небесных,

Есть много и цветов прелестных:

Но я чужда их красоты —

Они не райские цветы.

Обитель роскоши и мира,

Свежа долина Кашемира;

Там светлы озера струи,

Там сладостно журчат ручьи —

Но что их блеск перед блистаньем,

Что сладкий глас их пред журчаньем

Эдемских, жизни полных вод?

Направь стремительный полет

К бесчисленным звезда́м созданья,

Среди их пышного блистанья

Неизмеримость пролети,

Все их блаженства изочти,

И каждое пусть вечность длится…

И вся их вечность не сравнится

С одной минутою небес».

И быстрые потоки слез

Бежали по ланитам Пери.

Но Ангел, страж эдемской двери,

Ее прискорбную узрел;

Он к ней с утехой подлетел;

Он вслушался в ее стенанья,

И ангельского состраданья

Слезой блеснули очеса…

Так чистой каплею роса

В сиянье райского востока,

Так капля райского потока

Блестит на цвете голубом,

Который дышит лишь в одном

Саду небес (гласит преданье).

И он сказал ей: «Упованье!

Узнай, что небом решено:

Той пери будет прощено,

Которая ко входу рая

Из дальнего земного края

С достойным даром прилетит.

Лети — найди — судьба простит;

Впускать утешно примиренных».

Быстрей комет воспламененных,

Быстрее звездных тех мечей*,

Которые во тьме ночей

В деснице ангелов блистают,

Когда с небес они свергают

Духо́в, противных небесам,

По светло-голубым полям

Эфирным Пери устремилась;

И скоро Пери очутилась

С лучом денницы молодой

Над пробужденною землей.

«Но где искать святого дара?

Я знаю тайны Шильминара*:

Столпы там гордые стоят;

Под ними скрытые, горят

В сосудах гениев рубины.

Я знаю дно морской пучины:

Близ Аравийской стороны

Во глубине погребены

Там острова благоуханий.

Знако́м мне край очарований:

Воды исполненный живой,

Сосуд Ямшидов золотой*

Таится там, храним духами.

Но с сими ль в рай войти дарами?

Сии дары не для небес.

Что камней блеск в виду чудес,

Престолу Аллы предстоящих?

Что капля вод животворящих

Пред вечной бездной бытия?»

Так думая, она в края

Святого Инда низлетала.

Там воздух сладок; цвет коралла,

Жемчуг и злато янтарей

Там украшают дно морей;

Там горы зноем пламенеют,

И в недре их алмазы рдеют;

И реки в брачном блеске там,

С любовью к пышным берегам

Теснясь, приносят дани злата.

И долы, полны аромата,

И древ сандальных фимиам,

И купы роз могли бы там

Для Пери быть прекрасным раем…

Но что же? Кровью обагряем

Поток увидела она.

В лугах прекрасная весна,

А люди — братья, братий жертвы —

Обезображены и мертвы,

Лежа на бархате лугов,

Дыханье чистое цветов

Дыханьем смерти заражали.

О, чьи стопы тебя попрали,

Благословенный солнцем край?

Твоих садов тенистый рай,

Твоих богов святые лики,

Твои народы и владыки

Какой рукой истреблены?

Властитель Газны*, вихрь войны,

Протек по Индии бедою;

Свой путь усыпал за собою

Он прахом отнятых корон;

На псов своих навесил он

Любимиц царских ожерелья;

Обитель чистую веселья,

Зенаны дев он осквернил;

Жрецов во храмах умертвил

И золотые их паго́ды

В священные обрушил воды.

И видит Пери с вышины:

На поле страха и войны

Боец, в крови, но с бодрым оком,

Над светлым родины потоком

Стоит один, и за спиной

Колчан с последнею стрелой;

Кругом товарищи сраженны…

Лицом бесстрашного плененный,

«Живи!» — тиран ему сказал.

Но воин молча указал

На обагренны кровью воды

И истребителю свободы

Послал ответ своей стрелой.

По твердой бро́не боевой

Стрела скользнула; жив губитель;

На трупы братьев пал их мститель;

И вдаль помчался шумный бой.

