последняя вышла. Пред нею музы тащили

Чашу большую с ботвиньей; там все переболтано было:

Пушкина мысли*, вести о курах с лицом человечьим*,

Письма о бедных к богатым*, старое заново с новым.

Быстро тени мелькали пред взорами членов одна за другою.

Вдруг все исчезло. Члены захлопали. Вилы пред ними

Важно склонял Асмодей и, стряхнув с них Шишкова,

В угол толкнул сего мериноса; он комом свернулся,

К стенке прижался и молча глазами вертел. Совещанье

Начали члены. Приятно было послушать, как вместе

Все голоса слилися в одну бестолковщину. Бегло

Быстрым своим язычком работа́ла Кассандра, и Реин

Громко шумел; Асмодей воевал на Светлану; Светлана

Бегала взад и вперед с протоколом; впившись в Старушку,

Криком кричал Громобой, упрямясь родить анекдотец.

Арфа курныкала песни. Пустынник возился с Варвиком.

Чем же сумятица кончилась? Делом: журнал состоялся*.

<Речь в заседании «Арзамаса»>*

Братья-друзья арзамасцы! Вы протокола послушать,

Верно, надеялись. Нет протокола! О чем протоколить?

Все позабыл я, что было в прошедшем у нас заседанье!

Все! да и нечего помнить! С тех пор, как за ум мы взялися,

Ум от нас отступился! Мы перестали смеяться —

Смех заступила зевота, чума окаянной Беседы!

Даром что эта Беседа давно околела* — зараза

Все еще в книжках Беседы осталась — и нет карантинов!

Кто-нибудь, верно, из нас, не натершись «Опасным соседом»*,

Голой рукой прикоснулся к «Чтенью»* в Беседе иль вытер,

Должной не взяв осторожности, свой анфедрон рассужденьем*

Деда седого о слоге седом* — я не знаю! а знаю

Только, что мы ошалели! что лень, как короста,

Нас облепила! дело не любим! безделью ж отдались!

Мы написали законы; Зегельхен их переплел* и слупил с нас

Восемь рублей и сорок копеек — и всё тут! Законы

Спят в своем переплете, как мощи в окованной раке!

Мы от них ожидаем чудес — но чудес не дождемся.

Между тем, Реин* усастый, нас взбаламутив, дал тягу

В Киев и там в Днепре утопил любовь к Арзамасу!

Реин давно замолчал, да и мы не очень воркуем!

Я, Светлана, в графах таблиц*, как будто в тенетах,

Скорчасъ сижу; Асмодей, распростившись с халатом свободы*,

Лезет в польское платье, поет мазурку и учит

Польскую азбуку; Резвый Кот* всех умнее; мурлычет

Нежно люблю и просится в церковь к налою; Кассандра*,

Сочным бивстексом пленяся, коляску ставит на сани,

Скачет от русских метелей к британским туманам и гонит

Челн Очарованный* к квакерам за море; Чу* в Цареграде

Стал не Чу, а чума, и молчит; Ахилл*, по привычке,

Рыщет и места нигде не согреет; Сверчок*, закопавшись

В щелку проказы, оттуда кричит к нам в стихах: я ленюся.

Арфа*, всегда неизменная Арфа, молча жиреет!

Только один Вот-я-вас* усердствует славе; к бессмертью

Скачет он на рысях; припряг в свою таратайку

Брата Кабуда к Пегасу, и сей осел вот-я-васов

Скачет, свернувшись кольцом, как будто в «Опасном соседе»!

Вслед за Кабудом, друзья! Перестанем лениться! быть худу!

Быть бычку на веревочке! быть Арзамасу Беседой!

Вы же, почетный наш баснописец*, вы, нам доселе

Бывший прямым образцом и учителем русского слога,

Вы, впервой заседающий с нами под знаменем Гуся,

О, помолитесь за нас, погруженных бесстыдно в пакость Беседы!

Да спадет с нас беседная пакость, как с гуся вода! Да воскреснем.

Новая любовь — новая жизнь*

Что с тобой вдруг, сердце, стало?

Что ты ноешь? Что опять

Закипело, запылало?

Как тебя растолковать?

Все исчезло, чем ты жило,

Чем так сладостно грустило!

Где беспечность? где покой?..

Ах, что сделалось с тобой?

Расцветающая ль младость,

Речи ль, полные душой,

Взора ль пламенная сладость

Овладели так тобой?

Захочу ли ободриться,

Оторваться, удалиться —

Бросить томный, томный взгляд!

Ах! я к ней лечу назад!

Я неволен, очарован!

Я к неволе золотой,

Обессиленный, прикован

Шелковинкою одной!

И бежать очарованья

Нет ни силы, ни желанья!

Рад тоске! хочу любить!..

Видно, сердце, так и быть!

Листок*

От дружной ветки отлученный,

Скажи, листок уединенный,

Куда летишь?.. «Не знаю сам;

Гроза разбила дуб родимый;

С тех пор, по долам, по горам

По воле случая носимый,

Стремлюсь, куда велит мне рок,

Куда на свете все стремится,

Куда и лист лавровый мчится

И легкий розовый листок».

