в полях не обгонял,

Ты спишь — на зыбкий одр песков пустынных пал.

Ты видел и Зару — блаженны часы! —

Сокровище сердца и чудо красы;

Уста вероломны тебя величали,

И нежные длани хребет твой ласкали;

Ах! Зара, как серна, стыдлива была;

Как юная пальма долины цвела;

Но Зара пришельца пленилась красою

И скрылась… ты, спутник, остался со мною.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

О спутник! тоскует твой друг над тобой;

Но скоро, покрыты могилой одной,

Мы вкупе воздремлем в жилище отрады;

Над нами повеет дыханье прохлады;

И скоро, при гласе великого дня,

Из пыльного гроба исторгнув меня,

Величествен, гордый, с бессмертной красою,

Ты пламенной солнца помчишься стезею.

Моя тайна*

Вам чудно, отчего во всю я жизнь мою

Так весел? — Вот секрет: вчера дарю забвенью,

Покою ныне отдаю,

А завтра — провиденью!

На прославителя русских героев, в сочинениях которого нет ни начала, ни конца, ни связи*

Мирон схватил перо, надулся, пишет, пишет

И под собой земли не слышит!

«Пожарский! Филарет! отечества отец!»

Поставил точку — и конец!

К ней*

Имя где для тебя?

Не сильно смертных искусство

Выразить прелесть твою!

Лиры нет для тебя!

Что песни? Отзыв неверный

Поздней молвы об тебе!

Если бы сердце могло быть

Им слышно, каждое чувство

Было бы гимном тебе!

Прелесть жизни твоей,

Сей образ чистый священный,

В сердце, как тайну, ношу.

Я могу лишь любить,

Сказать жe, как ты любима,

Может лишь вечность одна!

Песня («О милый друг! теперь с тобою радость…»)*

О милый друг! теперь с тобою радость!

А я один — и мой печален путь;

Живи, вкушай невинной жизни сладость;

В душе не изменись; достойна счастья будь…

Но не отринь, в толпе пленяемых тобою,

Ты друга прежнего, увядшего душою;

Веселья их дели — ему отрадой будь;

Его, мой друг, не позабудь.

О милый друг, нам рок велел разлуку:

Дни, месяцы и годы пролетят,

Вотще к тебе простру от сердца руку —

Ни голос твой, ни взор меня не усладят.

Но и вдали моя душа с твоей согласна;

Любовь ни времени, ни месту не подвластна;

Всегда, везде ты мой хранитель-ангел будь,

Меня, мой друг, не позабудь.

О милый друг, пусть будет прах холодный

То сердце, где любовь к тебе жила:

Есть лучший мир; там мы любить свободны;

Туда моя душа уж все перенесла;

Туда всечасное влечет меня желанье;

Там свидимся опять; там наше воздаянье;

Сей верой сладкою полна в разлуке будь —

Меня, мой друг, не позабудь.

Желание*

(романс)

Озарися, дол туманный;

Расступися, мрак густой;

Где найду исход желанный?

Где воскресну я душой?

Испещренные цветами,

Красны холмы вижу там…

Ах! зачем я не с крылами?

Полетел бы я к холмам.

Там поют согласны лиры;

Там обитель тишины;

Мчат ко мне оттоль зефиры

Благовония весны;

Там блестят плоды златые

На сенистых деревах;

Там не слышны вихри злые

На пригорках, на лугах.

О предел очарованья!

Как прелестна там весна!

Как от юных роз дыханья

Там душа оживлена!

Полечу туда… напрасно!

Нет путей к сим берегам;

Предо мной поток ужасный

Грозно мчится по скалам.

Лодку вижу… где ж вожатый?

Едем!.. будь, что суждено…

Паруса ее крылаты,

И весло оживлено.

Верь тому, что сердце скажет;

Нет залогов от небес;

Нам лишь чудо путь укажет

В сей волшебный край чудес.

Цветок*

(романс)

Минутная краса полей,

Цветок увядший, одинокий,

Лишен ты прелести своей

Рукою осени жестокой.

Увы! нам тот же дан удел,

И тот же рок нас угнетает:

С тебя листочек облетел —

От нас веселье отлетает.

Отъемлет каждый день у нас

Или мечту, иль наслажденье.

И каждый разрушает час

Драгое сердцу заблужденье.

Смотри… очарованья нет;

Звезда надежды угасает…

Увы! кто скажет: жизнь иль цвет

Быстрее в мире исчезает?

Жалоба*

(романс)

Над прозрачными водами

Сидя, рвал Услад венок;

И шумящими волнами

Уносил цветы поток.

«Так бегут лета младые

Невозвратною струей;

Так все радости земные —

Цвет увядший полевой.

Ах! безвременной тоскою

Умерщвлен мой милый цвет.

Все воскреснуло с весною;

Обновился божий свет;

Я смотрю — и холм веселый

И поля омрачены;

Для души осиротелой

Нет цветущия весны.

Что в природе, озаренной

Красотою майских дней?