Все тихо; воин молодой

Уж умирал; и кровь скудела…

И Пери к юноше слетела

В сиянье утренних лучей,

Чтоб вежды гаснущих очей

Ему смежить рукой любови

И в смертный миг священной крови

Оставшуюся каплю взять.

Взяла… и на́ небо опять

Ее помчало упованье.

«Богам угодное даянье

(Она сказала) я нашла:

Пролита кровь сия была

Во искупление свободы;

Чистейшие эдемски воды

С ней не сравнятся чистотой.

Так, если есть в стране земной

Достойное небес воззренья:

То что ж достойней приношенья

Сей дани сердца, все свое

Утратившего бытие

За дело чести и свободу?»

И к райскому стремится входу

Она с добычею земной.

«О Пери! дар прекрасен твой

(Сказал ей страж крылатый рая,

Приветно очи к ней склоняя),

Угоден храбрый для небес,

Который родине принес

На жертву жизнь… но видишь, Пери,

Кристальные спокойны двери,

Не растворяется эдем…

Иной желают дани в нем».

Надежда первая напрасна.

И Пери, горестно-безгласна,

Опять с эфирной вышины

Стремится — и к горам Луны*

На лоно Африки слетает.

Пред ней, рождаяся, блистает

В незнаемых истоках Нил,

Средь тех лесов, где он сокрыл

От нас младенческие воды

И где бесплотных хороводы,

Слетаясь утренней порой

Над люлькой бога водяной,

Тревожат сон его священный,

И великан новорожденный*

Приветствует улыбкой их.

Средь пальм Египта вековых,

По гротам, хладной тьмы жилищам,

По сумрачным царей кладбищам

Летает Пери… то она,

Унылой думою полна,

Розетты знойною долиной,

Вслед за четою голубиной,

К приюту их любви летит,

Их стоны внемлет и грустит;

То, вея тихо, замечает,

Как яркий свет луны мелькает

На пеликановых крылах,

Когда на голубых водах

Мерида он плывет и плещет

И вкруг него лазурь трепещет.

Пред ней волшебная страна.

Небес далеких глубина

Сияла яркими звездами;

Дремали пальмы над водами,

Вершины томно преклоня,

Как девы, от веселий дня

Устав, в подушки пуховые

Склоняют головы младые;

Ночной упившися росой,

Лилеи с девственной красой

В роскошном сне благоухали

И ночью листья освежали,

Чтоб встретить милый день пышней;

Чертоги падшие царей,

В величии уединенья,

Великолепного виденья

Остатками казались там:

По их обрушенным стенам,

Ночной их страж, сова порхала

И ночь безмолвну окликала,

И временем, когда луна

Являлась вдруг, обнажена

От перелетного тумана,

Печально-тихая султана*,

Как идол на столпе седом,

Сияла пу́рпурным крылом.

И что ж?.. Средь мирных сих явлений

Губительный пустыни гений

Приют нежданный свой избрал;

В эдем сей он чуму примчал

С песков степей воспламененных;

Под жаром крылий зараженных

Вмиг умирает человек,

Как былие, когда протек

Над ним самума вихорь знойный.

О, сколь для многих день, спокойно

Угаснувший средь их надежд,

Угас навек — и мертвых вежд

Уж не обрадует денницей!

И стала смрадною больницей

Благоуханная страна;

Сияньем дремлющим луна

Сребрит тела непогребенны;

Заразы ядом устрашенный,

От них летит и ворон прочь;

Гиена лишь, бродя всю ночь,

Врывается для страшной пищи

В опустошенные жилищи;

И горе страннику, пред кем

Незапно вспыхнувшим огнем

Блеснут вблизи из мрака ночи

Ее огромны, злые очи!..

И Пери жалости полна;

И грустно думает она:

«О смертный, бедное творенье,

За древнее грехопаденье

Ценой ужасной платишь ты;

Есть в жизни райские цветы —

Но змей повсюду под цветами».

