занесен

В жилище чародеев он;

Пред ним чернеет лес ужасный!

Сияет блеск вдали прекрасный;

Чем ближе он — тем дале свет;

То тяжкий филина полет,

То вранов раздается рокот;

То слышится русалки хохот;

То вдруг из-за седого пня

Выходит леший козлоногий;

И вдруг стоят пред ним чертоги,

Как будто слиты из огня —

Дворец волшебный царь-девицы;

Красою белые колпицы,

Двенадцать дев к нему идут

И песнь приветствия поют;

И он… Но что? куда мечтами

Я залетел тебе вослед —

Ты чародей, а не поэт;

Ты всемогущими струнами

Мой падший гений оживил…

И кто, скажи мне, научил*

Тебя предречь осмью стихами

В сей книге с белыми листами

Весь сокровенный жребий мой?

Признаться ли?.. Смотрю с тоской,

С волнением непобедимым

На белые сии листы,

И мнится, перстом невидимым

Свои невидимы черты

На них Судьба уж написала.

Что б ни было… сей дар тебе

Отныне дружба завещала;

Она твоя… молись Судьбе,

Чтоб в ней наполнились страницы.

Когда, мой друг, тебе я сам

Ее в веселый час подам

И ты прочтешь в ней небылицы,

За быль рассказанные мной,

То знай, что счастлив жребий мой,

Что под надзором провиденья,

Питаясь жизнью в тишине,

Вблизи всего, что мило мне,

Я на крылах воображенья,

Веселый здесь, в тот мир летал

И что меня не покидал

Мой верный ангел вдохновенья…

Но, друг, быть может… как узнать?..

Она останется пустая,

И некогда рука чужая

Тебе должна ее отдать

В святой залог воспоминанья,

Увы! и в знак, что в жизни сей

Милейшие души моей

Не совершилися желанья.

Прими ее… и пожалей.

К тургеневу, в ответ на стихи, присланные им вместо письма*

Nei giorni tuoi, felici

Ricordati di me![53]

В день счастья вспомнить о тебе —

На что такое, друг, желанье?

На что нам поверять судьбе

Священное воспоминанье?

Когда б любовь к тебе моя

Моим лишь счастьем измерялась

И им лишь в сердце оживлялась, —

Сколь беден ею был бы я!

Нет, нет, мой брат, мой друг-хранитель;

Воспоминанием иным

Плачу тебе: я вечно с ним;

Оно мой верный утешитель!

Во дни печали ты со мной;

И, ободряемый тобой,

Еще я жизнь не презираю;

О, что бы ни было, — я знаю,

Где мне прибежище обресть,

Куда любовь свою принесть,

И где любовь не изменится,

И где нежнейшее хранится

Участие в судьбе моей.

Дождусь иль нет счастливых дней —

О том, мой милый друг, ни слова;

Каким бы я ни шел путем —

Все ты мне спутником-вождем;

Со мной до камня гробового,

Не изменяяся, иди;

Одна мольба: не упреди!

«Хорошо, что ваше письмо коротко…»*

Хорошо, что ваше письмо коротко, но то дурно,

что оно не ясно; почему и не могу я

Сказать вам: коротко да ясно!

Истратили напрасно

Зеленых вы чернил!

Какой вам злоязычник

Меня так очернил,

Что будто я — как в птичник

Кукушка иль сова —

Попался в плен опасный

Красавицы прекрасной?!

Что будто голова

Моя совсем вскружилась

От двух каких-то глаз,

Что я забыл Парнас,

Что муза раздружилась

И Феб в вражде со мной?

Такою клеветой

Обижен я жестоко,

Исткните — пишут — око,

Смущающее вас!

И был бы я циклопом,

Когда б хоть ненароком

От тех смутился глаз,

Которым повелитель

Петр Яковлев, правитель

С округами Орла!

Но, к счастью, тут нашла

Коса на крепкий камень!

Не тронул сердца пламень!

Избавилось оно

От нового постоя!..

А служба — вот иное!

Но я служу давно!

Кому? — Султану Фебу!

И лезу прямо к небу,

С простых чинов начав!

Я прежде был пристав

Крылатого Пегаса;

За стойлами Парнаса

Душистыми глядел.

Но вскоре произвел

Не в очередь, за рвенье,

И прочим в поощренье,

Державный Феб потом

Меня истопником

Своих племянниц Граций,

Которым наш Гораций —

Державин так знаком;

Не торфом, не дровами,

Но глупыми стихами

У Граций топят печь!

Я, не жалея плеч,

Таскал стихи Хлыстова!

Но как ни раздувал,

Костер мой не пылал…

Злодей водой писал!

И принужден бывал

Кубышкина сухого

С сырым Хлыстовым жечь,

Чтоб хоть немного печь

Поразогреть харитам!

Досталось и другим,

И русским и чужим,

Проказникам пиитам!

Ах! часто и своим

Уродливым твореньем,

С сердечным сокрушеньем,

Я печку затоплял!

