по отно¬шению к поэзии, воспринимается на ее фоне как отталкивание от нее и одновременно притяжение к ней. На полях упоминавшейся выше книги Шишкова Жуковский пытается выявить существенные признаки прозы именно путем сравнения ее с поэзией. Разница между ними обо¬сновывается не столько признаками стихотворной системы как тако¬выми (ритм, фоническая системность, высокий стиль, эмоциональность и т. д.), сколько глубокими внутренними различиями.
Предвосхищая в известной степени и А. А. Бестужева-Марлинского, и А. С. Пушкина, Жуковский в своих заметках впервые отмечает важ¬нейшие, сущностные особенности прозы, прежде всего, ее глубокую связь с эпосом, установку на широкое и полное осмысление бытия, ее поистине неограниченные возможности выражения идей времени («мыслей»), все более усложняющихся представлений о человеке и мире. Жуковский одним из первых высказывает мысль о коммуника¬тивности прозы как о ее художественном достоинстве. Позднее это получит в эстетике первого русского романтика свое закономерное раз¬витие. В плане «Обзора русской литературы 1823 года» он формули¬рует уже со всей определенностью дорогие для себя идеи: «Для прозы мало таланта. (…) Нужны знания. Проза требует понятия о чел(овеке)» (БЖ, I, 43). Во втором варианте плана вновь читаем: «Поэзия живее — вообр(ажение себя). Проза требует знания» (БЖ, I, 43). Сам «Обзор» открывается развернутым тезисом о том, что «для писателя в прозе мало выраженного таланта — нужен ум, напитанный и распространен¬ный основательными знаниями, нужно искусство, которое не иное что, как талант, просвещенный знаниями, воспитанный размышлением, очищенный вкусом» (Эстетика и критика. С. 311).
Отмечая как основные особенности прозы ее эпичность, интеллек¬туальность, коммуникативность, установку на изображение действи¬тельности, Жуковский обращает внимание и на большую, по сравнению с поэзией, трудность разработки языка в прозе («стихотворные вели¬чественные картины меньше требуют чистого языка, нежели простые мысли, которые тогда только приятны, когда выражены приятно» (БЖ, I, 111)). Исходя из того, что проза должна создаваться по иным законам, нежели поэзия, с другой стороны, Жуковский, как и Карамзин, утверж¬дает принципы «поэтической прозы», в первую очередь, «чистоту» и «приятность» прозаического повествования. В статье 1811 г. «О слоге простом и слоге украшенном», переведенной из Д. Юма, поэт вслед
И. А. Айзикова
за автором утверждает: «Если язык писателя неприятен, замечания не отличаются ничем необыкновенным, чувства несильны, то он напрасно будет хвалиться простотою и ясностью слога; он может быть правиль¬ным, но никогда не будет привлекателен» (ВЕ. 1811. № 8. С. 285). А в своем примечании к переводу фрагмента из «Писем маршала принца де Линя» Жуковский уверяет читателей, что в каждом сочинении фран¬цузского прозаика они найдут «приятность, несмотря на небрежность его слога», так как, читая его, «представляешь себе прекрасную физионо¬мию автора (…), и самая небрежность его слога делается для вас привле¬кательной» (ВЕ. 1809. № 15. С. 174). Помещая в «Вестнике Европы» переводы писем И. Миллера к К. Бонстеттену, Жуковский замечает, что «эти письма, в которых изображается характер славного человека, будут приятны читателю» (ВЕ. 1810. № 16. С. 263).
Из приведенных выше и других высказываний Жуковского видно, что эстетические категории «чистоты» и «приятности» означают для него не только собственно речевые характеристики — смысловую ясность и точность, языковую правильность, но и связываются с уровнем содер¬жания, с постижением в прозе индивидуальной психологии и морали личности: «характера человека» или «физиономии автора». Проза тре¬бует, в понимании Жуковского, обязательную связь «мысли» с «я» субъ¬екта речи, что влечет за собой индивидуальную «окраску» высказанной мысли, которая, как и «окраска» чувства, подводится им под традици-онные для лирики категории «приятного», «чистого». Именно оценка действительности, понятий и представлений о мире со стороны нрав¬ственного чувства, психологического состояния души рождает слож¬ный синтез мысли и эмоции — «поэтическую прозу».