И тихими она слезами

Заплакала — и все пред ней

Вдруг стало чище и светлей:

Так сильно слез очарованье,

Когда прольет их в состраданье

О человеке добрый дух…

Но близко вод, и взор и слух

Манивших свежими струями,

Под ароматными древами,

С которых ветвями слегка

Играли крылья ветерка,

Как младость с старостью играет,

Узрела Пери: умирает,

К земле припавши головой,

Безмолвно мученик младой;

На лоне бесприветной ночи,

Покинут, неоплакан, очи

Смыкает он; и с ним уж нет

Толпы друзей, дотоле вслед

Счастливца милого летавшей;

В груди, от смертных мук уставшей,

Тяжелой язвы жар горит;

Вотще прохладный ключ блестит

Вблизи для жаждущего ока:

Никто и капли из потока

Ему не бросит на язык;

Ничей давно знакомый лик

В его последнее мгновенье —

Земли прощальное виденье —

Прискорбной прелестью своей

Не усладит его очей;

И не промолвит глас родного

Ему того прости святого,

Которое сквозь смертный сон,

Как удаляющийся звон

Небесной арфы, нас пленяет

И с нами вместе умирает.

О бедный юноша!.. Но он

В последний час свой ободрен

Еще надеждою земною,

Что та, которая прямою

Ему здесь жизнию была

И с ним одной душой жила,

От яда ночи сей ужасной

Защищена под безопасной,

Под царской кровлею отца:

Там зной от милого лица

Рука невольниц отвевает;

Там легкий холод разливает

Игриво брызжущий фонтан,

И от курильниц, как туман,

Восходит амвры пар душистый,

Чтоб воздух зараженный в чистый

Благоуханьем превратить.

Но, ах! конец свой усладить

Он тщетной силится надеждой!

Под легкою ночной одеждой,

С горячей младостью ланит,

Уж дева прелести спешит,

Как чистый ангел исцеленья,

К нему, в приют его мученья.

И час его уж наступал,

Но близость друга угадал

Страдальца взор полузакрытый;

Он чувствует: ему ланиты

Лобзают огненны уста,

Рука горячая слита

С его хладеющей рукою,

И освежительной струею

Язык засохший напоен…

Но что ж?.. Несчастный!.. то сквозь сон

Одолевающей кончины

(Чтоб страшныя своей судьбины

С возлюбленной не разделить)

Ее от груди отдалить

Он томной силится рукою;

То, увлекаемый душою,

Невольно к ней он грудь прижмет;

То вдруг уста он оторвет

От жадных уст, едва украдкой

На поцелуй стыдливо-сладкий

Дотоле смевших отвечать.

И говорит она: «Принять

Дай в сердце мне твое дыханье;

Мне уступи свое страданье,

Мне жребий свой отдай вполне.

Ах! очи обрати ко мне,

Пока их смерть не погасила;

Пока еще не позабыла

Душа любви своей земной,

Любовью поделись со мной;

И в смертный час свою мне руку

Подай на смерть, не на разлуку…»

Но, обессилена, томна,

Вотще в глазах его она

Тяжелым оком ищет взгляда:

Она уж гаснет, как лампада

Под душным сводом гробовым.

Уж быстрым трепетом своим

Скончала смерть его страданье —

И дева, другу дав лобзанье

С последним всей любви огнем,

Сама за ним в лобзанье том

Желанной смертью умирает.

И Пери тихо принимает

Прощальный вздох ее души.

«Покойтесь, верные, в тиши;

Здесь, посреди благоуханья,

Пускай эдемские мечтанья

Лелеют ваш прекрасный сон;

Да будет услаждаем он

Игрою музыки небесной

Иль пеньем птицы той чудесной,

Которая в последний час,

Торжественный подъемля глас,

Сама поет свое сожженье

И умирает в сладкопенье*…»

И Пери, к ним склоняя взгляд,

Дыханьем райским аромат

Окрест их ложа разливает

И быстро, быстро потрясает

Звездами яркого венца:

Исчезла бледность их лица;

Их существо преобразилось;

Два чистых праведника, мнилось,

Тут ясным почивали сном,

Уж озаренные лучом

Святой денницы воскресенья;

И ангелом, для пробужденья

Их душ слетевшим с вышины,

Среди окрестной тишины

Сияла Пери над четою.

Но уж восток зажжен зарею,

И Пери, к небу свой полет

Направив, в дар ему несет

Сей вздох любви, себя забывшей

И до конца не изменившей.

