для себя ничего из сокровищ детских лет своих, ничего, кроме одной милой канарейки, которую посредством органа выучили петь «Мальбруг в поход пустился»7; она часто садилась на плечо Лизино и клевала сахар изо рта. Отец ее и эта птичка были единствен¬ные творения, которые она любила явно и не стыдилась в том при¬знаться. Таким образом мало-помалу уверила она себя, что ей никак нельзя обойтись без маленького Мальбруга. «Я умру с горя, если его у меня не будет» — говорила она часто. А это значило другими словами: я не могу жить без любви и не знаю, легко ли заменить потерю кана¬рейки.
В один жаркий день Вильгельм был также в саду; случилось, что все окна в доме были раскрыты для того, чтобы дать пройти ветерку, кото¬рый весьма тихо играл в винограднике, обросшем вокруг всего дома и всходившем до самых окон. Вдруг в сердечке маленького Мальбруга, который тогда летал по воле в горнице, пробудился неспокойный дух его предков — может быть, крик воробья привлек на себя его внима¬ние и напомнил ему, что, несмотря на золотые его перышки и на сахар¬ные бисквиты, которыми обыкновенно его кормили, он все происходил от воробьиной крови, в минуту решился он подать небывалый пример господам придворным и возвратиться к низкородным своим предше¬ственникам. Не медля нимало, он порх за окно — и след простыл. Лиза
5°
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
едва не кинулась за ним; с распростертыми руками стояла она перед окном и кричала так жалостно, как будто бы кого убивали в саду перед ее глазами.
Долго не могли узнать, от чего она кричала, ибо никто не приме¬тил маленького беглеца; а Лиза была так испугана, что не могла даже и имени Мальбруга произнести. Вильгельм стоял перед нею, шевелил каждым пальцем, и, казалось, робкими своими взорами хотел выма¬нить слова изо рта ее. Наконец он узнал, в чем состояло дело, и без дальнего размышления прыгнул в окно. Лиза последовала бы за ним, когда б девическая стыдливость не удержала ее за платье. Она обежала вокруг, в двери, и соединилась с Вильгельмом, которого глаза перебе¬гали с одного дерева на другое.
— Вот он сидит! — закричал он вдруг и показал пальцем на одно вишневое дерево, на котором Мальбруг сидел и долбил недозрелую вишню. — Как бы мне сманить его на низ и не спугнуть?
Напрасно свистал Вильгельм, напрасно кликала Лиза и показывала ему издали кусочек сахару; он посматривал на него и не трогался со своего места, подобно довольному поселянину, которого зовут к цар¬скому столу и который с большим удовольствием сидит за куском чер¬ного хлеба и за чашкою густых сливок. Доклевавши до косточки жел¬тую вишню, полетел маленький беглец, распевая, с дерева, подобно любимцу богатой дамы, который долго принужден был петь ей то, что противно было его сердцу, и который, наконец, имел счастие прийти в немилость у скучной своей повелительницы. Преследователи его тот¬час за ним — он сел на березу, и чувство свободы, казалось, совершенно заглушило в нем глас благодарности, ибо он совсем не слушал жалоб¬ных криков Лизы.
Вильгельм приготовился было лезть на березу, но Мальбруг избавил его от труда и начал порхать с дерева на дерево, далее, далее и, нако¬нец, перелетел за садовый плетень, на ближний луг. Вильгельм, хотя без крыльев, тотчас перебрался через забор и пустился за ним вслед.
А бедная Лиза должна была остаться назади; она приподнялась, сколько могла, на цыпочки, и смотрела из-за плетня на луг, где, по крайней мере, взорами могла преследовать любезного беглеца своего.
— Ах! Вильгельм, Вильгельм! Поймай его, пожалуй, поймай! — кри¬чала она таким жалким голосом бегущему, что он готов был преследо¬вать птичку до самой клетки феи Стригиллины, с которою познакомил нас шутливый Казотт8. Луг был испещрен цветами, и шагов за сто от сада текла довольно широкая, но мелкая река. На берегу этой реки сел Мальбруг на кусту, так низко, что, казалось, только бы схватить. Виль¬гельм подкрался на цыпочках и лишь протянул руку, как вдруг малень-
4-5108
5*
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
кий плутец вспорхнул, перелетел на другой берег, уселся на тростник и запел громко, не «Мальбруг в поход пустился», а то, чему без органа выучился у самой натуры. Так делаем мы все, каждый из нас выучи¬вает что-нибудь с органом и поет столько времени, сколько ему должно. Офицер вытягивается во фрунт и не смеет сойти с места во время строя; но ученье кончилось, и он танцует в маскераде.
Не должно было терять времени. Вильгельм, не думая нимало, прыгнул во всем платье в реку, бежал по уши в воде и хотя счастливо дошел до берегу, но не достиг еще своей цели.
Лиза смотрела за Вильгельмом, и слеза, покатившаяся из глаз ее, остановилась на разгоревшейся ее щеке; она трепетала, но уже не о Мальбруге. «Бедный Вильгельм!» — сказала она громко. «Милый Виль¬гельм!» — повторило тихо ее сердце.
Он пропал уже из глаз ее вместе с милою птичкою, перелезал плетни, прыгал через рвы и никогда не терял милого беглеца из виду. Но уже силы его начинали истощаться, уже он едва дышал, биение сердце его было очевидно, он готов был упасть от усталости и оставить упрямого Мальбруга во власть судьбе его, как вдруг посторонний, который давно невидимо поджидал способного для себя случая, вмешался в игру.
