Спрашиваем: какой успех имели бы сии завоеватели, когда бы вместо греков, испорченных пороками и расслабленных междуусобными войнами, они были встречены сими полководцами, сими воинами, сими гражданами, кото¬рые некогда рассыпали ксерсовы ополчения?50 Тогда мужество было противопостав¬лено мужеству, дисциплина дисциплине, умеренность умеренности, знание знанию, любовь к свободе, отечеству и славе любови к свободе, отечеству и славе.

Греция может хвалиться тем, что произвела величайших людей, известных по истории, не выключаю из сего и римской республики, которой правление было так способно воспламенять умы, возбуждать дарование и открывать дорогу смелым, необыкновенным гениям. Кого сравнит она с Ликургами51, Фемистоклами, Кимо-нами52, Эпаминондами?53 Величие римлян есть произведение целой республики; мы не видим ни одного из граждан, который бы, вознесшись выше своего века, давал новый образ вещам и силою одного своего духа производил всеобщие перемены: великость и мудрость каждого римлянина образовалась великостью и мудростью правления; каждому была начертана дорога, и величайший из всех только ее опере-ждал несколькими шагами своих спутников.

Напротив, Греция первая представляет нашим глазам оных обширных, могу¬щих и творческих гениев, которые противятся всем предрассудкам и навыкам своего времени, умеют образоваться с общими нуждами; открывают себе новую дорогу и, переносясь в будущее, подчиняют силе своей все происшествия. Греция не испы¬тала ни одного несчастия, не предсказанного заране которым-нибудь из правите¬лей, и многие из них возводили свое отечество падшее и униженное на высочайшую степень славы и благоденствия. Напротив, какой из римлян говорил своей респу¬блике, что победы будут причиною ее упадка? И когда правление Рима начало изме¬няться, когда (нрзб. — заклеено) (получили) неограниченную власть, освободившую их от подчинения законам, какой римлянин предсказал республике, что она будет побеждена своими собственными воинами? Какой римский гражданин поспешил на помощь к своему отечеству, приближавшемуся к разрушению, и отдалил своею мудростью минуту его погибели?

Римляне, потеряв свободу, сделались низкими, презренными рабами. Греки, покоренные Филиппом и Александром51, не лишась надежды возвратить свою преж-нюю независимость, и в самом деле по смерти Александра ее возвратили. Греция, имевшая многих тиранов, имела и многих Тразибулов55.

Наконец, растерзанная междуусобиями, подавленная могуществом Рима, она все еще сохранила некоторое преимущество над самими своими победителями. Ее уче-ность, образованный вкус и философия отмстили, так сказать, за ее порабощение и в свою очередь поработили гордых римлян. Победители сделались питомцами побеж¬

391

— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —

денных. Они захотели учиться тому языку, который Гомеры, Пиндары, Ксенофоны, Демосфены, Платоны, Софоклы, Эврипиды украсили всеми сокровищами своего дарования. Римские ораторы старались заимствовать у греков все тонкости вкуса и сии тайны искусства, которые придают новые силы гению, старались приобрести сии драгоценные особенности всё украшать и всё делать привлекательным.

В школах философии, где самые знатнейшие из римлян забывали свои предрас-судки, они научились уважать своих наставников; возвращались в свое отечество с благодарностью и удивлением, и Рим облегчал их узы, опасаясь употреблять во зло право победы, и отличал их отечество своими благодеяниями от всех других порабо-щенных им провинций. Отдадим справедливость науке и философии, они предохра-нили Грецию от многих несчастий, которых ни законодательство, ни правление, ни полководцы ее отвратить были не в состоянии.

