унылый!

Твой путь, — Зевес ему сказал, —

От колыбели до могилы

Между пучин и грозных скал;

Его уносит быстро время;

Врага в прошедшем видит он;

Влачить забот и скуки бремя

Он в настоящем осужден;

А счастья будущего сон

Все дале, дале улетает

И в гробе с жизнью исчезает;

И пусть случайно оживит

Он сердце радостью мгновенной —

То в бездне луч уединенный:

Он только бездну озарит.

О ты, который самовластно

Даришь нас жизнию ужасной,

Зевес, к тебе взываю я:

Пошли мне дар небытия».

В стране, забвенной от природы,

Где мертвый разрушенья вид,

Где с ревом бьют в утесы воды,

Так говорил Эпимесид.

Угрюмый, страшных мыслей полный,

Он пробегал очами волны,

Он в бездну броситься готов…

И грянул глас из облаков:

«Ты лжешь, хулитель провиденья,

Богам любезен человек:

Но благ источник наслажденья;

Отринь, слепец, что в буйстве рек,

И не гневи творца роптаньем».

Эпимесид простерся в прах.

Покорный, с тихим упованьем,

С благословеньем на устах,

Идет он с берега крутова.

Два месяца не протекли —

На берег он приходит снова.

«О небеса! вы отвели

Меня от страшной сей пучины;

Хвала вам! тайный перст судьбины

Уже мне друга указал.

О, сколь безумно я роптал!

Не дремлют очи провиденья,

И часто посреди волненья

Оно являет пристань нам;

Мы живы под его рукою,

И смертный не к одним бедам

Приходит трудною стезею».

Умолк — и видит: не вдали

Цветет у брега мирт зеленый,

На брата юного склоненный,

И бури ветви их сплели.

Под тенью их он воздвигает

Лик Дружбы, в честь благим богам.

Проходит год — опять он там;

Во взорах счастие пылает;

Гименов на челе венок.

«И я винил в безумстве рок!

И я терял к бессмертным веру!

Они послали мне Глисеру;

Люблю, о сладкий жизни дар!

О! как мне весь перед богами

Излить благодаренья жар?»

Он пал на землю со слезами;

Потом под юными древами,

Где Дружбы лик священный был,

Любви алтарь соорудил.

Свершился год — с лучом Авроры

Опять пришел он на утес,

И светлые сияли взоры

Святым спокойствием небес.

«Хвала вам, боги; вашей властью

Узнал в любви и в дружбе я

Все наслажденья бытия;

Но вы открыли путь ко счастью.

Проклятье дерзостным хулам,

Произнесенным в исступленье!

Наш в мире путь — одно мгновенье,

Но можем быть равны богам».

И он воздвиг на бреге храм,

Где все пленяло простотою:

Столбы, обитые корою,

Помост из дерна и цветов,

И скромный из соломы кров,

Под той же дружественной сенью

Где был алтарь сооружен…

И на простом фронтоне он

Изобразил: Благотворенью.

Светлане*

Хочешь видеть жребий свой

В зеркале, Светлана?

Ты спросись с своей душой!

Скажет без обмана,

Что тебе здесь суждено!

Нам душа — зерцало!

Все в ней, все заключено,

Что нам обещало

Провиденье в жизни сей!

Милый друг, в душе твоей,

Непорочной, ясной,

С восхищеньем вижу я,

Что сходна судьба твоя

С сей душой прекрасной!

Непорочность — спутник твой

И веселость — гений

Всюду будут пред тобой

С чашей наслаждений.

Лишь тому, в ком чувства нет,

Путь земной ужасен!

Счастье в нас, и божий свет

Нами лишь прекрасен.

Милый друг, спокойна будь,

Безопасен твой здесь путь:

Сердце твой хранитель!

Все судьбою в нем дано:

Будет здесь тебе оно

К счастью предводитель!

К самому себе*

Ты унываешь о днях, невозвратно протекших,

Горестной мыслью, тоской безнадежной их призывая, —

Будь настоящее твой утешительный гений!

