протяженья и границ;

То были образы без лиц;

То страшный мир какой-то был,

Без неба, света и светил,

Без времени, без дней и лет,

Без промысла, без благ и бед,

Ни жизнь, ни смерть — как сон гробов,

Как океан без берегов,

Задавленный тяжелой мглой,

Недвижный, темный и немой.

X

Вдруг луч незапный посетил

Мой ум… то голос птички был.

Он умолкал; он снова пел;

И мнилось, с неба он летел;

И был утешно-сладок он.

Им очарован, оживлен,

Заслушавшись, забылся я;

Но ненадолго… мысль моя

Стезей привычного пошла;

И я очнулся… и была

Опять передо мной тюрьма,

Молчанье то же, та же тьма;

Как прежде, бледною струей

Прокрадывался луч дневной

В стенную скважину ко мне…

Но там же, в свете, на стене

И мой певец воздушный был;

Он трепетал, он шевелил

Своим лазоревым крылом;

Он озарен был ясным днем;

Он пел приветно надо мной…

Как много было в песни той!

И все то было про меня!

Ни разу до того я дня

Ему подобного не зрел;

Как я, казалось, он скорбел

О брате и покинут был;

И он с любовью навестил

Меня тогда, как ни одним

Уж сердцем не был я любим;

И в сладость песнь его была:

Душа невольно ожила.

Но кто ж он сам был, мой певец?

Свободный ли небес жилец?

Или, недавно из цепей,

По случаю к тюрьме моей,

Играя в небе, залетел

И о свободе мне пропел?

Скажу ль?.. Мне думалось порой,

Что у меня был не земной,

А райский гость; что братний дух

Порадовать мой взор и слух

Примчался птичкою с небес…

Но утешитель вдруг исчез;

Он улетел в сиянье дня…

Нет, нет, то не был брат… меня

Покинуть так не мог бы он,

Чтоб я, с ним дважды разлучен,

Остался вдвое одинок,

Как труп меж гробовых досок.

XI

Вдруг новое в судьбе моей:

К душе тюремных сторожей

Как будто жалость путь нашла;

Дотоле их душа была

Бусчувственней желез моих;

И что разжалобило их,

Что милость вымолило мне,

Не знаю… но опять к стене

Уже прикован не был я;

Оборванная цепь моя

На шее билася моей;

И по тюрьме я вместе с ней

Вдоль стен, кругом столбов бродил,

Не смея братних лишь могил

Дотронуться моей ногой,

Чтобы последняя земной

Святыни там не оскорбить.

XII

И мне оковами прорыть

Ступени удалось в стене;

Но воля не входила мне

И в мысли… я был сирота,

Мир стал чужой мне, жизнь пуста,

С тюрьмой я жизнь сдружил мою:

В тюрьме я всю свою семью,

Все, что знавал, все, что любил,

Невозвратимо схоронил,

И в области веселой дня

Никто уж не жил для меня;

Без места на пиру земном,

Я был бы лишний гость на нем,

Как облако, при ясном дне

Потерянное в вышине

И в радостных его лучах

Ненужное на небесах…

Но мне хотелось бросить взор

На красоту знакомых гор,

На их утесы, их леса,

На близкие к ним небеса.

XIII

Я их увидел — и оне

Все были те ж: на вышине

Веков создание — снега,

Под ними Альпы и луга,

И бездна озера у ног,

И Роны блещущий поток

Между зеленых берегов;

И слышен был мне шум ручьев,

Бегущих, бьющих по скалам;

И по лазоревым водам

Сверкали ясны облака;

И быстрый парус челнока

Между небес и вод летел;

И хижины веселых сел,

И кровы светлых городов

Сквозь пар мелькали вдоль брегов…

И я приметил островок:

Прекрасен, свеж, но одинок

В пространстве был он голубом;

Цвели три дерева на нем;

И горный воздух веял там

По мураве и по цветам,

И воды были там живей,

И обвивалися нежней

Кругом родных брегов оне.

И видел я: к моей стене

Челнок с пловцами приставал,

Гостил у брега, отплывал

И, при свободном ветерке

Летя, скрывался вдалеке;

И в облаках орел играл,

И никогда я не видал

Его столь быстрым — то к окну

Спускался он, то в вышину

Взлетал — за ним душа рвалась;

И слезы новые из глаз

Пошли, и новая печаль

Мне сжала грудь… мне стало жаль

Моих покинутых цепей.