Утренняя звезда*

Откуда, звездочка-краса?

Что рано так на небеса

В одежде праздничной твоей,

В огне блистающих кудрей,

В красе воздушно-голубой,

Умывшись утренней росой?

Ты скажешь: встала раньше нас?

Ан нет! мы жнем уж целый час;

Не счесть накиданных снопов.

Кто встал до дня, тот днем здоров;

Бодрей глядит на божий свет;

Ему за труд вкусней обед.

Другой привык до полдня спать;

Зато и утра не видать.

А жнец с восточною звездой

Всегда встает перед зарей.

Работа рано поутру —

Досуг и песни ввечеру.

А птички? Все давно уж тут;

Играют, свищут и поют;

С куста на куст, из сени в сень;

Кричат друг дружке: «Добрый день!»

И томно горлинки журчат;

Да чу! и к завтрене звонят.

Везде молитва началась:

«Небесный царь, услыши нас;

Твое владычество приди;

Нас в искушенье не введи;

На путь спасения наставь

И от лукавого избавь».

Зачем же звездочка-краса

Всегда так рано в небеса?..

Звезда-подружка там горит.

Пока родное солнце спит,

Спешат увидеться оне

В уединенной вышине.

Тайком сквозь дремлющий рассвет

Она за милою вослед

Бежит, сияя, на восток;

И будит ранний ветерок;

И, тихо вея с высоты,

Он милой шепчет: «Где же ты?»

Но что ж? Увидеться ли?.. Нет.

Спешит за ними солнце вслед.

Уж вот оно: восток зажгло,

Свой алый завес подняло,

Надело знойный свой убор

И ярко смотрит из-за гор.

А звездочка?.. Уж не блестит;

Печально-бледная, бежит;

Подружке шепчет: «Бог с тобой!»

И скрылась в бездне голубой.

И солнце на небе одно,

Великолепно и красно.

Идет по светлой высоте

В своей спокойной красоте;

Затеплился на церкви крест;

И тонкий пар встает окрест;

И взглянет лишь куда оно,

Там мигом все оживлено.

На кровле аист нос острит;

И в небе ласточка кружит,

И дым клубится из печей;

И будит мельницу ручей;

И тихо рдеет темный бор;

И звучно в нем стучит топор.

Но кто там в утренних лучах

Мелькнул и спрятался в кустах?

С ветвей посыпалась роса.

Не ты ли, девица-краса,

Душе сказалася моей

Веселой прелестью своей?

Будь я восточною звездой

И будь на тверди голубой,

Моя звезда-подружка, ты

И мне сияй из высоты —

О звездочка, душа моя,

Не испугался б солнца я.

Верность до гроба*

Младый Рогер свой острый меч берет:

За веру, честь и родину сразиться!

Готов он в бой… Но к милой он идет:

В последний раз с прекрасною проститься.

«Не плачь: над нами щит творца;

Еще нас небо не забыло;

Я буду верен до конца

Свободе, мужеству и милой».

Сказал, свой шлем надвинул, поскакал;

Дружина с ним; кипят сердца их боем;

И скоро строй неустрашимых стал

Перед врагов необозримым строем.

«Сей вид не страшен для бойца;

И смерть ли небо мне судило —

Останусь верен до конца

Свободе, мужеству и милой».

И, на врага взор мести бросив, он

Влетел в ряды, как пламень-истребитель;

И вспыхнул бой, и враг уж истреблен;

Но… победив, сражен и победитель.

Он почесть бранного венца

Приял с безвременной могилой,

И был он верен до конца

Свободе, мужеству и милой.

Но где же ты, певец великих дел?

Иль песнь твоя твоей судьбою стала?..

Его уж нет; он в край тот улетел,

Куда давно мечта его летала.

Он пал в бою — и глас певца

Бессмертно дело освятило;

И он был верен до конца

Свободе, мужеству и милой.

Летний вечер*

Знать, солнышко утомлено:

За горы прячется оно;

Луч погашает за лучом

И, алым тонким облачком

Задернув лик усталый свой,

Уйти готово на покой.

Пора ему и отдохнуть;

Мы знаем, летний долог путь.

Везде ж работа: на горах,

В долинах, в рощах и лугах;

Того согрей; тем свету дай

И всех притом благословляй.

Буди заснувшие цветы

И им расписывай листы;

Потом медвяною росой

Пчелу-работницу напой

И чистых капель меж листов

Оставь про резвых мотыльков.

Зерну скорлупку расколи

И молодую из земли

Былинку выведи на свет;

Пичужкам приготовь обед;

Тех приюти между ветвей;

А тех на гнездышке согрей.

И вишням дай румяный цвет;

Не позабудь горячий свет

Рассыпать на зеленый сад,

И золотистый виноград

От зноя листьями прикрыть,

И колос зрелостью налить.