Это, в свою очередь, напрямую связывается с проблемой «простого и украшенного слога», которая оказывается одной из центральных для Жуковского уже в 1800-е гг. «Украшенность» признается необходимым для прозы, как и для поэзии, знаком того, что это именно искусство. В этом плане Жуковский был склонен проводить четкую грань скорее между художественной прозой и риторикой, чем между прозой и поэ-зией. Более того, всем своим творчеством писатель выступает за эман¬сипацию прозы от морализирования, дидактики именно в опоре на поэзию*. Однако при этом Жуковский пытается не только разграни-
Уже в «Конспекте» (1804—1811 гг.) в поле зрения Жуковского вопросы диф-ференциации не столько прозы и поэзии, сколько «поэтического повествования» и риторики. Неизменно разграничивает «моральный трактат» и художественное произведение. Писатель «не хочет только учить других или доказывать им какую-нибудь моральную истину (…) он творит» (Эстетика и критика. С. 64). «Поэтиче¬ское повествование», в котором, по мнению Жуковского, принцип убеждения и на-
— Проза В. А. Жуковского —
ставления должен органично сочетаться с принципом художественности, эстетиче-ской красоты, в «Конспекте» противопоставляется «историческому повествованию», которое «есть простое изложение истин» (Там же. С. 96).
* Пометы подобного рода обнаружены томскими исследователями библиотеки поэта в «Опыте риторики» И. Рижского, в «Лицее» Лагарпа, в «Лекциях по ритори¬ке» X. Блера (см. об этом: БЖ, I, 33—34; II, 87, 136).
** Такие отчеркивания имеются, например, в «Приключениях Телемака» Ф. Фе-нелона (см. об этом: БЖ, III, 220—250).
27-5108
чить «украшенность» в прозе и в поэзии, но со временем эти мысли дополняются и корректируются возникшими в эстетике прозы Жуков¬ского идеями «простоты» и «краткости».
Читая произведения русской и западноевропейской эстетики, Жуковский обращает особое внимание на мысли авторов «о существе украшений, об их классификации» (БЖ, I, 33). Он всегда тщательно отмечает определения тропов и фигур*. Прочитанные им художе¬ственные произведения, в том числе и прозаические, также сохра¬нили следы интереса к наиболее живописным, поэтическим фраг¬ментам**. Переосмысливая классицистическое понимание природы воспитательного воздействия художественного произведения на чита¬теля, Жуковский видит секрет литературного слога (и стихотворного, и прозаического) в его «установке на выражение» (Б. В. Томашевский), в его «необычности», которую обычной речи придают, кроме исполь¬зования поэтической семантики слова, и особые принципы лексиче¬ского отбора, и синтаксис, и звукопись, и графика текста, и ритм. Все это, взятое в том или ином сочетании, как единство, призвано обра¬тить специальное внимание читателя на выражение мысли, заставить его «ощутить выражение».
Исходя из того, что «характер стихов весьма отличен от характера прозы», Жуковский считает, что в поэзии силу эмоционального воздей¬ствия определяет в первую очередь «стихотворная гармония, которая без всякого сравнения приятнее прозаической» (ВЕ. 1810. № 3. С. 192). В этом утверждении видится стремление не умалить достоинства худо¬жественной прозаической речи, а подчеркнуть ее своеобразие. Если в стихах обязательна закономерная упорядоченность звуковой формы, которая и волнует читателя, и способствует накапливанию однород¬ных эмоциональных впечатлений и нарастанию эмоции в целом, и является тем «эстетическим заданием», которому в стихах подчинено все, от выбора и соединения слов до смысла, то центр тяжести в прозе, полагает Жуковский, перемещается с «гармонии размера» на «простое выражение».
