так, как никогда в течение жизни моей не наслаждался. О Сара, милая, пленительная Сара, я потерял все чувство раскаяния, весь стыд, я могу только думать о тебе, только чувствовать пламя, снедающее мою душу: пускай смеются над моим исступлением; в оковах твоих презираю ругательства целого мира! Мне ли думать о том, что найдут во мне люди. Я имею для тебя сердце юноши — довольно.
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
Как, Сара? Тебя ли я боялся, тебя ли стыдился любить с такою силою! О Сара! Несравненная, душа единственная, милая! Как могу не почитать себя, когда имею сердце, способное знать твою цену. Так, стыжусь любви своей — она была слишком несовершенной, слишком бессильна, слишком недостойна своего предмета. Шесть месяцев ты восхищаешь мои глаза и сердце; шесть месяцев душа моя наполнена, оживлена тобою: но только вчера научился я любить тебя в совершенстве. Когда ты говорила, когда и слова, и чувства, достойные неба, выражались твоими устами, вос-хищенным взорам моим казалось, что все твое лицо, твой стан, твой образ, твои черты переменились! Не знаю, какой очаровательный пламень стремился из глаз твоих; какое блистание тебя окружало! Ах, Сара, если ты существо несмертное, ангел, сле-тевший с неба указать истинный путь заблужденному, открой мне сию тайну; может быть еще время. Да умрут желания моего сердца, невольные, но для тебя оскорби-тельные. Увы, если я обманут моею страстью, моим исступлением, моими дерзкими надеждами, уничтожь это прелестное заблуждение, скажи, как должно тебя обожать.
Ты овладела мной, Сара, овладела совершенно. Ты научила меня любить мое без-умство, но слишком жестоко даешь его чувствовать. Когда я сравниваю свои поступки с твоими, то нахожу мудреца в молодой девушке и в старике ребенка. Твоя кротость величественная, соединенная с таким умом, с таким благородством, гораздо выра-зительнее самого жестокого (1 слово нрзб.): она больше всяких упреков устыдит меня перед самим собою. Вчера тон разговоров твоих, необыкновенно важный, дал мне сильно почувствовать, что я не должен принуждать тебя к их повторению. Понимаю тебя, Сара; ты увидишь, что я достоин тебе нравиться, если не своею любовью, то чувствами, с нею соединенными. Заблуждение мое будет так же не продолжительно, как было сильно; ты мне его показала — довольно; я выйду из заблуждения, будь в этом уверена: никогда, со всем своим безумством, не сделал бы я первого шага, если бы мог видеть, сколь оно велико. Я стоил упреков, ты подавала мне советы; я был преступник, ты видела во мне только слабого человека. Но я умею сказать себе то, что не сказала мне Сара: умею дать моим поступкам то имя, которого не хотела она дать им; она узнает, что сердце мое благородно, хотя, по незнанию, могло быть низ¬ким. Сара, не мои, но больше твои лета сделали меня виновным. Совершенно пре¬зирая себя, я не мог видеть ясно, сколь недостоин мой поступок. Тридцать лет раз¬ницы между нами давали мне чувствовать один только стыд мой и скрывали от меня твою опасность. И какую опасность! Я слишком мало ценил себя, чтобы почитать ее возможною; слишком был уверен в своей неспособности уловить твою невинность, и если бы ты была не столь добродетельна, то я без мысли мог сделаться обольстителем.
/о8
— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —
О Сара, добродетель твоя подвержена опаснейшим искушениям; лучший выбор предоставлен твоим прелестям. Но долг мой зависит ли от твоих прелестей и добро-детели? Нет, голос его внятен моему сердцу, я хочу ему повиноваться. Для чего мои заблуждения не могут навеки изгладиться из моей памяти! Для чего я сам не могу забыть их совершенно! Ах, я чувствую, что рана сия никогда не закроется! Хочу залечить ее и только что растравлю; мой удел пылать до гроба неисцелимою стра¬стью; всякий день сильнее, всякий день безнадежнее. Могу ли сказать «умри» сво¬ему сердцу; но, Сара, я могу молчать, обещаю и сдержу свое слово — никогда не говорить тебе о страсти безумной и несчастной, которая могла умереть при своем рождении, но теперь, усилясь, умрет только со мною. Все во мне умолкнет; глаза мои не будут выражать сокровенного в моем сердце: но запрети (7 слово нрзб.) выры¬вать из него бедственную тайну. Всему готов противиться, кроме твоих взглядов. Ах, Сара, знаешь, как легко тебе сделать меня клятвопреступником. Сие торжество для тебя верное, для меня посрамительное, может ли прельщать твою прекрасную душу. Нет, моя Сара, не оскверняй того храма, в котором тебе поклоняются; оставь какую-нибудь добродетель сердцу, всего лишенному тобою.
Не могу и не хочу возвратить несчастной тайны, которая сама обнаружилась; поздно, пускай она останется твоею; она так ничтожна, что скоро была бы забыта тобою, когда бы воспоминание об ней не возобновлялось беспрестанно. Ах, как я бы был жалок в своей бедности, когда бы не знал, что ты сожалеешь о ней, тем более сожалеешь, что никогда не можешь меня утешить. Ты будешь видеть меня всегда таким, каким я должен быть; никогда слова мои не будут выражением пылающего сердца, позволь мне к тебе писать: больше ничего не требую. Буду приближаться к тебе, как к божеству, пред которым страсти умолкают (7 слово нрзб.). Твоя доброде-тель уничтожит все очарование твоих прелестей; пред тобою сердце мое будет чисто; говоря тебе только то, что тебе прилично, что непротивно самой невинности, я поте-ряю возможность сделаться обольстителем; перестану почитать себя смешным, когда не буду смешон в глазах твоих; не пожелаю быть виновным, ибо не могу быть вино-вен в твоем присутствии.