Мой чин на Пинде мал,

Но жду я повышенья!

Итак, за приглашенье

Идти служить царю

Я вас благодарю,

Но с Фебом не расстанусь!

Зато всегда останусь,

Так, как и прежде был,

Арбеневой я мил,

За то, что сам ей душу

Издетства подарил!

А раз что полюбил,

К тому уж не нарушу

Любви моей вовек!

Я, право, человек —

Когда судить не строго —

Каких на свете много!

Библия*

Кто сердца не питал, кто не был восхищен

Сей книгой, от небес евреем вдохновенной!

Ее божественным огнем воспламенен,

Полночный наш Давид на лире обновленной

Пророческую песнь псалтыри пробуждал, —

И север дивному певцу рукоплескал.

Так, там, где цвел Эдем, на бреге Иордана,

На гордых высотах сенистого Ливана

Живет восторг; туда, туда спеши, певец;

Там мир в младенчестве предстанет пред тобою

И мощный, мыслию сопутствуем одною,

В чудесном торжестве творения творец…

И слова дивного прекрасное рожденье,

Се первый человек; вкусил минутный сон —

Подругу сладкое дарует пробужденье.

Уже с невинностью блаженство тратит он.

Повержен праведник — о грозный бог! о мщенье!

Потоки хлынули… земли преступной нет;

Один, путеводим предвечного очами,

Возносится ковчег над бурными валами,

И в нем с Надеждою таится юный свет.

Вы, пастыри, вожди племен благословенных,

Иаков, Авраам, восторженный мой взгляд

Вас любит обретать, могущих и смиренных,

В родительских шатрах, среди шумящих стад;

Сколь вашей простоты величие пленяет!

Сколь на востоке нам ваш славный след сияет!..

Не ты ли, тихий гроб Рахили, предо мной?..

Но сын ее зовет меня ко брегу Нила;

Напрасно злобы сеть невинному грозила;

Жив бог — и он спасен. О! сладкие с тобой,

Прекрасный юноша, мы слезы проливали.

И нет тебя… увы! на чуждых берегах

Сыны Израиля в гонении, в цепях

Скорбят… Но небеса склонились к их печали:

Кто ты, спокойное дитя средь шумных волн?

Он, он, евреев щит, их плена разрушитель!

Спеши, о дочь царей, спасай чудесный челн;

Да не дерзнет к нему приблизиться губитель —

В сей колыбели скрыт Израиля предел.

Раздвинься, море… пой, Израиль, искупленье!

Синай, не ты ли день завета в страхе зрел?

Не на твою ль главу, дрожащую в смятенье,

Гремящим облаком Егова низлетел?

Скажу ль — и дивный столп в день мрачный, в ночь горящий,

И изумленную пустыню от чудес,

И солнце, ставшее незапно средь небес,

И Руфь, и от руки Самсона храм дрожащий,

И деву юную, которая в слезах,

Среди младых подруг, на отческих горах,

О жизни сетуя, два месяца бродила?..

Но что? рука судей Израиль утомила;

Неблагодарным в казнь, царей послал Творец;

Саул помазан, пал — и пастырю венец;

От племени его народов Искупитель;

И воину-царю наследник царь-мудрец.

Где вы, левиты? Ждет божественный строитель;

Стеклись… о, торжество! храм вечный заложен.

Но что? уж десяти во граде нет колен!..

Падите, идолы! Рассыпьтесь в прах, божницы!

В блистанье Илия на небо воспарил!..

Иду под вашу сень, Товия, Рагуил…

Се мужи Промысла, предвечного зеницы;

Грядущие лета как прошлые для них —

И в час показанный народы исчезают.

Увы! Сидон, навек под пеплом ты утих!..

Какие вопли ток Евфрата возмущают?

Ты, плакавший в плену, на вражеских брегах,

Иуда, ободрись; восходит день спасенья!

Смотри: сия рука, разитель преступленья,

Тирану пишет казнь, другим тиранам в страх.

Сион, восторжествуй свиданье с племенами;

Се Эздра, Маккавей с могучими сынами;

И се младенец-бог Мессия в пеленах.

Императору Александру*

(послание)

Когда летящие отвсюду шумны клики,

В один сливаясь глас, тебя зовут: великий!

Что скажет лирою незнаемый певец?

Дерзнет ли свой листок он в тот вплести венец,

Который для тебя вселенная сплетает?..

О русский царь, прости! невольно увлекает

Могущая рука меня к мольбе в тот храм,

Где благодарностью возженный фимиам

Стеклися в дар принесть тебе народы мира —

И, радости полна, сама играет лира.

Кто славных дел твоих постигнет красоту?

С благоговением смотрю на высоту,

Которой ты достиг по тернам испытанья,

Когда, исполнены любви и упованья,

Мы шумною толпой тот окружали храм,

Где, верным быть царем клянясь творцу и нам,

Ты клал на страшный крест державную десницу

И плечи юные склонял под багряницу, —

Скажи, в сей важный час, где мысль твоя была?

