вечной жизни путь!

Сельское кладбище*

(элегия)

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

В туманном сумраке окрестность исчезает…

Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;

Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,

Лишь слышится вдали рогов унылый звон.*

Лишь дикая сова, таясь под древним сводом

Той башни, сетует, внимаема луной,

На возмутившего полуночным приходом

Ее безмолвного владычества покой.

Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,

Которые окрест, развесившись, стоят,

Здесь праотцы села, в гробах уединенных

Навеки затворясь, сном непробудным спят.

Денницы тихий глас, дня юного дыханье,

Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,

Ни ранней ласточки на кровле щебетанье —

Ничто не вызовет почивших из гробов.

На дымном очаге трескучий огнь, сверкая,

Их в зимни вечера не будет веселить,

И дети резвые, встречать их выбегая,

Не будут с жадностью лобзаний их ловить.

Как часто их серпы златую ниву жали

И плуг их побеждал упорные поля!

Как часто их секир дубравы трепетали

И по́том их лица кропилася земля!

Пускай рабы сует их жребий унижают,

Смеяся в слепоте полезным их трудам,

Пускай с холодностью презрения внимают

Таящимся во тьме убогого делам;

На всех ярится смерть — царя, любимца славы,

Всех ищет грозная… и некогда найдет;

Всемощныя судьбы незыблемы уставы:

И путь величия ко гробу нас ведет!

А вы, наперсники фортуны ослепленны,

Напрасно спящих здесь спешите презирать

За то, что гро́бы их непышны и забвенны,

Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.

Вотще над мертвыми, истлевшими костями

Трофеи зиждутся, надгробия блестят,

Вотще глас почестей гремит перед гробами —

Угасший пепел наш они не воспалят.

Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою

И невозвратную добычу возвратит?

Не слаще мертвых сон под мраморной доскою;

Надменный мавзолей лишь персть их бременит.

Ах! может быть, под сей могилою таится

Прах сердца нежного, умевшего любить,

И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,

Рожденной быть в венце иль мыслями парить!

Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,

Угрюмою судьбой для них был затворен,

Их рок обременил убожества цепями,

Их гений строгою нуждою умерщвлен.

Как часто редкий перл, волнами сокровенный,

В бездонной пропасти сияет красотой;

Как часто лилия цветет уединенно,

В пустынном воздухе теряя запах свой.

Быть может, пылью сей покрыт Гампден надменный*,

Защитник сограждан, тиранства смелый враг;

Иль кровию граждан Кромвель необагренный,

Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах.

Отечество хранить державною рукою,

Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,

Дары обилия на смертных лить рекою,

В слезах признательных дела свои читать —

Того им не дал рок; но вместе преступленьям

Он с доблестями их круг тесный положил;

Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям

И быть жестокими к страдальцам запретил;

Таить в душе своей глас совести и чести,

Румянец робкия стыдливости терять

И, раболепствуя, на жертвенниках лести

Дары небесных муз гордыне посвящать.

Скрываясь от мирских погибельных смятений,

Без страха и надежд, в долине жизни сей,

Не зная горести, не зная наслаждений,

Они беспечно шли тропинкою своей.

И здесь спокойно спят под сенью гробовою —

И скромный памятник, в приюте сосн густых,

С непышной надписью и ре́зьбою простою,

Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.

Любовь на камне сем их память сохранила,

Их ле́та, имена потщившись начертать;

Окрест библейскую мораль изобразила,

По коей мы должны учиться умирать.

И кто с сей жизнию без горя расставался?

Кто прах свой по себе забвенью предавал?

Кто в час последний свой сим миром не пленялся

И взора томного назад не обращал?

Ах! нежная душа, природу покидая,

Надеется друзьям оставить пламень свой;

И взоры тусклые, навеки угасая,

Еще стремятся к ним с последнею слезой;

Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;

Наш камень гробовой для них одушевлен;

Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,

Еще огнем любви для них воспламенен.

А ты, почивших друг, певец уединенный,

И твой ударит час, последний, роковой;

И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,

Чувствительный придет услышать жребий твой.

Быть может, селянин с почтенной сединою

Так будет о тебе пришельцу говорить:

«Он часто по утрам встречался здесь со мною,

Когда спешил на холм зарю предупредить.

Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,

Поднявшей из земли косматый корень свой;

Там часто, в горести беспечной, молчаливой,

Лежал, задумавшись, над светлою рекой;

Нередко в вечеру, скитаясь меж кустами, —

Когда мы с поля шли и в роще соловей

Свистал вечерню песнь, — он томными очами

Уныло следовал за тихою зарей.

Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,

Он часто уходил в дубраву слезы лить,

Как странник, родины, друзей, всего лишенный,

Которому ничем души не усладить.

Взошла заря — но он с зарею не являлся,

Ни к иве, ни на холм, ни в лес не приходил;

Опять заря взошла — нигде он не встречался;

Мой взор его искал — искал — не находил.

Наутро пение мы слышим гробовое…

Несчастного несут в могилу положить.

Приблизься, прочитай надгробие простое,

Чтоб память доброго слезой благословить».

Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,

Что слава, счастие, не знал он в мире сем.

Но музы от него лица не отвратили,

И меланхолии, печать была на нем.

Он кроток сердцем был, чувствителен душою —

Чувствительным творец награду положил.

Дарил несчастных он — чем только мог — слезою;

В награду от творца он друга получил.

Прохожий, помолись над этою могилой;

Он в ней нашел приют от всех земных тревог;

Здесь все оставил он, что в нем греховно было,

С надеждою, что жив его спаситель-бог.

Стихи, сочиненные в день моего рождения*

К моей лире и к друзьям моим

О лира, друг мой неизменный,

Поверенный души моей!

В часы тоски уединенной

Утешь меня игрой своей!

С тобой всегда я неразлучен,

О лира милая моя!

Для одиноких мир сей скучен,

А в нем один скитаюсь я!

Мое младенчество сокрылось;

Уж вянет юности цветок;

Без горя сердце истощилось,

Вперед присудит что-то рок!

Но я пред ним не побледнею:

Пусть будет то, что должно быть!

Судьба ужасна лишь злодею,

Судьба меня не устрашит.

Не нужны мне венцы вселенной,

Мне дорог ваш, друзья, венок!

На что чертог мне позлащенный?

Простой, укромный уголок,

В тени лесов уединенный,

Где бы свободно я дышал,

Всем милым сердцу окруженный,

И лирой дух свой услаждал, —

Вот всё — я больше не желаю,

В душе моей цветет мой рай.

Я бурный мир сей презираю.

О лира, друг мой! утешай

Меня в моем уединеньи;

А вы, друзья мои, скорей,

Оставя свет сей треволненный,

Сберитесь к хижине моей.

Там, в мире сердца благодатном,

Наш век как ясный день пройдет;

С друзьями и тоска приятна,

Но и тоска нас не найдет.

Когда ж придет нам расставаться,

Не будем слез мы проливать:

Недолго на земле скитаться;

Друзья! увидимся опять.

На смерть А<ндрея Тургенева>*

О друг мой! неужли́ твой гроб передо мною!

Того ль, несчастный, я от рока ожидал!

Забывшись, я тебя бессмертным почитал…

Святая благодать да будет над тобою!

Покойся, милый прах; твой сон завиден мне!

В сем мире без тебя, оставленный, забвенный,

Я буду странствовать, как в чуждой стороне,

И в горе слезы лить на пепел твой священный!

Прости! не вечно жить! Увидимся опять;

Во гробе нам судьбой назначено свиданье!

Надежда сладкая! приятно ожиданье! —

С каким веселием я буду умирать!

К К.М. С<оковнин>ой*

Протекших радостей уже не возвратить;

Но в самой скорби есть для сердца наслажденье.

Ужели все мечта? Напрасно ль слезы лить?

Ужели наша жизнь есть только привиденье

И трудная стезя к ничтожеству ведет?

Ах! нет, мой милый друг, не будем безнадежны;

Есть пристань верная, есть берег безмятежный;

Там все погибшее пред нами оживет;

Незримая рука, простертая над нами,

Ведет нас к одному различными путями;

Блаженство наша цель; когда мы к ней придем —

Нам провидение сей тайны не открыло.

Но рано ль, поздно ли, мы радостно вздохнем:

Надеждой не вотще нас небо одарило.

К поэзии*

Чудесный дар богов!

О пламенных сердец веселье и любовь,

О прелесть тихая, души очарованье —

Поэзия! С тобой

И скорбь, и нищета, и мрачное изгнанье —

Теряют ужас свой!

В тени дубравы, над потоком,

Друг Феба, с ясною душей,

В убогой хижине своей,

Забывший рок, забвенный роком, —

Поет, мечтает и — блажен!

И кто, и кто не оживлен

Твоим божественным влияньем?

Цевницы грубыя задумчивым бряцаньем

Лапландец, дикий сын снегов,

Свою туманную отчизну прославляет

И неискусственной гармонией стихов,

Смотря на бурные валы, изображает

И дымный свой шалаш, и хлад, и шум морей,

И быстрый бег саней,

Летящих по снегам с еленем быстроногим.