Ястреб носился в воздухе тихо, подобно злодею, ищущему погу¬бить невинность. Ах! Для чего натура не дала человеку, подобно как жаворонку, инстинкта, предвидящего издали коварство и злобу тогда, когда они, кажется, более всякого плана витают над головами нашими! Маленький Мальбруг никогда не видал ястреба в золотой тюрьме своей, но природа говорила ему громко: «Берегись! Над тобой носится неприятель!» Чего не могла сделать ни любовь, ни сахарные бисквиты, то сделал, наконец, страх. Он спустился ниже, ниже, почти совсем на землю, сел на траву; ястреб бросился, и Мальбруг скрылся в пазуху Вильгельма.
— Поймал! Поймал! — закричал Вильгельм, — слава Богу, теперь-то ты не уйдешь!
Он забыл свою усталость, думал только о Лизе, о ее радости, и эта мысль придала новые силы. Невозможно было ему решиться обойти вокруг на большую дорогу, с большой дороги на мост и так далее в сад Жеромов; с птицею в руке побежал он назад, и с большею легкостию, нежели прежде, перепрыгивал плетни и рвы, которые разделяли его с Лизою; с птицею в руках бросился он опять в реку и переплыл ее, подымая высоко свою добычу.
— Вот он! Вот он! — закричал Вильгельм, увидев издали белеюще¬еся за плетнем Лизино платье. Радостные слезы покатились по щекам милой девушки, и когда Вильгельм прибежал к ней бездыханен, про¬
5*
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
мочен насквозь водою, с разодранными в кровь руками, с раскраснев¬шимся лицом и взмокшими от поту волосами, то посмотрела она на него нежными, исполненными чувства взорами, забыла и Малъбруга, и флеровое свое неглиже, обхватила его обеими руками и, рыдая, поце¬ловала горячие его щеки.
Добрый юноша и заслужил это. Он был так истощен, что не мог даже отвечать на Лизины ласки. Он бросился на траву и дыханием вби¬рал в себя воздух. Лиза не могла благодарить его словами; она молчала, но сия минута решила жребий ее жизни. Вильгельм должен был идти в город и переменить платье, но он не хотел. На другой день сделалась у него лихорадка.
ГЛАВА V
Хитрец Амур живет в сердце каждой девушки. Если ты в него посту¬чишься и оно не откликнется, то не думай, чтобы его в самом деле не было дома — нет! Только твое посещение ему неприятно. Его без зазре¬ния совести можно назвать величайшим господином в мире; за то и пользуется он иногда правами больших господ — то есть он нередко незнатных, честных бедняков, не имеющих ничего, кроме своей чест¬ности, не пускает к себе на двор и захлопывает двери перед их носом. Этот бессмертный имеет сходство с смертными, что позволяет любим¬цам водить себя за нос, любимцам, которые, однако ж, никогда не при¬ходят у него в немилость. Читатель! Ты, конечно, отгадаешь их имя. Они называются самолюбие и чувственность. Но любовь имеет также и друга, который, по обыкновению, хотя не в такой милости, как льстецы, но не менее их силен. Этот друг есть сожаление; и как скоро он — как часто и случается — вступит в союз с прочими любимцами, то жестокое сердце тотчас смягчается по их просьбе.
Вильгельм, не думая, открыл, что не худо и друга, и льстецов при¬влечь на свою сторону. Уже тогда, как слезы его лились в ручей и горесть извлекала унылые тоны из его флейты, уже тогда закралась жалость в сердце Лизы. Переломление ноги питало это чувство, и лихорадка придала оному исполинские силы. Самолюбие шептало приятным голо¬сом: «Для тебя взлез он на яблоню; для тебя бросился в воду». Чувствен¬ность: «Вот прекрасно! Какая связь между шестнадцатилетнею девуш¬кой и чувственностью, скажет мне пожилая, разрумяненная баронесса, нюхая табак».
4*
53
— ПРОЗА 1800 ГОДА —
— Извините, милостивая государыня, очень большая и натураль¬ная связь, если вы только этого тонкого чувства не будете смешивать с его искусственным братом, с сладострастием — не правда ли? Анти-ной9 покажется для вас лучше, нежели голова Сократова, и кто ста¬нет винить вас за такую чувственность? — Вильгельм был прекрасный, стройный юноша: цвет здоровья, свежая прелесть юноши, ясные откро-венные глаза, алые губы, пламенный румянец, милое лицо — виноват ли я, что натура всему этому дала способность нравиться? И, наконец, не должны ли мы сказать с Буфлером10:
Que deviendraient les familles, Si les coeurs des jeunes gargons Etaient fait comme ceux des filles?*
Та же горница в Жеромовом доме, в которой за год пред сим Виль¬гельм слишком скоро выздоровел, сделалась и на сей раз сценою его радостей и страданий. Он вошел в нее с некоторым пламенным чув¬ством, которое на несколько времени прогнало лихорадочную дрожь.
Почти по целым дням просиживала Лиза у его постели; отец ее мало заботился об этом, частию потому, что не подозревал ничего, а частию потому, что дела его, пришедшие с некоторого времени в бес¬порядок, много занимали его мысли и отвлекали его внимание от всего постороннего.
Лиза научилась несколько ботанике у одного старого француза, уче¬ника Руссова, и получила в наследство после матери множество доро¬гих рецептов. Таким образом, разумея