А если жар для стад жесток,

Смани их к роще в холодок;

И тучку темную скопи,

И травку влагой окропи,

И яркой радугой с небес

Сойди на темный луг и лес.

А где под острою косой

Трава ложится полосой,

Туда безоблачно сияй

И сено в копны собирай,

Чтоб к ночи луг от них пестрел

И с ними ряд возов скрипел.

Итак, совсем немудрено,

Что разгорелося оно,

Что отдыхает на горах

В полупотухнувших лучах

И нам, сходя за небосклон,

В прохладе шепчет: «Добрый сон».

И вот сошло, и свет потух;

Один на башне лишь петух

За ним глядит, сияя, вслед…

Гляди, гляди! В том пользы нет!

Сейчас оно перед тобой

Задернет алый завес свой.

Есть и про солнышко беда:

Нет ладу с сыном никогда.

Оно лишь только в глубину,

А он как раз на вышину;

Того и жди, что заблестит;

Давно за горкой он сидит.

Но что ж так медлит он вставать?

Все хочет солнце переждать.

Вставай, вставай, уже давно

Заснуло в сумерках оно.

И вот он всходит; в дол глядит

И бледно зелень серебрит.

И ночь уж на небо взошла

И тихо на небе зажгла

Гостеприимные огни;

И все замолкнуло в тени;

И по долинам, по горам

Все спит… Пора ко сну и нам.

Горная дорога*

Над страшною бездной дорога бежит,

Меж жизнью и смертию мчится;

Толпа великанов ее сторожит;

Погибель над нею гнездится.

Страшись пробужденья лавины ужасной:

В молчанье пройди по дороге опасной.

Там мост через бездну отважной дугой

С скалы на скалу перегнулся;

Не смертною был он поставлен рукой —

Кто смертный к нему бы коснулся?

Поток под него разъяренный бежит;

Сразить его рвется и ввек не сразит.

Там, грозно раздавшись, стоят ворота:

Мнишь: область теней пред тобою;

Пройди их — долина, долин красота,

Там осень играет с весною.

Приют сокровенный! желанный предел!

Туда бы от жизни ушел, улетел.

Четыре потока оттуда шумят —

Не зрели их выхода очи.

Стремятся они на восток, на закат,

Стремятся к полудню, к полночи;

Рождаются вместе; родясь, расстаются;

Бегут без возврата и ввек не сольются.

Там в блеске небес два утеса стоят,

Превыше всего, что земное;

Кругом облака золотые кипят,

Эфира семейство младое;

Ведут хороводы в стране голубой;

Там не был, не будет свидетель земной.

Царица сидит высоко и светло

На вечно незыблемом троне;

Чудесной красой обвивает чело

И блещет в алмазной короне;

Напрасно там солнцу сиять и гореть:

Ее золотит, но не может согреть.

Ответ кн. Вяземскому на его стихи «Воспоминание»*

Ты в утешители зовешь воспоминанье;

Глядишь без прелести на свет!

И раззнакомилось с душой твоей желанье!

И веры к будущему нет!

О друг! в твоем мое мне сердце отозвалось:

Я понимаю твой удел!

И мне вожатым быть желанье отказалось,

И мой светильник побледнел!

Сменил блестящие мечтательного краски

Однообразной жизни свет!

Из-под обманчиво смеющиеся маски

Угрюмый выглянул скелет.

На что же, друг, хотеть призвать воспоминанье?

Мечты не дозовемся мы!

Без утоления пробудим лишь желанье;

На небо взглянем из тюрьмы!

Государыне великой княгине Александре федоровне на рождение в. кн. Александра Николаевича*

Изображу ль души смятенной чувство?

Могу ль найти согласный с ним язык?

Что лирный глас и что певца искусство?..

Ты слышала сей милый первый крик,

Младенческий привет существованью;

Ты зрела блеск прогля́нувших очей

И прелесть уст, открывшихся дыханью…

О, как дерзну я мыслию моей

Приблизиться к сим тайнам наслажденья?

Он пролетел, сей грозный час мученья;

Его сменил небесный гость Покой

И тишина исполненной надежды;

И, первым сном сомкнув беспечны вежды,

Как ангел спит твой сын перед тобой…

О матерь! кто, какой язык земной

Изобразит сие очарованье?

Что с жизнию прекрасного дано,

Что нам сулит в грядущем упованье,

Чем прошлое для нас озарено,

И темное к безвестному стремленье,

И ясное для сердца провиденье,

И что душа небесного досель

В самой себе неведомо скрывала —

То всё теперь без слов тебе сказала

Священная младенца колыбель.

Забуду ль миг, навеки незабвенный?..

Когда шепнул мне тихой вести глас,

Что наступил решительный твой час, —

Безвестности волнением стесненный,

Я ободрить мой смутный дух спешил

На ясный день животворящим взглядом.

О, как сей взгляд мне душу усмирил!

Безоблачны, над пробужденным градом,

Как благодать лежали небеса;

Их