Надежду все рождало в ней:

С улыбкой Ангел у дверей

Приемлет дар ее прекрасный;

Звенят в эдеме сладкогласно

Дерев кристальные звонки;

В лицо ей дышат ветерки

Амврозией от трона Аллы;

Ей видны звездные фиалы,

В которых, жизнь забыв свою

Бессмертья первую струю

В эдеме души пьют святые…

Но все напрасно! роковые

Пред ней врата не отперлись.

Опять уныло: «Удались!

(Сказал ей страж крылатый рая)

Сей верной девы смерть святая

Записана на небесах;

И будут ангелы в слезах

Ее читать… но видишь, Пери,

Кристальные спокойны двери,

И светлый рай не отворен;

Не унывай, доступен он;

Лети на землю с упованьем».

Сияла вечера сияньем

Отчизна розы Суристан*,

И солнце, неба великан,

Сходя на запад, как корона,

Главу венчало Ливанона,

В великолепии снегов

Смотрящего из облаков,

Тогда как рдеющее лето

В долине, зноем разогретой,

У ног его роскошно спит.

О, сколь разнообразный вид

Красы, движенья и блистанья

Являл сей край очарованья,

С эфирной зримый высоты!

Леса, кудрявые кусты;

Потоков воды голубые;

Над ними дыни золотые,

В закатных рдеющи лучах

На изумрудных берегах;

Старинны храмы и гробницы;

Веселые веретени́цы*,

На яркой стен их белизне

В багряном вечера огне

Сияющие чешуями;

Густыми голуби стадами

Слетающие с вышины

На озаренны крутизны;

Их веянье, их трепетанье,

Их переливное сиянье,

Как бы сотка́нное для них

Из радуг пламенно-живых

Безоблачного Персистана;

Святые воды Иордана;

Слиянный шум волны, листов

С далеким пеньем пастухов

И пчелы дикой Палестины,

Жужжащие среди долины,

Блестя звездами на цветах, —

Вид усладительный… но, ах!

Для бедной Пери нет услады.

Рассеянны склонила взгляды,

Тоской души утомлена,

На падший солнцев храм она,

Вечерним солнцем озаренный;

Его столпы уединенны

В величии стояли там,

По окружающим полям

Огромной простираясь тенью:

Как будто время разрушенью

Коснуться запретило к ним,

Чтоб поколениям земным

Оставить о себе преданье.

И Пери в тайном упованье

К святым развалинам летит:

«Быть может, талисман сокрыт,

Из злата вылитый духами,

Под сими древними столпами,

Иль Соломонова печать,

Могущая нам отверзать

И бездны океана темны,

И все сокровища подземны,

И сверженным с небес духам

Опять к желанным небесам

Являть желанную дорогу».

И с трепетом она к порогу

Жилища солнцева идет.

Еще багряный вечер льет

Свое сиянье с небосклона

И ярко пальмы Ливанона

В роскошных светятся лучах…

Но что же вдруг в ее очах?

Долиной Баалбека ясной,

Как роза свежий и прекрасный,

Бежит младенец; озарен

Огнем заката, гнался он

За легкокрылой стрекозою,

Напрасно жадною рукою

Стараясь дотянуться к ней;

Среди ясминов и лилей

Она кружится непослушно

И блещет, как цветок воздушный

Иль как порхающий рубин.

Устав, младенец под ясмин

Прилег и в листьях угнездился.

Тогда вблизи остановился

На жарко дышащем коне

Ездок, с лицом, как на огне

От зноя дне́вного горевшим:

Над мелким ручейком, шумевшим

Близ имарета*, он с коня

Спрыгнул и, на́ воды склоня

Лицо, студеных струй напился.

Тут взор его оборотился,

Из-под густых бровей блестя,

На безмятежное дитя,

Которое в цветах сидело,

И улыбалось, и глядело

Без робости на пришлеца,

Хотя толь страшного лица

Дотоле солнце не палило.

Свирепо-сумрачное, было

Подобно туче громовой

Оно своей ужасной мглой,

И яркими чертами совесть

На нем изобразила повесть

Страстей жестоких и злодейств:

Разбой, насильство, плач семейств,

Грабеж, святыни оскверненье,

Предательство, богохуленье —

Все написала жизнь на нем,

Как обвинительным пером

Неумолимый