Когда ж на дно тюрьмы моей

Опять сойти я должен был —

Меня, казалось, обхватил

Холодный гроб; казалось, вновь

Моя последняя любовь,

Мой милый брат передо мной

Был взят несытою землей;

Но как ни тяжко ныла грудь —

Чтоб от страданья отдохнуть,

Мне мрак тюрьмы отрадой был.

XIV

День приходил — день уходил —

Шли годы — я их не считал;

Я, мнилось, память потерял

О переменах на земли.

И люди наконец пришли

Мне волю бедную отдать.

За что и как? О том узнать

И не помыслил я — давно

Считать привык я за одно:

Без цепи ль я, в цепи ль я был,

Я безнадежность полюбил;

И им я холодно внимал,

И равнодушно цепь скидал,

И подземелье стало вдруг

Мне милой кровлей… там все друг,

Все однодомец было мой:

Паук темничный надо мной

Там мирно ткал в моем окне;

За резвой мышью при луне

Я там подсматривать любил;

Я к цепи руку приучил;

И… столь себе неверны мы!..

Когда за дверь своей тюрьмы

На волю я перешагнул —

Я о тюрьме своей вздохнул.

Перчатка*

Повесть

Перед своим зверинцем,

С баронами, с наследным принцем,

Король Франциск сидел;

С высокого балкона он глядел

На поприще, сраженья ожидая;

За королем, обворожая

Цветущей прелестию взгляд,

Придворных дам являлся пышный ряд.

Король дал знак рукою —

Со стуком растворилась дверь,

И грозный зверь

С огромной головою,

Косматый лев

Выходит;

Кругом глаза угрюмо водит;

И вот, все оглядев,

Наморщил лоб с осанкой горделивой,

Пошевелил густою гривой,

И потянулся, и зевнул,

И лег. Король опять рукой махнул —

Затвор железной двери грянул,

И смелый тигр из-за решетки прянул;

Но видит льва, робеет и ревет,

Себя хвостом по ребрам бьет,

И крадется, косяся взглядом,

И лижет морду языком,

И, обошедши льва кругом,

Рычит и с ним ложится рядом.

И в третий раз король махнул рукой —

Два барса дружною четой

В один прыжок над тигром очутились;

Но он удар им тяжкой лапой дал,

А лев с рыканьем встал…

Они смирились,

Оскалив зубы, отошли,

И зарычали, и легли.

И гости ждут, чтоб битва началася.

Вдруг женская с балкона сорвалася

Перчатка… все глядят за ней…

Она упала меж зверей.

Тогда на рыцаря Делоржа с лицемерной

И колкою улыбкою глядит

Его красавица и говорит:

«Когда меня, мой рыцарь верный,

Ты любишь так, как говоришь,

Ты мне перчатку возвратишь».

Делорж, не отвечав ни слова,

К зверям идет,

Перчатку смело он берет

И возвращается к собранью снова.

У рыцарей и дам при дерзости такой

От страха сердце помутилось;

А витязь молодой,

Как будто ничего с ним не случилось,

Спокойно всходит на балкон;

Рукоплесканьем встречен он;

Его приветствуют красавицыны взгляды…

Но, холодно приняв привет ее очей,

В лицо перчатку ей

Он бросил и сказал: «Не требую награды».

Две были и еще одна*

День был ясен и тепел; к закату сходящее солнце

Ярко сияло на чистом лазоревом небе. Спокойно

Дедушка, солнцем согретый, сидел у ворот на скамейке;

Глядя на ласточек, быстро круживших в воздушном пространстве,

Вслед за ними пускал он дымок из маленькой трубки;

Легкими кольцами дым подымался и, с воздухом слившись,

В нем пропадал. Маргарита, Луиза и Лотта за пряжей

Чинно сидели кругом; самопрялки жужжали, и тонкой

Струйкой нити вилися; Фриц работал, а Энни,

Вечный ленивец, играл на траве с курчавою шавкой.

Все молчали: как будто ангел тихий провеял.

«Дедушка, — Лотта сказала, — что ты примолк? Расскажи нам

Сказку; вечер ясный такой; нам весело будет

Слушать». — «Сказку? — старик проворчал, высыпая из трубки

Пепел, — все бы вам сказки; не лучше ль послушать вам были?