Скажи, когда венец рука твоя брала,

Что мыслил ты, вблизи послышав клики славы,

А в отдалении внимая, как державы

Ниспровергала, враг земных народов, брань,

Как троны падали под хищникову длань?*

Ужель при слухе сем душой не возмутился?

Нет! выше бурь земных ты ею возносился,

Очами твердыми сей ужас проницал,

И в сердце промысла судьбу свою читал.

Смиренно приступив к сосуду примиренья,

В себе весь свой народ ты в руку провиденья,

С спокойной на него надеждой положил —

И соприсутственный тебя благословил!

Когда ж священный храм при громах растворился —

О, сколь пленителен ты нам тогда явился,

С младым, всех благостей исполненным лицом,

Под прародительским сияющий венцом,

Нам обреченный вождь ко счастию и славе!

Казалось, к пламенной в руке твоей державе

Тогда весь твой народ сердцами полетел;

Казалось, в ней обет души твоей горел,

С которым ты за нас перед алтарь явился —

О царь, благодарим: обет сей совершился…

И призванный тобой тебе не изменил.

Так! и на бедствия земные положил

Он светозарную печать благотворенья;

Ниспосылаемый им ангел разрушенья

Взрывает, как бразды, земные племена,

В них жизни свежие бросает семена —

И, обновленные, пышнее расцветают;

Как бури в зной поля, беды их возрождают;

Давно ль одряхший мир мы зрели в мертвом сне?*

Там, в прорицающей паденье тишине,

Стояли царствия, как зданья обветшалы;

К дремоте преклоня главы свои усталы,

Цари сей грозный сон считали за покой;

И, невнимательны, с беспечной слепотой,

В любви к отечеству, ко славе, к вере хладны,

Лишь к наслаждениям одной минуты жадны;

Под наклонившихся престолов царских тень,

Как в неприступную для бурь и бедствий сень,

Народы ликовать стекалися толпами…

И первый Лилий трон у галлов над главами*

Вспылал, разверзнувшись как гибельный волкан.*

С его дымящихся развалин великан,

Питомец ужасов, безвластия и брани,*

Воздвигся, положил на скипетр тяжки длани,

И взорами на мир ужасно засверкал —

И пред страшилищем весь мир затрепетал.

Сказав: нет промысла! гигантскою стопою

Шагнул с престола он и следом за звездою

Помчался по земле во блеске и громах;

И промысл, утаясь, послал к нему свой Страх;

Он тенью грозною везде летел с ним рядом;

И, раздробляющий полки и грады взглядом,

Огромною рукой ту бездну покрывал,

К которой гордого путем успеха мчал.

Непобедимости мечтою ослепленный,

Он мыслил: «Мой престол престолом будь вселенны!

Порфиры всех царей земных я раздеру

И все их скипетры в одной руке сберу;

Народов бедствия — ступени мне ко счастью;

Всё, всё в развалины! на них воссяду с властью,

И буду царствовать, и мне соцарствуй, Страх;

Исчезни всё опять, когда я буду прах,

Что из развалин брань и власть соорудила —

Бессмертною моя останется могила».

И, к человечеству презреньем ополчен,

На первый свой народ он двинул рабства плен,

Чтобы смелей сковать чужим народам длани, —

И стала Галлия сокровищницей брани;

Там все, и сам Христов алтарь, взывало: брань!

Всё, раболепствуя мечтам тирана, дань

К его ужасному престолу приносило:

Оратай, на бразды склоняя взор унылый,

Грабителям свой плуг последний отдавал;

Убогий рубище им в жертву раздирал;

И мздой свою постель страданье выкупало;

И беспощадною косою подсекало

Самовластительство прекрасный цвет людей:

Чудовище, склонясь на колыбель детей,

Считало годы их кровавыми перстами;

Сыны в дому отцев минутными гостями

Являлись, чтобы там оставить скорби след —

И юность их была как на могиле цвет.

Все поколение, для жатвы бранной зрея

И созидать себе грядущего не смея,

Невольно подвигов пленилося мечтой

И бросилось на брань с отважной слепотой…

И вслед ему всяк час за ратью рать летела;

Стенящая земля в пожарах пламенела,

И, хитростью подрыт, изменой потрясен,

Добитый громами, за троном падал трон.

По ним свободы враг отважною стопою

За всемогуществом шагал от боя к бою;

От рейнских твердынь до Немана валов,

От Сциллы древния до Бельта берегов*

Одна ужасная простерлася могила;

Все смолкло… мрачная, с кровавым взором, Сила

На груде падших царств воссела, страж царей;

Пред сим страшилищем и доблесть прежних дней,

И к просвещенью жар, и помышленья славы,

И непорочные семей смиренных нравы —

Погибло все, окрест один лишь стук оков

Смущал угрюмое молчание гробов,

Да ратей изредка шумели переходы,

Спешащих истребить еще приют свободы,

Унылость на сердца народов