Веря ему, свой день проводи безмятежно!

Легким полетом несутся дни быстрые жизни!

Только успеем достигнуть до полныя зрелости мыслей,

Только увидим достойную цель пред очами —

Все уж для нас прошло, как мечта сновиденья,

Призрак фантазии, то представляющей взору

Луг, испещренный цветами, веселые холмы, долины;

То пролетающей в мрачной одежде печали

Дикую степь, леса и ужасные бездны.

Следуй же мудрым! всегда неизменный душою,

Что посылает судьба, принимай и не сетуй! Безумно

Скорбью бесплодной о благе навеки погибшем

То отвергать, что нам предлагает минута!

Письмо к ****

Я сам, мой друг, не понимаю,

Как можно редко так писать

К друзьям, которых обожаю,

Которым все бы рад отдать!..

Подруга детских лет, с тобою

Бываю сердцем завсегда

И говорить люблю мечтою…

Но говорить пером — беда!

День почтовой есть день мученья!

Для моего воображенья

Враги чернильница с пером!

Сидеть согнувшись за столом

И, чтоб открыть души движенья,

Перо в чернилы помакать,

Написанное ж засыпать

Скорей песком для сбереженья —

Все это, признаюсь, мне ад!

Что ясно выражает взгляд

Иль голоса простые звуки,

То на бумаге, невпопад,

Для услаждения разлуки,

Должны в определенный день

Мы выражать пером!.. А лень,

А мрачное расположенье,

А сердца тяжкое стесненье

Всегда ль дают свободу нам

То мертвым поверять строкам,

Что в глубине души таится?

Неволи мысль моя страшится:

Я автор — но писать ленив!

Зато всегда, всегда болтлив,

Когда твои воображаю

Столь драгоценные черты

И сам себе изображаю,

Сколь нежно мной любима ты!

Всегда, всегда разгорячаешь

Ты пламенной своей душой

И сердце и рассудок мой!

О, сколь ты даром обладаешь

Быть милой для твоих друзей!

Когда письмо твое читаю,

Себя я лучшим ощущаю,

Довольней участью своей,

И будущих картина дней

Передо мной животворится,

И хоть на миг единый мнится,

Что в жизни все имею я:

Любовь друзей — судьба моя.

Храни, о друг мой неизменный,

Сей для меня залог священный!

Пиши — когда же долго нет

Письма от твоего поэта,

Все верь, что друг тебе поэт, —

И жди с терпением ответа!

К 16 января 1814 года*

Прелестный день, не обмани!

Тебя встречаю я с волненьем.

О, если б жизни приношеньем

Я сделать мог, чтоб оны дни,

Летящи следом за тобою,

Ей все с собою принесли!..

Мой друг, кто был любим судьбою

Тебя достойней на земли?

29 января 1814 года*

Когда б родиться в свет и жить

Лишь значило: пойти в далекий путь без цели,

Искать безвестного, с надеждой не найтить,

И от младенческой спокойной колыбели

До колыбели гробовой

Стремясь за тщетною мечтой,

Остановиться вдруг и, взоры обративши,

Спросить с унынием: зачем пускался в путь?

Потом, забвению свой посох посвятивши,

На лоне тишины заснуть, —

Тогда бы кто считал за праздник день рожденья?

Но жребий мне иной!

Мой ангел, мой хранитель,

Твой вид приняв, сказал: «Я друг навеки твой!»

В сем слове все сказал небесный утешитель.

В сем слове цель моя, надежда и венец!

Благодарю за жизнь, творец!

К Воейкову[52] (послание)*

Добро пожаловать, певец,

Товарищ-друг, хотя и льстец,

В смиренную обитель брата;

Поставь в мой угол посох свой

И умиленною мольбой

Почти домашнего Пената.

Садись — вот кубок! в честь друзьям!

И сладкому воспоминанью,

И благотворному свиданью,

И нас хранившим небесам!