Быль расскажу вам, и быль не одну, а две». Опроставши

Трубку и снова набив ее табаком, из мошонки

Дедушка вынул огниво и, трут на кремень положивши,

Крепко ударил сталью в кремень, посыпались искры,

Трут загорелся, и трубка опять задымилась. Собравшись

С мыслями, дедушка так рассказывать с важностью начал:

«Дети, смотрите, как все перед нами прекрасно; как солнце,

Медленно с неба спускаясь, все осыпает лучами;

Реин золотом льется; жатва как тихое море;

Холмы зеленые в свете вечернем горят; по дорогам

Шум и движенье; подняв паруса, нагруженные барки

Быстро бегут по водам; а наша приходская церковь…

Окна ее как огни меж темными липами блещут;

Вкруг мелькают кресты на кладбище, и в воздухе теплом

Птицы вьются, мошки блестящею пылью мелькают;

Весь он полон говором, пеньем, жужжаньем… прекрасен

Мир господень! сердцу так радостно, сладко и вольно!

Скажешь: где бы в этом прекрасном мире господнем

Быть несчастью? Ан нет! и не только несчастье злодейство

Место находит в нем. Видите ль там, на высоком пригорке,

Замок в обломках? Теперь по стенам расцветает зеленый

Плющ, и солнце его золотит, и звонкую песню беспечно,

Сидя в траве, на рожке там играет пастух. А на Рейне

Видите ль вы небольшой островок? Молодая из кленов

Роща на нем расцвела; под тенью ее разостлавши

Сети, рыбак готовит свой ужин, и дым голубою

Струйкой вьется по зелени темной. Взглянуть, так прекрасный

Рай. Ну слушайте ж: очень недавно там, на пригорке,

Близко развалин замка, стояла гостиница — чистый,

Светлый, просторный дом, под вывеской Черного вепря.

В этой гостинице каждый прохожий в то время мог видеть

Бедную Эми. Подлинно бедная! дико потупив

Голову, в землю глаза неподвижно уставив, по целым

Дням сидела она перед дверью трактира на камне.

Плакать она не могла, но тяжко, тяжко вздыхала;

Жалоб никто от нее не слыхал, но, боже мой! всякий,

Раз поглядевши ей, бедной, в лицо, узнавал, что на свете

Все для нее миновалось: мертвою бледностью щеки

Были покрыты, глаза из глубоких впадин сверкали

Острым огнем; одежда была в беспорядке; как змеи,

Черные кудри по голым плечам раскиданы были.

Вечно молчала она и была тиха, как младенец;

Но порою, если случалось, что ветер просвищет,

Вдруг содрогалась, на что-то глаза упирала и, пальцем

Быстро туда указав, смеялась смехом безумным.

Бедная Эми! такою ль видали ее? Беззаботно

Жизнью, бывало, она веселилась, как вольная пташка.

Помню и я и старые гости Черного вепря,

Как нас радушной улыбкой и ласковым словом встречала

Эми, как весело шло угощенье. И все ей друзьями

Были в нашей округе. Кто веселость и живость

Всюду с собой приносил? Кого, как любимого гостя,

С криками вся молодежь встречала на праздниках? Эми.

Кто всегда так опрятно и чинно одет был? Кого наш священник

Девушкам всем в образец поставлял? Кто, шумя как ребенок

Резвый на игрищах, был так набожно тих за молитвой?

Словом: кто бедным был друг, за больными ходил, с огорченным

Плакал, с детьми играл, как дитя? Все Эми, все Эми.

Господи боже! она ли не стоила счастья? А вышло

Все напротив. Она полюбила Бранда. Признаться,

Этот Бранд был молод, умен и красив; но худые

Слухи носились об нем: он с людьми недобрыми знался;

В церковь он не ходил; а в шинках, за картами, кто был

Первый? Бранд. Колдовством ли каким он понравился Эми,

Сам ли господь ей хотел послать на земле испытанье,

С тем, чтоб душа ее, здесь в страданьях очистившись, прямо

В рай перешла — не знаю, но Эми была уж невестой

Бранда, и все жалели об ней. Ну послушайте ж: вечер

Был осенний и бурный; в гостинице Черного вепря

Два сидели гостя; яркое пламя трещало в камине.

«Что за погода! — сказал один. — Не раздолье ль в такую

Бурю сидеть у огня и слушать, как ветер холодный

Рвется в оконницы?» — «Правда, — другой отвечал, — ни за что бы

Я теперь отсюда не вышел; ужас, не буря.

Месяц на́ небе есть, а ночь так темна, что хоть оба

Выколи гла́за; плохо тому, кто в дороге». — «Желал бы

Знать я, найдется ль такой удалец, чтоб теперь в тот старинный

Замок сходить? Он близко, шагов с три сотни, не боле;

Но, признаться, днем я не трус, а ночью в такое

Время пойти туда, где, быть может, в потемках

Гость из могилы встретит тебя, — извините; с живыми

Сладить можно, а с мертвым и смелость не в пользу; храбрися

Сколько угодно душе, а что ты сделаешь, если

Вдруг