Есть одна во всей вселенной —

К ней душа, и мысль об ней;

К ней стремлю, забывшись, руки —

Милый призрак прочь летит.

Кто ж мои услышит муки,

Жажду сердца утолит?»

Певец*

В тени дерев, над чистыми водами

Дерновый холм вы видите ль, друзья?

Чуть слышно там плескает в брег струя;

Чуть ветерок там дышит меж листами;

На ветвях лира и венец…

Увы? друзья, сей холм — могила;

Здесь прах певца земля сокрыла;

Бедный певец!

Он сердцем прост, он нежен был душою —

Но в мире он минутный странник был;

Едва расцвел — и жизнь уж разлюбил

И ждал конца с волненьем и тоскою;

И рано встретил он конец,

Заснул желанным сном могилы…

Твой век был миг, но миг унылый,

Бедный певец!

Он дружбу пел, дав другу нежну руку, —

Но верный друг во цвете лет угас;

Он пел любовь — но был печален глас;

Увы! он знал любви одну лишь муку;

Теперь всему, всему конец;

Твоя душа покой вкусила;

Ты спишь; тиха твоя могила,

Бедный певец!

Здесь, у ручья, вечернею порою

Прощальну песнь он заунывно пел:

«О красный мир, где я вотще расцвел;

Прости навек; с обманутой душою

Я счастья ждал — мечтам конец;

Погибло все, умолкни, лира;

Скорей, скорей в обитель мира,

Бедный певец!

Что жизнь, когда в ней нет очарованья?

Блаженство знать, к нему лететь душой,

Но пропасть зреть меж ним и меж собой;

Желать всяк час и трепетать желанья…

О пристань горестных сердец,

Могила, верный путь к покою,

Когда же будет взят тобою

Бедный певец?»

И нет певца… его не слышно лиры…

Его следы исчезли в сих местах;

И скорбно все в долине, на холмах;

И все молчит… лишь тихие зефиры,

Колебля вянущий венец,

Порою веют над могилой,

И лира вторит им уныло:

Бедный певец!

Элизиум*

(песня)

Роща, где, податель мира,

Добрый Гений смерти спит,

Где румяный блеск эфира

С тенью зыбких сеней слит,

Где источника журчанье,

Как далекий отзыв лир,

Где печаль, забыв роптанье,

Обретает сладкий мир:

С тайным трепетом, смятенна,

В упоении богов,

Для бессмертья возрожденна,

Сбросив пепельный покров,

Входит в сумрак твой Психея;

Неприкованна к земле,

Юной жизнью пламенея,

Развила она криле.

Полетела в тихом свете,

С обновленною красой,

В дол туманный, к тайной Лете;

Мнилось, легкою рукой

Гений влек ее незримый;

Видит мирные луга;

Видит Летою кропимы

Очарованны брега.

В ней надежда, ожиданье;

Наклонилася к водам,

Усмиряющим страданье…

Лик простерся по струям;

Так безоблачен играет

В море месяц молодой;

Так в источнике сверкает

Факел Геспера златой.

Лишь фиал воды забвенья

Поднесла к устам она —

Дней минувших привиденья

Скрылись легкой тенью сна.

Заблистала, полетела

К очарованным холмам,

Где журчат, как филомела,

Светлы воды по цветам.

Все в торжественном молчанье

Притаились ветерки;

Лавров стихло трепетанье;

Спят на розах мотыльки.

Так молчало все творенье —

Море, воздух, берег дик, —

Зря пенистых вод рожденье,

Анадиомены лик.

Всюду яркий блеск Авроры,

Никогда такой красой

Не сияли рощи, горы,

Обновленные весной;

Мирты с зыбкими листами

Тонут в пурпурных лучах;

Розы светлыми звездами

Отразилися в водах.

Так волшебный луч Селены

В лес Карийский проникал,

Где, ловитвой утомленный,

Сладко друг Дианы спал;

Как струи ленивой ропот,

Как воздушной арфы звон,

Разливался в лесе шепот:

Пробудись, Эндимион!

Послание к Плещееву в день светлого воскресения*

Ты прав, любезный мой поэт!

Твое послание на русском Геликоне,

При русском мерзлом Аполлоне,

Лишь именем моим бессмертие найдет!

Но, ах! того себе я в славу не вменяю!

А почему ж? Читай. И прозу и стихи

Я буду за грехи

Марать, марать, марать и много намараю,

Шесть то́мов, например (а им, изволишь знать,

Готовы и титу́л и даже оглавленье);

Потом устану я марать,

Потом отправлюся в тот мир на поселенье,

С фельдъегерем-попом,

Одетый плотным сундуком,

Который гробом здесь зовут от скуки.

Вот вздумает какой-нибудь писец

Составить азбучный писателям венец,

Ясней: им лексикон. Пройдет он аз и буки,

Пройдет глаголь, добро и есть;

Дойдет он до живете;

А имя ведь мое, оставя лесть,

На этом свете

В огромном списке бытия

Ознаменовано сей буквой-раскорякой.