Ты был под знамена́ми славы;*

Ты видел, друг, следы кровавы

На Русь нахлынувших врагов,

Их казнь и ужас их побега;

Ты, строя свой бивак из снега,

Себя смиренью научал

И, хлеб водою запивая,

«Хвала, умеренность златая!» —

С певцом Тибурским* восклицал.

Ты видел Азии пределы;

Ты зрел ордынцев лютых край

И лишь обломки обгорелы

Там, где стоял Шери-Сарай*,

Батыя древняя обитель;

Задумчивый развалин зритель,

Во днях минувших созерцал

Ты настоящего картину

И в них ужасную судьбину

Батыя новых дней* читал.

В Сарепте* зрелище иное:

Там братство христиан простое

Бесстрастием ограждено

От вредных сердцу заблуждений,

От милых сердцу наслаждений.

Там вечно то же и одно;

Всему свой час: труду, безделью;

И легкокрылому веселью

Порядок крылья там сковал.

Там, видя счастие в покое,

Ты все восторги отдавал

За нестрадание святое;

Ты зрел, как в тишине семей,

Хранимы сердцем матерей,

Там девы простотой счастливы,

А юноши трудолюбивы

От бурных спасены страстей

Рукой занятия целебной;

Ты зрел, как, вшедши в божий храм,

Они смиренно к небесам

Возводят взор с мольбой хвалебной

И служат сердцем божеству,

Отринув мрак предрассужденья…

Что уподобим торжеству,

Которым Чудо искупленья

Они в восторге веры чтут?..

Все тихо… полночь… нет движенья…

И в трепете благоговенья

Все братья той минуты ждут,

Когда им звон-благовеститель

Провозгласит: воскрес спаситель!..

И вдруг… во мгле… средь тишины,

Как будто с горней вышины

С трубою ангел-пробудитель,

Нисходит глас… алтарь горит,

И братья пали на колени,

И гимн торжественный гремит,

И се, идут в усопших сени,*

О, сердце трогающий вид!

Под тенью тополей, ветвистых

Берез, дубов и шелковиц,

Между тюльпанов, роз душистых

Ряды являются гробниц:

Здесь старцев, там детей могила,

Там юношей, там дев младых —

И Вера подле пепла их

Надежды факел воспалила…

Идут к возлюбленных гробам

С отрадной вестью воскресенья;

И все — отверзтый светлый храм,

Где, мнится, тайна искупленья

Свершается в сей самый час,

Торжественный поющих глас,

И братий на гробах лобзанье

(Принесших им воспоминанье

И жертву умиленных слез),

И тихое гробов молчанье,

И соприсутственных небес

Незримое с землей слиянье —

Все живо, полно божества;

И верных братий торжества

Свидетели, из тайной сени

Исходят дружеские тени,

И их преображенный вид

На сладку песнь: «Воскрес спаситель!..»

Сердцам «воистину» гласит,

И самый гроб их говорит:

Воскреснем! жив наш искупитель! —

И сей оставивши предел,

Ты зрел, как Терек в быстром беге*

Меж виноградников шумел,

Где часто, притаясь на бреге,

Чеченец иль черкес сидел

Под буркой, с гибельным арканом;

И вдалеке перед тобой,

Одеты голубым туманом,

Гора вздымалась над горой,

И в сонме их гигант седой,

Как туча, Эльборус двуглавый.

Ужасною и величавой

Там все блистает красотой:

Утесов мшистые громады,

Бегущи с ревом водопады

Во мрак пучин с гранитных скал;

Леса, которых сна от века

Ни стук секир, ни человека

Веселый глас не возмущал,

В которых сумрачные сени

Еще луч дне́вный не проник,

Где изредка одни олени,

Орла послышав грозный крик,

Теснясь в толпу, шумят ветвями

И козы легкими ногами

Перебегают по скалам.

Там все является очам

Великолепие творенья!