Писать к тебе? Нет, Сара, никогда на это не соглашайся! Такое желание не должно иметь места в моем сердце. Я бы не столько почитал тебя, если бы думал, что ты способна к сему снисхождению.
Сара, вот оружие, которым ты можешь от меня защититься. Не будь моим пове-ренным, будь только хранителем моей тайны: ты знаешь ее; довольно, всякое новое повторение бесполезно. Итак, замолчу; и что еще могу оказать тебе?! Моя Сара. Презри меня. Лиши своего присутствия, если когда-нибудь увидишь страстного любовника в друге, тобою избранном. Говорю тебе, прости навек, не имея сил раз-лучиться с тобою — последняя моя жертва, единственно достойная моего сердца и твоих добродетелей.
Отрывок от письма к Дидроту
Ты жалуешься на зло, мною тебе сделанное! Какое зло, скажи мне, что ты назы-ваешь злом? Не то ли, что я не совсем терпелив, когда ты сам меня огорчаешь; не то ли, что не люблю сносить твоего тиранства; досадую, когда ты не исполняешь дан¬ного мне слова; и, обещав ко мне прийти, не приходишь. Другого зла я никогда тебе
^09
— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —
не делал! Если можешь, обличи меня в неправде. Мне делать зло моему другу! Ах, боже мой, со всею моею жестокостью, со всем моим бесчувствием, я умер бы с печали, когда бы мог перед злейшим врагом своим обвинить себя в таких поступках, какими несколько недель меня терзаешь.
Ты говоришь мне о своих услугах; они всегда в моей памяти, но ты не должен себя обманывать. Я получал услуги от многих, и недрузей моих. Честный человек, услуживая без всякого чувства, думает быть другом; он ошибается, он только чест¬ный человек. Все твое усердие, все твое желание доставлять мне такие вещи, в кото¬рых не имел нужды, меня не трогают. Ничего не требую, кроме дружбы, в ней одной мне отказывают. Неблагодарный, я не делал тебе услуг, но я тебя любил; ты жиз¬нью своею не заплатишь мне за то, что я к тебе чувствовал в продолжении трех меся¬цев. Пускай жена твоя, более справедливая, прочтет это письмо и скажет, считал ли я шаги свои, смотрел ли на погоду, когда мой друг печальный и оставленный требо¬вал моего присутствия, когда он томился в Венсене* без всякого утешения. Человек жестокий и нечувствительный! Две слезы на мое сердце были бы для меня драго¬ценнее всех тронов на свете; но ты не имеешь слез, ты только меня умеешь заставить плакать; удались, я ничего больше от тебя не требую.
Письмо к нему же
2 Марта 1758
Я должен, мой любезный Дидрот, написать к тебе еще раз в моей жизни. Ты слишком меня от этого уволил, но что делать, не имею духу от тебя оторваться: вот главное преступление того человека, которого ты чернишь таким странным образом.
Я не намерен входить в изъяснение тех ужасов, которыми ты меня обременяешь. Вижу, что всякое изъяснение теперь бесполезно. Ты натурально добр, не знаешь никакого притворства, но имеешь в себе несчастную склонность толковать в худую сторону слова и поступки друзей своих. Ты так предубежден против меня, что вся¬кое слово, сказанное мною в мое оправдание, примешь в противном смысле. Объяс¬няясь с тобою, подам только случай гибкому уму твоему растолковать невыгодным образом все мои объяснения. Нет, Дидрот, я чувствую, что этим начинать не должно. Предложу твоему благоразумию некоторые предрассудки; они проще, справедливее, основательнее твоих и, надеюсь, не покажутся тебе новыми преступлениями.
Я злой человек, не правда ли? Ты имеешь на это самые сильные доказательства; можешь представить свидетелей. Хорошо, но в то время, когда тебе сказали эту при-ятную новость, я был уже целые шестнадцать лет достойным человеком в глазах твоих и сорок лет в глазах целого света. Люди, обличившие меня перед тобою, имеют ли право то же сказать о себе. Если возможно так долго без всякой пользы носить на себе маску честного человека, то почему знаешь, что на лице их нет такой же маски, какая была на моем? Достойны ли веры доносчики, обвиняющие тайно и заочно человека, лишенного способов оправдаться! Дело идет не об этом.
Я злодей, но для чего злодей? Подумай, любезный Дидрот; это достойно внима¬ния. Можно ли делать зло без причины! Когда бы такая ужасная склонность была сообразна с натурою человек, то в сорок лет ужели бы она не раскрылась. Разбери
* Дидрот был заключен в Венсенском замке.
— ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ РУКОПИСЕЙ —
же мою жизнь, мои страсти, мои склонности, мои привычки. Найди причину, кото-рая бы могла побудить меня ко злу. Мне желать разрыва с моими любезными; мне, которого сердце, по несчастию, так чувствительно! Для какой же выгоды? Скажи мне, искал ли я какого-нибудь места! Желаю пенсионов, чинов! Имею ли опасных соперников! Могу ли надеяться пользы, делая зло! Ничто кроме уединения, тихого и спокойного, меня не прельщает;