Мабли

Народ афинский

История представляет его иногда стариком легковерным и неопасным, иногда ребенком, которого надобно забавлять всякую минуту; иногда просвещенным и вели-ким; приверженным до чрезмерности к свободе и удовольствиям, ко славе и покою; восхищающимся похвалами, которыми его осыпают, принимающим с рукоплескани-ями заслуженные упреки; довольно проницательным для обозрения с первого слова предлагаемых ему дел; слишком нетерпеливым для разбора подробностей и предви-дения следствий; ужасным для своих правителей в ту самую минуту, когда он мило-стив к жесточайшим врагам своим, переходящим с невероятною скоростью от (…)

(Бартелеми. Анахарсис)

Избранные сочинения Жан-Жака Руссо Перевод с французского Том первый

Рассуждение на вопрос, заданный Дижонской академиею в 1750 [году] «Послужило ли восстановление наук и художеств к очищению нравов»

(Decipimur specie recti)5<) Какое действие имело возобновление наук и художеств на нравы: благодетель¬ное или вредное? Вот что я должен рассматривать! И буду говорить языком человека незнающего, но не менее почтенного, в собственных глазах своих. Какие слова прилично изобразят мою мысль перед судилищем, которое ожидает меня? Унижать науки в святилище наук, хвалить невежество в Академии! Согласить презрение к учености с уважением к истинным ученым! Сколько противоречий, 392 — ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ — но я не колеблюсь. Защищая добродетель перед лицом добродетельных, не думаю ругаться над науками. Справедливость драгоценней учености. Чего же могу опа¬саться! Просвещения моих слушателей? Может быть, они обвинят оратора в неис¬кусстве, но будут согласны с его мнением. Государи, друзья справедливости, всегда уступали убеждению: всего выгоднее защищать истину перед соперником просвещенным, беспристрастным судьей в соб-ственном деле своем. Другая причина побуждает меня говорить откровенно. Какой бы не имело успех мое красноречие, не останусь без награды: защищаю истину, защищаю всеми силами ума и способностей, натурою мне данными: моя награда в моем сердце. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Какое прекрасное и величественное зрелище! Человек один, своими силами выходит из ничтожества! Рассыпает лучами ума густую тьму, которой окружила его натура; возвышается выше самого себя; стремится духом в страны небес; обте¬кает исполинскими шагами, подобно солнцу, необъятное пространство вселенной и, что еще труднее, чрезвычайнее, беседует с самим собою, разбирает и познает свою натуру, свои должности, свое определение. Вот чудеса: весьма недавно возобновившись в мире, Европа была низвержена в первобытное варварство. За несколько веков состояние народов ее, ранее столь про-свещенных, уступает самому невежеству. Какой-то запутанный язык учености, похи-тив имя просвещения, непобедимо ему противился. Одна всеобщая революция могла возвратить людей здравому смыслу: вечный бич наук, безумный мусульманин про-извел сию перемену57. Словесность оживилась в Европе. С падением трона Констан-тинова остатки древней Греции рассыпались по Италии58. Франция в свою очередь обогатилась сними сокровищами. Словесность произвела науки; с искусством писать соединилось искусство мыслить; порядок чудный, хотя естественный. Скоро почув-ствовали главную выгоду общения с музами: оно усилило в людях любовь к обще¬нию, возбудило в них желания привлекать и нравиться произведениями, достой¬ными общего одобрения. Тело, как и ум, имеет свои потребности. Одни служат основанием обществу, другие делают его приятным. Правление и законы охраняют целость и благосо¬стояние человека в союзе с человеком. Науки, словесность и художества, не столь самовластные, но может быть сильнейшие, обвив цветами железные цепи, на него наложенные, заглушают чувства первородной свободы, для которой он казался рожденным; украшают неволю и производят так называемую образованность нации. Нужда возвысила троны. Художества и науки утвердили их. Цари земные, любите, поощряйте дарования!* Образуйте их, народы просвещенные! Им вы обязаны сим Привязанность к искусствам приятным и ко всем излишествам образованных об-ществ питает в человеке сие малодушие, столь благоприятное рабству. Всякую новую потребность почитаю новою цепью. Александр, желая покорить ихтиофагов (рыбоедов), принудил их оставить рыбную ловлю и питаться такою же пищею, какою все другие на¬роды питались. Дикие американцы, не носящие никакой одежды, живущие одним зве¬роловством, непобедимы. В самом деле, каким игом обременишь людей, которым ни¬чего не нужно! 