Но там — среди уединенья

Долин, таящихся в горах, —

Гнездятся и балкар, и бах,

И абазех, и камукинец,

И карбулак, и абазинец,

И чечереец, и шапсук;

Пищаль, кольчуга, сабля, лук

И конь — соратник быстроногий

Их и сокровища и боги;

Как серны, скачут по горам,

Бросают смерть из-за утеса;

Или, по топким берегам,

В траве высокой, в чаще леса

Рассыпавшись, добычи ждут.

Скалы́ свободы их приют;

Но дни в аулах их бредут

На костылях угрюмой лени;

Там жизнь их — сон; стеснись в кружок

И в братский с табаком горшок

Вонзивши чубуки, как тени

В дыму клубящемся сидят

И об убийствах говорят

Иль хвалят меткие пищали,

Из коих деды их стреляли;

Иль сабли на кремнях острят,

Готовясь на убийства новы.

Ты видел Дона берега;

Ты зрел, как он поил шелковы

Необозримые луга,

Одушевленны табунами;

Ты зрел, как тихими водами

Меж виноградными садами

Он, зеленея, протекал

И ясной влагой отражал

Брега, покрытые стадами,

Ряды стеснившихся стругов

И на склонении холмов

Донских богатырей станицы;

Ты часто слушал, как певицы

Родимый прославляют Дон,

Спокойствие станиц счастливых,

Вождей и коней их ретивых;

С смиреньем отдал ты поклон

Жилищу Вихря-атамана*

И из заветного стакана

Его здоровье на Цимле

Пил, окруженный стариками,

И витязи под сединами

Соотчичам в чужой земле

«Ура!» кричали за тобою.

Теперь ты случая рукою

В обитель брата приведен,

С ним вспомнишь призраки златые

Невозвратимых тех времен,

Когда мы — гости молодые

У милой Жизни на пиру —

Из полной чаши радость пили

И счастье наше! говорили

В своем пророческом жару…

Мой друг, пророчество прелестно!

Когда же сбудется оно?

Еще вдали и неизвестно

Все то, что нам здесь суждено…

А время мчится без возврата,

И жизнь-изменница за ним;

Один уходим за другим;

Друг, оглянись… еще нет брата,*

Час от часу пустее свет;

Пустей дорога перед нами.

Но так и быть!.. здесь твой поэт

С смиренной музою, с друзьями

В смиренном уголке живет

И у моря погоды ждет.

И ты, мой друг, чтобы мечтою

Грядущее развеселить,

Спешишь волшебных струн игрою

В нем спящий гений пробудить;

И очарованный тобою,

Как за прозрачной пеленою,

Я вижу древни чудеса:*

Вот наше солнышко-краса

Владимир-князь с богатырями;

Вот Днепр кипит между скалами;

Вот златоверхий Киев-град;

И бусурманов тьмы, как пруги,

Вокруг зубчатых стен кипят;

Сверкают шлемы и кольчуги;

От кликов, топота коней,

От стука палиц, свиста пращей

Далеко слышен гул дрожащий;

Вот, дивной облечен броней,

Добрыня, богатырь могучий,

И конь его Златокопыт;

Чрез степи и леса дремучи

Не скачет витязь, а летит,

Громя Зилантов, и Полканов,

И ведьм, и чуд, и великанов;

И втайне девица-краса

За дальни степи и леса

Вослед ему летит душою;

Склоняся на руку главою,

На путь из терема глядит

И так в раздумье говорит:

«О ветер, ветер! что ты вьешься?*

Ты не от милого несешься,

Ты не принес веселья мне;

Играй с касаткой в вышине,

По поднебесью с облаками,

По синю морю с кораблями —

Стрелу пернатую отвей

От друга — радости моей».

Краса-девица ноет, плачет;

А друг по долам, холмам скачет,

Летя за тридевять земель;

Ему сыра земля постель;

Возглавье щит; ночлег дубрава;

Там бьется с бабою-ягой;

Там из ручья с живой водой,

Под стражей змея шестиглава,

Кувшином черпает златым;

Там машет дубом перед ним

Косматый людоед Дубыня;

Там заслоняет путь Горыня;

И вот внезапно