярость битвы, начало, успехи совершенной победы, восклицания побежденных и победителей неодолимо действуют на душу, со всех сторон поража-емую. Тогда слабый остаток смиренности в ней исчезает, она забывается; не помнит Бога. Тогда безбожные салмонеи38 дерзают подражать небесному грому и отвечают ему земными; тогда нечестивые антиохи39 не доверяют (нрзб.) ничему, кроме руки

* Ришелье.

Ф

— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —

своей и мужества, тогда горделивые фараоны, ослепленные своим могуществом, вос¬клицают: «Я создал самого себя». Но также тогда религия и кротость христианина сердцам, очарованным своею славою, но умиленным и покорным пред Богом, явля-ются во всем величии, во всех своих прелестях.

Тюрень никогда сильнее не чувствовал, что есть Бог над главою его, как в оные чрезвычайные минуты, когда все другие о нем забывают. Тогда молитва его воспла-меняется, тогда удалившись в лес, орошенный дождем, на коленях в грязи, он обо¬жал сего Бога, пред которым легионы ангелов трепещут и исчезают. Израильтяне выносили в стан кивот завета и уверялись в победе; Тюрень почел бы свое воинство неогражденным и бессильным, когда бы в каждый день не освящал его принесением небесной жертвы, ниспровергшей все