393 — ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ — тонким и нежным вкусом, которым так превозноситесь, сей кротостью характера, любезностью, нравами столь привлекательными и приятными в союзе обществен¬ном; словом, наружностью всех добродетелей, кроме самой добродетели. Сим тонким учтивством, которое тем любезнее, чем меньше старается себя обна-руживать, отличались Рим и Афины во дни величия и блеска, — им, без сомнения, век наш и наша нация будут отличаться от всех времен и народов. Тон филосо¬фии без вечного педантства, наружность простая, привлекательная, непринужден¬ная: вот плоды вкуса, образованного учением, усовершенствованного обществен¬ной жизнью. Как бы приятно было жить посреди нас, когда бы сия наружность, всегда согла-совывалась с внутренним расположением сердца, когда бы добродетель и благопри-стойность значили одно и то же, когда бы настоящая философия была неразлучна с именем философии! Когда бы наши словесные правила были действительными, но столько достоинств редко объединяются в одно целое; добродетель не окружает себя такою толпою. Великолепие и приличность одежд показывает и образованность вкуса: крепость и здоровье познаются по другим признакам. Под сельским рубищем земледельца, не под блестящим покровом придворного находим телесную силу и мужество. Добродетель, будучи силой и мужеством души, не терпит убранств! Чело-век добродетельный есть атлет, который сражается обнаженный: он презирает сии ничтожные украшения, мешающие действовать его силе, изобретенные по большей части для закрытия какого-нибудь безобразия. Прежде, нежели искусство преобразило нашу наружность и страсти научились говорить языком приготовленным, обычаи наши были грубы, но просты; с первого взгляду по различию в обращении познавалось различие характеров. Человеческая натура в своем основании была не лучше, но люди находили свою безопасность в сей простоте и нескрытности. Преимущество, которого цены мы чувствовать не можем, но которое избавляло их от многих пороков. Наконец, когда утонченный вкус и многочисленные исследования подвели под правила искусство нравиться; какое-то низкое и обманчивое однообразие воцари¬лось в обычаях; как будто все умы брошены в одну форму: беспрестанно учтивость требует, благопристойность повелевает, беспрестанно следуем приличию, никогда своему сердцу. Никто не смеет казаться собою, и под бичом сего беспрестанного при-нуждения, люди, составляющие стадо, которое называется обществом, в одинаковых обстоятельствах поступят все одинаково, если не отвратятся другими сильнейшими причинами. Итак, никогда не знаем, с кем имеем дело. Не иначе как в случаях важных будем познавать друзей своих, то есть когда упустим время, ибо только для важных случаев нужно запасаться сим познанием. И какая толпа пороков присоединяется к сей неизвестности. Неискренность в дружбе, притворное почтение, доверенность без оснований! Сомнения, страх, холод-ность, скрытость, ненависть и предательство сокроются под сим покровом учтивства, блестящим и обманчивым; под сею любезностью, которой мы так хвастаем, которою обязаны просвещению своего века. Не будут осквернять имени Творца природы сло-вами, будут ругаться над ним хулами, непротивными разборчивому слуху. Не станут хвалиться своими достоинствами, будут унижать чужие. Не обидят грубым образом своего неприятеля, искусно убьют его клеветой. Национальная ненависть исчезнет, но с нею и любовь к отечеству. Презренное невежество заменяется опасным пирро¬ 39^ — ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ — низмом59. Некоторые излишества и пороки посрамятся, но вместо их другие будут украшены именем добродетели. Остается на выбор: или иметь их, или показывать. Пускай превозносят умерен-ность мудрецов моего времени, я вижу в них одно утонченное сластолюбие, кото¬рое так же недостойно похвалы моей, как и притворная простота, их украшающая*. Таковую очищенность получили наши нравы. Так сделались мы добродетель¬ными. Отдадим справедливость художествам, наукам и словесности. Мы многим обя¬заны всесильному их влиянию. Прибавлю: пускай вообразят обитателя страны отда¬ленной,