Счастливый жребием убогим,

Оратай, наклонясь на плуг,

Влекомый медленно усталыми волами, —

Поет свой лес, свой мирный луг,

Возы, скрипящи под снопами,

И сладость зимних вечеров,

Когда, при шуме вьюг, пред очагом блестящим,

В кругу своих сынов,

С напитком ценным и кипящим,

Он радость в сердце льет

И мирно в полночь засыпает,

Забыв на дикие бразды пролитый пот…

Но вы, которых луч небесный оживляет,

Певцы, друзья души моей!

В печальном странствии минутной жизни сей

Тернистую стезю цветами усыпайте

И в пылкие сердца свой пламень изливайте!

Да звуком ваших громких лир

Герой, ко славе пробужденный,

Дивит и потрясает мир!

Да юноша воспламененный

От них в восторге слезы льет,

Алтарь отечества лобзает

И смерти за него, как блага, ожидает!

Да бедный труженик душою расцветет

От ваших песней благодатных!

Но да обрушится ваш гром

На сих жестоких и развратных,

Которые, в стыде, с возвышенным челом,

Невинность, доблести и честь поправ ногами,

Дерзают величать себя полубогами! —

Друзья небесных муз! пленимся ль суетой?

Презрев минутные успехи —

Ничтожный глас похвал, кимвальный звон пустой, —

Презревши роскоши утехи,

Пойдем великих по следам! —

Стезя к бессмертию судьбой открыта вам!

Не остыдим себя хвалою

Высоких жребием, презрительных душою, —

Дерзнем достойных увенчать!

Любимцу ль Фебову за призраком гоняться?

Любимцу ль Фебову во прахе пресмыкаться

И унижением Фортуну обольщать?

Потомство раздает венцы и посрамленье:

Дерзнем свой мавзолей в алтарь преобратить!

О слава, сердца восхищенье!

О жребий сладостный — в любви потомства жить!

Дружба*

Скатившись с горной высоты,

Лежал на прахе дуб, перунами разбитый;

А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый…

О Дружба, это ты!

Опустевшая деревня*

О родина моя, Обурн благословенный!

Страна, где селянин, трудами утомленный,

Свой тягостный удел обильем услаждал,

Где ранний луч весны приятнее блистал,

Где лето медлило разлукою с полями!

Дубравы тихие с тенистыми главами!

О сени счастия, друзья весны моей, —

Ужель не возвращу блаженства оных дней,

Волшебных, райских дней, когда, судьбой забвенный,

Я миром почитал сей край уединенный!

О сладостный Обурн! как здесь я счастлив был!

Какие прелести во всем я находил!

Как все казалось мне всегда во цвете новом!

Рыбачья хижина с соломенным покровом,

Крылатых мельниц ряд, в кустарнике ручей;

Густой, согбенный дуб с дерновою скамьей,

Любимый старцами, любовникам знакомый;

И церковь на холме, и скромны сельски домы —

Все мой пленяло взор, все дух питало мой!

Когда ж, в досужный час, шумящею толпой

Все жители села под древний вяз стекались —

Какие тьмы утех очам моим являлись!

Веселый хоровод, звучащая свирель,

Сраженья, спорный бег, стрельба в далеку цель,

Проворства чудеса и силы испытанье,

Всеобщий крик и плеск победы в воздаянье,

Отважные скачки, искусство плясунов,

Свобода, резвость, смех, хор песней, гул рогов,

Красавиц робкий вид и тайное волненье,

Старушек бдительных угрюмость, подозренье,

И шутки юношей над бедным пастухом,

Который, весь в пыли, с уродливым лицом,

Стоя в кругу, смешил своею простотою,

И живость стариков за чашей круговою —

Вот прежние твои утехи, мирный край!

Но где они? Где вы, луга, цветущий рай?

Где игры поселян, весельем оживленных?

Где пышность и краса полей одушевленных?

Где счастье? где любовь? Исчезло все — их нет!..

О родина моя, о сладость прежних лет!

О нивы, о поля, добычи запустенья!

О виды скорбные развалин, разрушенья!

В пустыню обращен природы пышный сад!

На тучных пажитях не вижу резвых стад!

Унылость на холмах! В окрестности молчанье!

Потока быстрый бег, прозрачность и сверканье

Исчезли в густоте болотных диких трав!

Ни тропки, ни следа под сенями дубрав!

Все тихо! все мертво! замолкли песней клики!

Лишь цапли в пустыре пронзительные крики,

Лишь чибиса в глуши печальный, редкий стон,

Лишь тихий вдалеке звонков овечьих звон

Повременно сие молчанье нарушают!

Но где твои