Итак, мой биогра́ф, чтоб знать, каким был я,

Хорошим иль дурным писакой,

Мои творенья развернет.

На первом томе он заснет,

Потом воскликнет: «Враль бесчинный!..

За то, что от него здесь мучились безвинно

И тот, кто вздор его читал,

И тот, кто, не читав, в убыток лишь попал,

За типографию, за то, что им наборщик,

Корректор, цензор, тередорщик*

Совсем почти лишились глаз, —

Я не пущу его с другими на Парнас!»

Тогда какой-нибудь моей защитник славы

Шепнет зоилу: «Вы не правы!

И верно, должен был

Иметь сей автор дарованье;

А доказательство — Плещеева посланье!»

Посланье пробежав, суровый мой зоил

Смягчится, — и прочтут потомки в лексиконе:

«Жуковский. Не весьма в чести при Аполлоне;

Но боле славен тем, что изредка писал

К нему другой поэт, Плещеев;

На счастье русских стиходеев,

Не русским языком сей автор воспевал;

Жил в Болхове, с шестью детьми, с женою;

А в доме у него жил Осип Букильон*.

Как жаль, что пренебрег язык отчизны он;

Нас мог бы он ссудить богатою статьею».

Вот так-то, по тебе, и я с другими в ряд.

Но ухо за ухо, зуб за зуб, говорят,

Ссылаясь на писанье;

А я тебе скажу: посланье за посланье!..

Любезен твой конфектный Аполлон!

Но для чего ж, богатый остротою,

Столь небогат рассудком здравым он?

Как, милый друг, с чувствительной душою,

Завидовать, что мой кривой сосед

И плут, и глуп, и любит всем во вред

Одну свою противную персону;

Что бог его — с червонцами мешок;

Что, подражать поклявшись Гарпагону*,

Он обратил и душу в кошелек, —

Куда ничто: ни чувство сожаленья,

Ни дружество, ни жар благотворенья,

Как ангел в ад, не могут проникать;

Где место есть лишь векселям, нулями

Унизанным, как будто жемчугами!

Оставь его не живши умирать —

И с общих бед проценты вычислять!

Бесчувственность сама себе мучитель!

И эгоист, слез чуждых хладный зритель,

За этот хлад блаженством заплатил!

Прекрасен мир, но он прекрасен нами!

Лишь добрый в нем с отверстыми очами,

А злобный сам очей себя лишил!

Не для него природа воскресает,

Когда в поля нисходит светлый май;

Где друг людей находит жизнь и рай,

Там смерть и ад порочный обретает!

Как древния святой псалтыри звон,

Так скромного страдальца тихий стон

Чистейшу жизнь в благой душе рождает!

О, сладостный благотворенья жар!

Дар нищете — себе сторичный дар!

Сокровищ сих бесчувственный не знает!

Не для него послал творец с небес

Бальзам души, утеху сладких слез!

Ты скажешь: он не знает и страданья! —

Но разве зло — страдать среди изгнанья,

В надежде зреть отечественный край?..

Сия тоска и тайное стремленье —

Есть с милыми вдали соединенье!

Без редких бед земля была бы рай!

Но что ж беды для веры в провиденье?

Лишь вестники, что смотрит с высоты

На нас святой, незримый Испытатель;

Лишь сердцу глас: крепись! Минутный ты

Жилец земли! Жив бог, и ждет создатель

Тебя в другой и лучшей стороне!

Дорога бурь приводит к тишине!

Но, друг, для злых есть зло и провиденье!

Как страшное ночное привиденье,

Оно родит в них трепет и боязнь,

И божий суд на языке их — казнь!

Самим собой подпоры сей лишенный,

Без всех надежд, без веры здесь злодей,

Как бледный тать, бредет уединенно —

И гроб вся цель его ужасных дней!..

Ты сетуешь на наш клима́т печальный!

И я с тобой готов его винить!

Шесть месяцев в одежде погребальной

Зима у нас привыкнула гостить!

Так! Чересчур в дарах она богата!

Но… и зимой фантазия крылата!

Украсим то, чего не избежим,

Пленительной игрой воображенья,

Согреем мир лучом стихотворенья

И на снегах Темпею насадим!

Томпсон и Клейст, друзья, певцы природы,

Соединят вкруг нас ее красы!

Пускай молчат во льдах уснувши воды

И чуть бредут замерзлые часы, —

Спасенье есть от хлада и мороза:

Пушистый бобр, седой Камчатки дар,

И камелек, откуда легкий жар

На нас лиет трескучая береза.

Кто запретит в медвежьих сапогах,

Закутав нос в обширную винчуру,

По холодку на лыжах, на коньках

Идти с певцом в пленительных мечтах

На снежный холм, чтоб зимнюю натуру

В ее красе весенней созерцать.

Твоя ж жена приятней всякой музы

Тот милый край умеет описать,

Где пел Марон, где воды Аретузы

В тени олив стадам наводят сон;

Где падший Рим, покрытый гордым прахом,

Являет свой одряхший Пантеон

Близ той скалы, куда народы с страхом

И их