И. А. Айзикова
Потому «излишняя украшенность», самоценность выражения, по мнению Жуковского, абсолютно противопоказана прозе. Проникая в «дьявольскую разницу» слова в прозе и в поэзии, Жуковский пишет: «Разительное в стихах становится резким в прозе, сильное стано¬вится грубым, живое пылким» (ВЕ. 1810. № 3. С. 192). Здесь замечено самое главное: семантическая ценность слова в стихе регулируется всем стиховым рядом (строкой, строфой), слово в стихе выбирают и организуют в первую очередь по его эмоциональному тону, который должен соответствовать общему эмоциональному тону произведения. Слово в прозе свободно, симультанно, для него существенны тонкие смысловые различия. Вовсе не исключая использования поэтических стилевых средств и приемов, прозаик сознательно должен употре¬блять их не так, как в поэзии. У него должно быть особое чувство меры и гармонии, поскольку «украшения», являясь конструктивным фактором стиха, не могут мешать в стихе и, напротив, в прозе они явля¬ются моментом, иногда отвлекающим и даже разрушающим гармонию текста, его нейтральную среду, в которой возможно введение читателя как в «музыку» слова, так и в движение его содержания. В своей прозе Жуковский и пытается найти правильное соотношение, равновесие логико-семантического, синтаксического принципа отбора и связи слов и музыкальной гармоничности, ритма, художественной образ¬ности повествования.
В ряде статей и заметок Жуковского единственным критерием худо¬жественности прозы выдвигается именно «простота». Давая, например, положительную оценку «Путешествию Мунго-Парка по Африке», он отмечает, что оно «написано простым слогом» (ВЕ. 1808. № 12. С. 203). Требование «простого рассказа» для одного из жанров — прозаической басни — находим в статье «О басне и баснях Крылова». Здесь же сфор¬мулирована и общая идея: «Язык (…) самый простой и краткий — сле-довательно, проза» (Эстетика и критика. С. 184).
Как видим, к Жуковскому приходит понимание простоты и кратко¬сти как эстетической ценности прозаического текста. Но эти понятия, будучи для эстетики Жуковского (да и всей русской литературы) типо¬логически «вторичными» (позднейшими, по сравнению, например, с категорией «приятности»), оказываются очень подвижными, слож¬ными, зависящими от системы, на которую проецируются. Поэтому, вероятно, оказалось возможным в эстетике прозы Жуковского соедине¬ние несоединимого: «простоты» и «приятности» («украшенности»).
Поэт-романтик, открывший эмоционально-лирическое содержа¬ние для прозы, отыскивает для нее и стилистические особенно¬сти, близкие к признакам стихотворной речи, выступающим взамен
— Проза В. А. Жуковского —
метрической организации языка (различные формы грамматико-синтаксического параллелизма, повышенная эмоциональность, поэ¬тическая образность текста). Чуть позднее это будет поддержано Батюшковым и в дальнейшем процессе литературного развития най¬дет свое закономерное завершение в поэтической, «цветистой» прозе русских романтиков. С другой стороны, отметим не менее интересный факт: уже во второй половине 1810-х гг. Жуковский одним из первых будет настаивать на необходимости простоты в поэзии и попробует возможности гекзаметра. В дальнейшем, как указывает исследователь, простота становится «важнейшим критерием его отношения к поэзии» (Янушкевич. С. 201).
* * *
Особого внимания заслуживают замечания Жуковского о русской художественной прозе. Первым из них по времени появления можно считать следующее: «(…) искусству учат одни хорошие авторы, а у нас их нет — я говорю о прозаиках. Назовите хотя одно оригинальное рус¬ское сочинение в прозе, прежде Карамзина» (запись на полях «Рассу¬ждения» Шишкова; БЖ, I, 110). Позднее поэт повторит это в своих ста¬тьях, написанных для «Вестника Европы». Так, имея в виду низкий уровень развития отечественной прозы, Жуковский пишет в статье «О критике»: «(…) мы еще не богаты произведениями превосходными; наша словесность едва начинает выходить из младенчества; оригиналь¬ных русских книг весьма немного» (Эстетика и критика. С. 224). Давая резкую оценку русской прозе в «Письме из уезда к издателю», Жуков-ский замечает не без горькой иронии: «достоинство» самого популяр¬ного жанра в России, романа, состоит «всегда почти в одном великолеп¬ном названии» (Эстетика и критика. С. 159). «Наша проза еще во мла¬денчестве», «наша литература не богата сочинениями в прозе» — это «заготовки» мыслей